Глава 1

Лилит

Ты выглядишь прекрасно, когда спишь.

Я перечитала записку еще раз, снова и снова. Я не схожу с ума. Письмо настоящее.

Резкий отблеск лунного света только усиливает видимость слов. Мне приходится держать толстый коричневый пергамент обеими руками, чтобы он не свернулся обратно. Каждый завиток чернил - словно еще одна спираль, которая все туже закручивается вокруг моего живота. Буквы сужаются с каждого конца, как будто их писали перьевой ручкой.

Он снова был здесь. Он смотрел, как я сплю.

Я написала записку во сне, - говорю себе, как утверждала доктор Мэллори.

Неважно, сколько раз я это произношу, кричу в подушку или записываю, я не верю своим словам. Письма настоящие. Я знаю наверняка, но мне никто не верит.

Я рассказала доктору Мэллори о человеке, который приходил ко мне в день аварии, и что его лицо было скрыто тенью капюшона. Потом стали появляться подарки. Письма. Потом появились символы. Все от него. Безликого человека.

Я пыталась доказать доктору Мэллори, что письма настоящие, что у меня не галлюцинации, как она утверждает. Да я уже всем пыталась доказать, что кто-то наблюдает за мной и оставляет записки. Никто не верит - думают, что это просто бред сумасшедшей. Я фотографировала записки, но они исчезали из моего телефона. Каждый раз, когда я клала письма в сумку, они терялись, а потом появлялись в моей спальне с пометкой:

Это наш маленький секрет.

Я не сумасшедшая. Нет.

Его подарки реальны. Как и символы, которые он рисует на моем теле. Я знаю.

«Ты сама купила себе цветы, Лили, просто забыла об этом, - сказала доктор Мэллори, хотя я ненавижу цветы. Когда я рассказала ей о символах, она объяснила: «Скорее всего, ты лунатила и нарисовала».

Я подумала, что она права, потому что тот человек не приходил тогда, когда я оставалась с Эваном, ни к нему домой, ни ко мне. Я просыпалась утром или глубокой ночью, когда Эван был рядом со мной, и на моем теле не было следов от Безликого. На подушке или на прикроватной тумбочке не оставалось писем. Ни цветка на груди, ни на комоде. Я была свободна от кошмаров Безликого лишь на одну ночь. Хотя не уверена, он мой кошмар или самый сладкий сон.

Эван был моим щитом против Безликого.

Но потом преследователя не заботило присутствие Эвана.

Его храп - единственный звук, который можно услышать в маленьком пространстве моей комнаты. Еще слишком рано, чтобы собака этажом выше начала лаять, или чтобы дети внизу включили телевизор на всю громкость перед школой. Все соседи говорят, что по ночам я кричу и плачу, когда начинаются кошмары. Эван говорит, что мне не всегда снятся кошмары, иногда я просто разговариваю во сне, но не всегда помню, о чем эти сны. Единственные сны, запоминаю, связаны с аварией, и тогда начинаю кричать.

Вот почему Эван предпочитает, чтобы мы жили отдельно, потому что ему нужно «быть в тонусе» для своей работы. Говорит, что не сможет нормально жить, если я буду будить его своими «бреднями».

Когда ночую с Эваном раз в неделю, я стараюсь не спать, боясь разбудить его. Я очень стараюсь не заснуть, клянусь. Но от лекарств, выписанных доктором Мэллори всегда клонит в сон на несколько часов.

Натянув одеяла на голые ноги, я крадусь по комнате, не решаясь взглянуть на свое тело, пока паркет под ногами не сменяется холодным кафелем, и на меня не падает тусклый свет из ванной комнаты. Медленно опускаю глаза с растрепанных темно-каштановых волос на символ, нарисованный на моей груди, и на черные отпечатки рук вокруг широких бедер, не скрытых майкой и шортикам. Я не вижу ни двадцатисантиметрового шрама на животе, ни других отметин, покрывающих мое тело после аварии, но знаю, что они там есть.

Я прикусываю язык, чтобы подавить всхлип, и отвожу взгляд от зеркала. Раскрывая письмо, я смотрю на надпись под тусклым светом и глупо надеюсь, что там пусто. Но, как всегда, курсивом выведенные слова дразнят меня: Ты прекрасна, когда спишь.

Не знаю, что из этого глупее: предвкушение найти еще какие-то слова, или надежда, что письма никогда не прекратятся.

Я зажмуриваю глаза, тянусь за мочалкой, смачиваю ее, не дожидаясь, пока вода нагреется. Я бросаю письмо на туалетный столик и отвлекаюсь на собственное отражение. Не сдерживаюсь и трогаю следы, которые он оставил на моих бедрах. Его отпечатки гораздо больше, чем от моих рук, и это еще одно доказательство того, что я не сошла с ума. Я уже перестала убеждать людей в том, что я не чокнутая, но иметь вещественное доказательство очень приятно.

Привычно счистив с кожи угольные следы, я, не теряя времени, возвращаюсь в свою комнату и выдвигаю ящик, в котором хранится почти все, что мне дарил Безликий. Письмо падает в одну из обувных коробок, наполненных сотнями записок, которые он мне оставил. Оно умещается рядом с кучей черных птичьих перьев и черепами различных животных.

Я не могу заставить себя ничего выбросить, пусть это будет неким вещественным доказательством того, что я не рехнулась. Ну, я утверждаю, что именно это и есть истинная причина.

Я перестала хранить цветы от него, ведь они сгнивают в считанные дни. Все, кроме одного. Мое внимание переключается на лилию без стебля, лежащую в углу ящика, она еще свежая даже после полутора лет жизни в холодной тюрьме деревянного ящика. Это гроб, только места в нем меньше.

С дрожащим дыханием я задвигаю ящик с подарками Безликого обратно в темноту и ложусь под холодные простыни рядом с человеком, который не знает, что эти письма - единственная причина моей жизни.

Лучше бы я умерла в тот день.

В голове начинает шуметь тиканье часов. Минута за минутой. Час за часом. Все проходит в мгновение ока, пока я нахожусь в безопасности собственного сознания. Пока, в конце концов, не звучит сигнал будильника.

В тот день я умерла, но мое тело продолжает жить. Я могу часами смотреть в пространство, наблюдая, как тени тянутся по комнате и сжимаются в углу, без единой мысли в голове или эмоции в груди. Иногда я не знаю, что лучше - не чувствовать ничего или чувствовать все.

Время идет, пока в моей руке не оказывается еще один коричневый пергамент. Из-за этого я до сих пор знаю, что у меня есть сердце: трепещет оно или разрывается от страха, я чувствую себя живой.

Интересно, какова ты на вкус, моя темная буря.

Твои хныканья подобны симфонии ангелов. А как будут звучать твои крики?

Лилит, мой ночной монстр, моя идеальная втора половинка, скоро ты будешь принадлежать только мне.

— Выключи эту штуку, — простонал Эван.

Я моргаю, наконец-то осознав, что будильник пищит уже больше минуты. Нажав на кнопку «стоп», я бормочу:

— Извини.

— Ты как будто жаждешь, чтобы у меня башка разболелась.

Я сглатываю и жду, пока кровать прогнется и жду, когда включится душ, поднимаю голову с подушки и смотрю на плюшевого медведя, сидящего поверх ящика. Его черные глазки смотрят на меня, пока я достаю телефон и перематываю запись с камеры.

Как всегда, экран мерцает, часы записи исчезают вместе с любыми следами того, что могло произойти: приходил ли в мою комнату Безликий или я правда ходила по коридорам и оставляла себе записки, пребывая в блаженном неведении относительно реальности.

Вода перестает литься, и звук дергающейся занавески отрывает меня от телефона. Не знаю, зачем я вообще проверяю записи. Там никогда ничего нет.

Как только я захожу в ванную, стискиваю зубы и смотрю на лужу воды, пропитавшую мои носки.

— Можешь в следующий раз стоять на коврике? – говорю я Эвану, зная, что он услышит меня за тиканьем включенной газовой плиты.

Из кухни доносится прерывистый вздох.

— Господи, Лили. Слишком рано, чтобы начинать ссору. Я же не специально.

Я прикусываю язык, проглатываю ответную реплику, которую никогда не говорю, и иду в душ, морщась от холодной воды. Спустя четыре года я знаю, что лучше молчать, хотя раньше Эван не был таким.

Закрываю глаза и стою под ледяной водой. Хоть так что-то чувствую, пусть даже ненадолго. Эван поддержал меня после аварии и не сбежал, когда я рассказала о встрече с Безликим.

Он не обязан был, но все равно остался. Я не знаю, как долго еще смогу держаться рядом с ним. Я не могу заставить себя произнести слова, которые нас разлучат.

— Скоро, любовь моя, — баритонный шепот охлаждает сильнее, чем вода. Я открываю глаза и резко вдыхаю, видя темную фигуру за занавеской.

Он здесь. Безликий человек здесь.

Схватившись за штору, я дергаю ее, ожидая увидеть Эвана или Безликого. Вместо этого меня встречает пустая ванная комната и лужа воды на кафельном полу.

Сдернув с вешалки потрепанное полотенце, я вытираюсь насухо и быстро одеваюсь в рабочую одежду. Останавливаюсь. Черные джинсы кажутся теснее, чем обычно. Наверное, сели после стирки. В последнее время это часто случается - одежда сидит на мне по-другому.

Нахлынувшие мысли о Безликом вытесняют из головы обыденные проблемы. Не могу же я всерьез думать об одежде, когда мой преследователь мог стоять по ту сторону занавески, пока я принимала душ.

Я мчусь на кухню так быстро, как только могу, не привлекая внимания Эвана к своему растрепанному состоянию. Мое тело трепещет от нервов и сдерживаемой потребности - потребности в чем, не знаю. Мне кажется, что я не смогу дышать, пока в моей руке не окажется знакомая хлипкая пластиковая бутылка, а белая таблетка, прописанная доктором Мэллори, не будет запита водой.

С этого места на кухне виден тротуар на другой стороне улицы и окна квартир, расположенные напротив. Не могу сосчитать, сколько раз я боролась с желанием постучать в их двери и спросить, не видели ли они Безликого в моей комнате.

Я не стану спрашивать Эвана, видел ли он этого человека, слышал ли, как тот прошептал три слова. Ответ будет твердым «нет».

— И это все?

Я ставлю стакан с водой на стол и поворачиваюсь к Эвану.

— Что?