Эта земная душа отличалась от телесной. На лице не было и пятнышка крови, и весь его облик сиял красотой и свежестью. Кроме того, Чу Ваньнин был переодет в другую одежду. Его блестящее шелковое платье было таким же пламенно-алым, как закатное солнце. Верхние одежды по подолу и широким рукавам были украшены золотой вышивкой в виде извивающихся драконов, стремительных фениксов и танцующих бабочек.

Мо Жань неуверенно шагнул вперед и опустился перед ним на колени. Протянув дрожащую руку, он погладил его лицо.

— Ваньнин…

С его языка сорвалось не почтительное «Учитель», а именно то обращение, каким он привык называть его в прошлой жизни.

Ненависть, что текла по его жилам и отравляла его кости, неразрывно связала их судьбы.

Даже у него на руках Чу Ваньнин долго не мог очнуться, пребывая в полубессознательном состоянии.

Открыв глаза, он не сразу смог понять, что находится в объятиях Мо Жаня, и над ним склонилось юное лицо, исполненное заботы и душевной теплоты. Сначала он даже решил, что это сон, нахмурившись, глубоко вздохнул и опять закрыл глаза.

— Учитель!

Кто-то настойчиво звал его.

Но на этот раз он не назвал его «Ваньнин».

— Учитель! Учитель!

Чу Ваньнин резко открыл свои прекрасные глаза и, хотя выражение лица было все также нечитаемо, его выдали подрагивающие кончики пальцев.

В тот же миг Мо Жань схватил его руку и прижал к своему лицу, одновременно плача и смеясь. Поражающее красотой лицо под влиянием нахлынувших сердечных чувств сейчас выглядело одновременно смущенным и растерянным.

— Учитель, — задыхаясь от бури эмоций, Мо Жань просто смотрел на него, и, словно позабыв все слова, смог только повторить, — Учитель…

Чу Ваньнин какое-то время просто лежал в объятиях своего ученика, но стоило ему прийти в себя, и его подсознание сразу напомнило, насколько неподобающей является подобная поза, поэтому он тут же вырвался из рук Мо Жаня и, отпрянув, уставился на него.

Какое-то время он в оцепенении просто молча смотрел на Мо Жаня.

Вдруг его охватило пламя гнева.

Пока Мо Жань все еще не был в состоянии реагировать на происходящее, Чу Ваньнин сбросил с себя его руки и ударил наотмашь по лицу. Черные брови сошлись в гневе, и сам он весь стал как натянутая тетива[113.4].

— Вот бестолочь[113.5], почему ты тоже умер?!

Мо Жань открыл было рот, чтобы все объяснить, но вдруг понял, что подобно завесе тумана, что скрывает от глаз серебристый свет луны, гнев Чу Ваньнина лишь маскировал горе, скорбь и нежелание смириться, скрытые в спрятанных за длинными ресницами глазах. Стоит прикоснуться к нему сейчас, и это строгое выражение поплывет, как акварельная краска под дождем. Выругавшись, Чу Ваньнин сильно прикусил нижнюю губу, пытаясь взять под контроль свои эмоции и вести себя достойно в этой унизительной ситуации. Боясь окончательно потерять лицо, он захлебывался рыданиями, не давая им вырваться из горла.

Есть люди, которые, получив даже незначительную рану, охотно поведают о своих страданиях всему миру.

Но есть и другие, которые на первый взгляд высокомерны и заносчивы. Такие молча снесут любую боль и обиды, и, даже если их горло наполнится кровью, они скорее проглотят ее, чем покажут свою слабость и пожалуются кому-то.

И не то чтобы Мо Жань и раньше не знал об этом.

Но только сейчас от понимания этой правды жизни его сердцу стало по-настоящему больно.

Он так хотел снова обнять Чу Ваньнина, но тот оттолкнул его и хрипло сказал:

— Убирайся!

Чу Ваньнин отвернулся от него, словно желая спрятать за ледяным панцирем безразличия свое скорбящее сердце.

— Умер так рано и еще смеешь показаться мне на глаза!

— Учитель…

— Выметайся! – Чу Ваньнин отвернулся, пытаясь взять под контроль выражение своего лица. — Наши отношения ученика и учителя разорваны. Я, старейшина Юйхэн, не собираюсь быть наставником ничтожества, который умер в юности, в самом расцвете сил.

Умер в юности, в самом расцвете сил…

Сначала Мо Жань тяжело переживал эту брань, хотя и покорно выслушивал ее. Но потом на душе вдруг стало так по-весеннему тепло, ледник в его сердце окончательно растаял, став весело журчащим ручейком, а потом неудержимым потоком. Он хлопнул себя рукой по лбу, а потом прикрыл ладонью глаза, пытаясь справиться с этим горько-сладким чувством, но все же не смог сдержать смешок.

Услышав этот смех, Чу Ваньнин впал в ярость. Он резко повернулся и мрачно сказал:

— Над чем ты смеешься? Ты… — в гневе он хотел ударить его, но Мо Жань поймал его руку.

Медленно моргнув, чтобы не дать пролиться слезам из наполненных влагой теплых глаз, он, не проронив ни слова, с торжественным видом положил руку Чу Ваньнина себе на грудь.