— Стойте.

— …

Лицо Мо Жаня немного напряглось. Он впился ногтями в ладонь так, что остались красные следы, но не проронил ни звука, с нарочитым спокойствием наблюдая за каждым движением Чу Ваньнина и мельчайшими изменениями в выражении его лица.

— Вернитесь, — приказал Чу Ваньнин застывшим в ступоре марионеткам.

У Мо Жаня не было иного выхода, кроме как, сцепив зубы, позволить своим пешкам подчиняться чужим приказам и, медленно вернувшись от опушки бамбуковой рощи, встать перед Чу Ваньнином.

Полная луна выплыла из-за маленького облака.

В ярком лунном свете Чу Ваньнин пристально вглядывался в лица этих учеников и вдруг, подняв руку, приложил кончики пальцев к шее одного из них.

Мо Жань не сводил с него глаз. Несмотря на внешнюю безмятежность, в этот момент его сердце сорвалось на бешеный бег.

Он понял, что Чу Ваньнин почувствовал, что дело нечисто, и решил проверить пульс. Конечно, его Учитель не хуже Мо Жаня знал, что осваивающие Вэйци Чжэньлун новички обычно могли взять под контроль только мертвое тело. Хотя эти две марионетки были изготовлены из живых людей, Мо Жань не был до конца уверен в совершенстве своей техники и не знал точно, убил он или нет этих юнцов, когда забивал в их сердца камни.

— …

Неизвестно, сколько времени длился этот напряженный момент, но в конце концов Чу Ваньнин опустил руку и, с досадой взмахнув рукавом, сказал:

— Идите.

Мо Жань чувствовал себя так, словно к его шее прижали острый нож и теперь, наконец, убрали… хорошо еще, что Чу Ваньнин ничего не заметил. Все-таки есть высшая справедливость, и на этот раз Небеса позволили ему прямо под носом у Чу Ваньнина украсть чужие жизни.

Дождавшись, когда ученики скроются в роще, Чу Ваньнин заглянул ему в глаза и спросил:

— Уже очень поздно. Почему ты здесь?

— Просто мимо шел, — с вызовом ответил Мо Жань. На самом деле, он не пытался спровоцировать конфликт, скорее наоборот, специально выбрал этот наглый тон, чтобы не вызвать лишних подозрений, ведь их отношения с Чу Ваньнином давно нельзя было назвать теплыми. Может быть, именно из-за его холодной непочтительности, изначально преисполненный сомнениями Чу Ваньнин неодобрительно поджал губы и так и не нашелся, что сказать.

Что до Мо Жаня, он ни минутой дольше не хотел оставаться с ним наедине, поэтому поспешно отвел глаза и пошел прочь. Но когда он собирался пройти мимо Чу Ваньнина, их плечи столкнулись, и тот внезапно произнес одну фразу, которая заставила Мо Жаня напрячься и замереть.

— Недавно кто-то прокрался в запретную секцию библиотеки.

— … — Мо Жань не обернулся, но в этот миг его глаза опасно сверкнули.

— Тебе должно быть известно, что там хранятся несколько древних книг из тех, что распределили между собой Десять Великих орденов. В них содержатся записи о запретных техниках...

Мо Жань остановился и спокойно ответил:

— Я знаю.

— На самой важной из этих книг есть явные следы того, что кто-то ее перелистывал.

— А причем тут я? — с холодной усмешкой спросил Мо Жань.

Он держался из последних сил, прекрасно понимая, что стоит сияющей золотом Тяньвэнь явить себя миру и устроить ему Небесный Допрос, как взращенный в его душе внутренний демон и все его преступные замыслы окажутся перед Чу Ваньнином как на ладони.

Тогда всем великим мечтам и амбициозным планам Мо Вэйюя сразу придет конец.

После продолжительной паузы Чу Ваньнин сказал:

— Мо Жань, до каких пор ты будешь упрямиться?

В его тихом голосе явно слышались нотки печали и удрученности.

— … — Мо Жань не ответил, но мысленно уже представил, что будет дальше.

Наверняка сейчас расплавленным золотом вспыхнет в ночи и обовьет его Тяньвэнь, и Чу Ваньнин, в полном соответствии с так лелеемым им образом благородного человека, задаст свой первый вопрос: как такая подлая тварь, как он, которую даже с безвинным животным сравнить стыдно, посмела сотворить подобную мерзость? Так или иначе, в глазах Чу Ваньнина он всегда был именно такой бездушной тварью…

— Ты что, не понимаешь, насколько это опасно?

Это прозвучало как-то совсем неправильно.

Мо Жань отстраненно обдумал эту странную фразу.

А потом в некоторой растерянности повернул голову и наконец посмотрел в освещенное ярким светом луны лицо Чу Ваньнина.

Лицо Учителя выглядело бледнее, чем обычно, за морщинкой между чуть нахмуренными бровями скрывалось явное беспокойство, ясные глаза внимательно изучали Мо Жаня, словно пытаясь прочесть его мысли, но на самом деле не видели ничего.

— Если кто-то в ордене практикует это запретное искусство, то он будет убивать людей. Ты не спишь по ночам и гуляешь один в глуши, неужто тебе жизнь не дорога?

— …

Практически сквозь зубы Чу Ваньнин приглушенно и мрачно произнес:

— После того, как ты своими глазами видел, сколько людей погибло во время битвы при Небесном Расколе, почему ты так и не научился дорожить своей жизнью? Теперь, когда ты знаешь, что запретная техника кем-то украдена, как ты можешь вести себя столь неосмотрительно?!

Мо Жань безмолвствовал. Его черные как смоль глаза безотрывно смотрели на человека напротив.

До этого на его лбу выступила испарина, и теперь, по мере того как он успокаивался, под порывами холодного ветра его разгоряченное тело начало остывать. В тот момент, когда Мо Жань окончательно расслабился, его сердце вдруг затопило странное чувство, которое он и сам не мог точно определить, а на губах расцвела едва заметная улыбка:

— Учитель…

Когда он произнес это, обращенные на него глаза Чу Ваньнина странно замерцали.

После смерти Ши Мэя Мо Жань ни разу не улыбался ему и очень редко называл Учителем.

— Так вы заботитесь обо мне? — с едва заметной улыбкой спросил Мо Жань.

— …

Постепенно эта улыбка становилась все более яркой.

Яркой, как лезвие ножа.

Сверкающий в лунном свете белый нож этой улыбки вошел в грудь Чу Ваньнина и в следующий миг вышел кроваво-красным с алым жемчугом на лезвии.

Мо Жань медленно расплылся в дьявольской усмешке и, обнажив звериный оскал, словно скорпион занес свой ядовитый хвост для удара.

— Битва при Небесном Расколе… — он рассмеялся. — Просто замечательно, что Учитель решил вспомнить битву при Небесном Расколе. На самом деле совсем неважно, чему та битва научила меня, главное, что Учитель научился болеть сердцем за других людей! Да?!

Чу Ваньнин вздрогнул, в его глазах отразилось смятение, но он уже не мог отступить и увильнуть от этого разговора.

Улыбка на лице Мо Жаня становилась все более и более гротескной, безрассудной и жестокой.

Наконец-то он мог наброситься на Чу Ваньнина, кусать и рвать его плоть, вцепиться в горло и переломать кости. Внезапно он почувствовал такое воодушевление и восторг, что не смог сдержать свое ликование и рассмеялся в голос:

— Ха-ха-ха, отлично, просто превосходно. Какая отличная сделка: один безымянный ученик в обмен на совесть образцового наставника Чу. Неужели образцовый наставник Чу научился беспокоиться о жизни окружающих его людей? Учитель, сегодня я наконец-то почувствовал, что Ши Мэй умер не зря!

Хотя Чу Ваньнину удавалось сохранить внешнюю холодность и невозмутимость, услышав этот хохот, что закружил вокруг него, словно стервятник над жертвой, он невольно вздрогнул.

— Мо Жань…

— Это ведь даже хорошо, что Ши Мэй умер! Его смерть в обмен на ваши принципы и чувство долга! Выходит, он отдал жизнь за благородное дело!

— Мо Жань, ты…

Перестань смеяться.

Не нужно говорить это все снова.

Но он действительно не мог произнести ни слова. Чу Ваньнин просто не мог… не мог принести извинения и молить о понимании, так же, как не мог снисходительно упрекать этого ученика, который чуть не сошел с ума от горя. Не мог сказать: ты ошибаешься, дело не в том, что я не хотел спасать его, просто тогда у меня в самом деле больше не оставалось духовных сил.

Моя рана была такой же тяжелой как у него, и если бы я потратил еще хоть каплю духовной силы, то стал бы основанием могильного кургана из тысяч павших по моей вине людей и жалким прислужником в Призрачном Царстве.

Но Чу Ваньнин стеснялся произнести это вслух.

Возможно, потому что ему казалось, что это будет жалким признанием его слабости.

Или, возможно, он чувствовал, что в сердце Мо Жаня нет для него места, и его смерть в самом деле ничего не значит в сравнении с гибелью нежного и доброго Ши Минцзина.

Поэтому, в конце концов, Чу Ваньнин старательно подавил дрожь в голосе и с трудом, слово за словом, тихо выдавил:

— Мо Вэйюй, как долго ты собираешься сходить с ума?

— …

— Давай вернемся.

Но воспоминание о пережитом горе уже раздуло пламя гнева. Горло Мо Жаня горело от соленой горечи, которая искала выхода.

— Ши Мэй отдал свою жизнь не ради спасения такого безумца, как ты!

— Слова Учителя неверны, — с безумным смешком ответил Мо Жань. — Разве Ши Мэй пожертвовал своей жизнью ради меня?

Как змея, скорпион, пчела и муравей — каждым словом он кусал его, наполняя сердце ядом.

— Ведь совершенно очевидно, что человек, вместо которого он умер — это вы, Учитель!

Жало глубоко вошло в плоть.

При виде того, как побледнело лицо Чу Ваньнина, сердце Мо Жаня наполнилось болезненным удовольствием. Он хотел пронзить его ядовитыми шипами, язвить и насмехаться над ним, чтобы он также страдал от раздирающей внутренности боли и мечтал о смерти.

Отлично!

Пусть они вместе отправятся в Ад.

— Я тоже хотел бы вернуться, — как ни в чем не бывало продолжил Мо Жань, одарив Чу Ваньнина такой широкой улыбкой, что глубокие ямочки на щеках, казалось, наполнились отравленным вином. — Я тоже не хочу бродить один среди ночи, но моя комната напротив ЕГО.

Мо Жаню не нужно было говорить, кого он подразумевал под этим «его».

Эта ненамеренная интимность причинила Чу Ваньнину еще большую боль.

— Но в его комнате больше никто не зажжет лампу.

Чу Ваньнин закрыл глаза.