Глава 137. Учитель и я остановились на ночлег вдали от дома 18+

Кончики пальцев Мо Жаня слегка дрожали, сердцебиение участилось.

Самое печальное в природе мужчин то, что их сексуальное влечение не контролируется разумом. Даже если Мо Жань категорически отрицал свое желание, определенная часть его тела уже отвердела и возмутительно увеличилась в размерах.

Шепотом обругав себя последними словами, он поспешил скорректировать позу, в которой сидел, чтобы скрыть позорную реакцию своего тела, а потом наклонился, чтобы передать Чу Ваньнину еще одну чашу горячего супа.

Когда он вручил ему чашу, его палец слегка коснулся Чу Ваньнина. Мо Жань был поражен, почувствовав онемение, как будто в этот момент молния пронзила его позвоночник. Рука дрогнула, и часть супа пролилась на землю.

Между бровями Чу Ваньнина пролегла морщинка раздражения, но сейчас ему было не до размышлений, поэтому он просто взял суп и выпил его, чтобы облегчить мучительное ощущение горения на губах и в горле. Притихший Мо Жань сидел рядом и неотрывно смотрел на его влажные от супа губы, которые из-за жгучего перца стали похожи на спрятавшиеся среди листвы спелые плоды или экзотические яркие цветы на голых ветках.

Целовать эти мягкие, теплые и влажные…

— Хлоп!

Мо Жань со всей мочи влепил себе оплеуху.

Воцарилась мертвая тишина[1], толпа деревенских жителей ошеломленно уставилась на него.

Мо Жань тут же опомнился, смущенно прочистил горло и внезапно севшим голосом пояснил:

— Просто комар сел на лицо.

— Ай-яй-яй! — звонкий голос Лан Лан взвился над толпой. — Осенние комары просто звери, так и норовят напиться кровушки, чтобы перезимовать. Господин бессмертный, может вам целебную мазь на травах принести?

— А? – Мо Жань немного опешил, а потом повернул голову в поисках источника звука. Оказалось, что с ним заговорила очень хорошенькая девушка, уже достигшая совершеннолетия. Она была одета в простое платье, на которое был накинут плотный хлопковый халат цвета морской волны. Угольно-черные блестящие волосы были заплетены в толстую косу, словно нарисованные тушью глаза и брови оттеняли нежную белизну кожи. Взгляд был смелым, даже дерзким, но стоило ему упасть на Мо Жаня, и в нем вспыхнул неподдельный и недвусмысленный плотский интерес.

Задумавшись о том, что вроде именно эта девушка пела ту песню, Мо Жань далеко не сразу отреагировал на ее предложение.

Пока он замешкался, сидевшая рядом с девушкой женщина поспешила вмешаться. Она родила семерых детей и многое повидала в жизни, поэтому сразу поняла мысли красавицы, и, исключительно из добрых побуждений, сказала:

— Бессмертный господин не останется в нашей деревне надолго. Как только закончится страда, он сразу уедет. Зачем ему сейчас твоя мазь? Лин-эр[2], если хочешь, можешь отправить горшочек мази на Пик Сышэн.

Девушка, которую ласково назвали Лин-эр, тут же просияла:

— Конечно, так и сделаю. Сегодня же вечером принесу горшочек мази бессмертному господину.

— ... — Мо Жань даже не успел ничего сказать, как эти две инициативные женщины приняли решение за него и даже его согласия не спросили. От подобной бесцеремонности он просто потерял дар речи, а повернувшись за поддержкой к Чу Ваньнину, увидел, что тот достал носовой платок и с выражением отвращения на лице очень медленно вытирает с рук жирные разводы от пролитого супа.

Мо Жань не знал, как правильно общаться с женщинами, поэтому решил переключиться на Чу Ваньнина:

— Я тоже облил руки супом. Как закончите, одолжите мне платок?

Чу Ваньнин тут же передал ему свой носовой платок со знакомыми вышитыми цветами яблони.

Увидев вышивку, Мо Жань сразу вспомнил, что в Персиковом Источнике у него был этот же платок. Если подумать, Чу Ваньнин выглядел холодным и бесчувственным, но на самом деле был весьма постоянным в своих предпочтениях[3] человеком. Мо Жань еще в прошлой жизни заметил, что стиль одежды и обстановка в доме этого человека даже десять лет спустя практически не изменились, но почему-то очень удивился, увидев, что подобный консерватизм касается даже платка.

Прошло так много времени, потускнела вышивка и поблекли воспоминания, но этот человек все еще с ностальгией вспоминал о прошлом и цеплялся за этот старый кусок ткани, как за что-то дорогое.

Вытерев руки, Мо Жань бросил еще один более внимательный взгляд на платок и вдруг заметил, что, несмотря на то, что каждый цветок был вышит в мельчайших деталях, стежки были довольно грубыми. Сообразив, что этот платок вышит новичком, он был совсем сбит с толку.

Мо Жань сердцем чувствовал, что это Чу Ваньнин изводил себя рукоделием, когда скучал, не зная, чем заняться. Он тут же представил себе Учителя, который с самым серьезным и сосредоточенным выражением лица вышивает цветы яблони, и не смог сдержать улыбку.

Он собирался еще раз тщательно изучить платок, но Чу Ваньнин забрал его.

— Зачем забирать? Я могу постирать его для вас, — сказал Мо Жань.

— Я сам в состоянии его постирать, — отрезал Чу Ваньнин и снова взял чашу и палочки для еды. Мо Жань, который дал себе слово, что не позволит Учителю снова искать смерти, тут же поменялся с ним чашами:

— Ешьте из моей, я к ней даже не прикасался.

Жена деревенского старосты тут же начала хлопотать:

— Если господин бессмертный не может есть острое, то и не нужно. Ничего страшного, все в порядке.

Чу Ваньнин поджав губы, бросил долгий взгляд на свою чашу, прежде чем выдавить:

— Я прошу прощения, — с этими словами он обменялся с Мо Жанем чашами. Взяв в руки его чашку и палочки для еды, Мо Жань тут же осознал, что Чу Ваньнин уже ел ими и, по непонятной причине, сердце его согрелось и затрепетало.

Подхватив крупный кусок сочной свинины, он небрежно бросил его в рот, а потом, чуть прихватив палочки зубами, потерся о них губами...

Предаваясь разврату в прошлой жизни, что он только не делал с Чу Ваньнином! Но в этой жизни ему было дозволено лишь облизывать использованные им палочки и прикасаться губами к краю чаши, из которой он ел.

Вот только, вопреки ожиданиям, этого оказалось достаточно, чтобы самая непокорная часть его тела вновь стала невыносимо твердой и горячей.

Сколько он не ругал себя, сколько не запрещал себе развратные мысли о непорочном и праведном Учителе, но Мо Жаню так и не удалось обуздать свое порочное сердце. Он мог заставить себя не прикасаться к Учителю, но не мог запретить себе желать его.

В нем давно уже не было обиды на Чу Ваньнина. Раньше Мо Жань думал, что после того, как он избавится от ненависти к Учителю, останутся только уважение и желание защищать[4], но, похоже, с этим он сильно просчитался. Когда черная, как смоль, пелена спала с его сердца, за ней обнаружилась не только умытая слезами раскаяния нежная привязанность, но и обжигающая, как крутой кипяток, любовная жажда… Дрейфуя в бурном море желаний[5], он цеплялся за голос разума, как утопающий за доски разбитой лодки, но мимолетного взгляда Чу Ваньнина, одного небрежно брошенного им слова было достаточно, чтобы вновь бросить его в пучину страстей[6].

Он и правда чувствовал, что сходит с ума.

Чу Ваньнину не нравились мужчины, поэтому Мо Жань скорее бы умер, чем начал приставать к нему и принуждать к чему-либо.

Капли тайных желаний, до поры скрытые в его душе, в одно мгновение превратились в безбрежный океан огня. Ему же оставалось только страдать, все глубже погружаясь в эти обжигающие воды[7], в какой-то момент совершенно забыв обо всем, кроме этого чистого, невинного человека, чувства к которому так долго спали в глубине его порочного сердца.

Сейчас, когда Мо Жань сидел рядом с ним, слушая осенний ветер и кваканье лягушек, полной грудью вдыхая запах спелых рисовых колосьев, ему в голову вдруг пришла совершенно нелепая мысль: как было бы прекрасно, если бы они могли провести так всю жизнь… Раньше ему все время казалось, что его в чем-то обделили, поэтому он, как безумный, пытался захватить и ограбить весь мир, но вот сейчас он чувствовал, что у него уже все есть, и не смел желать большего.

Страда обычно длилась около двух недель, и все это время Чу Ваньнин и Мо Жань должны были жить в деревне Юйлян.

Хотя деревенька была не из богатых, тем не менее им с легкостью выделили два пустующих дома по соседству, а вот с меблировкой возникли трудности. Стиснув зубы, жена старосты согласилась выделить им пару кроватей с толстыми матрасами и даже предложила заклинателям помочь застелить постель, но оба мужчины в один голос тактично отказались.

Чу Ваньнин сказал:

— Постель из рисовой соломы хорошо согреет нас. Вы можете оставить кровати себе.

Мо Жань со смехом поддержал его:

— Мы все-таки заклинатели, идущие по пути бессмертия, и не имеем права отбирать у простых людей их одеяла и матрасы.

Чувствуя себя виноватым, деревенский староста снова и снова оправдывался:

— Эх, правда, вы уж простите. Раньше у нас было много матрасов, но в прошлом году злой дух разбушевался, потом деревню затопило и много еще чего...

— Все в порядке, — успокоил его Чу Ваньнин.

После еще пары утешительных фраз деревенский староста с женой, наконец, ушли. Мо Жань помог Чу Ваньнину застелить постель и постарался положить под его циновку и простынь побольше соломы для мягкости. Со стороны он был похож на пса, который в зубах притащил хозяину свою лежанку, планируя потом устроиться у него в изголовье.

Прислонившись к краю стола, Чу Ваньнин какое-то время равнодушно наблюдал за его возней с соломой, а потом сказал:

— Ну хватит уже, и так хорошо. Боюсь, если ты положишь еще, я буду спать не на кровати, а в стогу.

От его слов Мо Жань немного смутился и, почесав голову, сказал:

— Сегодня я не подрасчитал, но завтра обязательно схожу на ближайший рынок, чтобы купить матрас для Учителя.

— Ты уйдешь покупать матрас, а все работы в поле останутся на мне? — Чу Ваньнин бросил на него пристальный взгляд. – Так и быть, просто отлично, – с этими словами он подошел к постели и сделал глубокий вдох. — Пахнет рисом.