Туров заблуждается. Нет ни "против", ни "битва проиграна" ля торговли. Если "конкурентная" игра - это свободный обмен и инновации, то почти каждый, кто играет в эту игру, выигрывает, если не как производитель, то как потребитель. Современный экономический рост не был "с нулевой суммой", и с этим, как я уже говорил, согласны большинство историков экономики, независимо от их политики. В торгово-имитационной игре люди в разных странах обмениваются товарами и услугами. Если вы настаиваете на том, чтобы рассматривать обмен и инновации как игры, то это игры, в которых выигрывают все, как в танцах на площади. Теоретики игр называют их играми с положительной суммой. Страны-"побежденные" в якобы "конкурентной" игре (например, в последнее время даже сама Великобритания) в итоге оказываются богаче некоторых "победителей" - в 2006 г. реальные национальные доходы на душу населения в Великобритании, Японии и Германии были практически одинаковыми, несмотря на столетние заявления о том, что сначала Германия, а затем Япония "побеждали" старую Британию.
Правда, если смотреть со стороны завода в Детройте, то рынок, на который претендуют поставщики из Японии или Кореи, или, на худой конец, из Калифорнии или Теннесси, имеет нулевую сумму, что придает утверждениям Туроу атмосферу обычного здравого смысла. (Хотя тот же аргумент применим и к конкуренции со стороны других американцев; можно подумать, что этот факт заставит задуматься: почему бы не "защитить" General Motors от Ford, чтобы "создать рабочие места"). Когда-то версии ксенофобского здравого смысла "конкурентоспособности" можно было услышать от Лу Доббса в вечернем эфире CNN (Доббс изучал экономику в Гарвардском колледже, но так ничего и не понял; хотя, честно говоря, я тоже изучал экономику несколькими годами раньше - и тоже не понял, пока не вернулся к этому вопросу в аспирантуре, а затем преподавал его и писал о нем книги: пейте глубже, или не вкусите пирского источника; или, по крайней мере, не закрывайте глаза, впервые услышав этот аргумент). Метафора игры с отрицательной суммой рассматривает только одну сторону экономики - производящую. Так поступали меркантилисты всех времен. Однако, как говорил Адам Смит, "потребление - единственная цель и задача всякого производства [и, следовательно, цель и задача всякого экспорта]; и интересы производителя должны соблюдаться лишь в той мере, в какой это необходимо для продвижения интересов потребителя". Мы работаем или экспортируем, чтобы жить. В расчет нужно включать японских потребителей, которые стали хуже в результате японского меркантилизма конца ХХ века, или американских потребителей, которые стали лучше в результате перехода Америки к свободной торговле. Это опять же вопрос "Тойоты" за зеленые бумажки.
Метафора гонки с нулевой суммой в теориях Дефо, Листа, Шмоллера, Ландеса, Туроу, Портера, Доббса или вашего местного жителя. Привлекательность политики отчасти объясняется более широкой трагедией, которую она разыгрывает, а именно трагедией того, что в конце концов весь остальной мир подхватил то, на чем остановилась северо-западная Европа и ее ответвления в XVIII-XIX веках. Британия была первой, и то, что произошло в ней, представляет значительный интерес. Британия, трагически обойденная в гонке наций, рассказывает историю, которую легко оплакивать. Ландес, например, долгое время интерпретировал современную историю как гонку между Британией и остальными странами, например, в своем длинном классическом эссе 1965 г., переизданном и дополненном в виде книги в 1969 г., суть которого сводилась к докладу на конференции 1954 г. "Непривязанный Прометей: Technological Change and Industrial Development in Western Europe from 1750 to the Present. Антиэкономическая метафора "лидерства" в гонке пронизывает его риторику, как, например, заголовки глав - "Сокращение разрыва", "Короткое дыхание и второй ветер". В средней трети книги он задается вопросом: "Почему промышленное лидерство перешло в конце XIX века от Великобритании к Германии?" Он отвечает, что британские гонщики, лидировавшие в гонке, отстали и были обойдены. "Таким образом, Британия конца XIX века самодовольно грелась на закате экономической гегемонии. . . . Теперь настала очередь третьего поколения, детей афганцев ["афганцев"? Британский реальный национальный доход на голову в 1880 г. составлял около 3500 долл. в ценах 1990 г., что в реальном выражении равнялось показателю Шри-Ланки в 2001 г.], уставших от утомительной торговли и разочаровавшихся в буколических устремлениях деревенского джентльмена. ... . . Они работали за игрой и играли за работой".
Доказательств такого экономического провала викторианской эпохи немного. И в самом деле, было бы странно, если бы Британия, "победившая" мир в 1850-х годах, вдруг к 1870-м оказалась не в состоянии сделать ничего путного. Факты показывают, что ничего такого странного не произошло. Аналогичные факты подрывают нынешнюю басню, в которой Соединенные Штаты предстают в роли лидера, внезапно неспособного завершить гонку - хотя, как ни странно, по реальному национальному доходу на душу населения с поправкой на покупательную способность они занимают четвертое место в мире после крошечных Кувейта, Люксембурга и Норвегии, на треть превосходя "конкурентов", которые "обошли" их, таких как Германия или Япония, и в девять раз превышая реальный доход на душу населения Китая, который, как утверждается, приближается к "доминированию". Превосходящие технологии в одном месте рано или поздно приживаются в другом. Это нелегко, и задержка может исчисляться десятилетиями. Но в более длительном временном масштабе это происходило массово с 1800 года по настоящее время. В долгосрочной перспективе не имеет значения, что Дэви, Сван, Эдисон, Латимер, Уитни и Кулидж изобрели лампу накаливания в Англии и Соединенные Штаты Америки. Там он не задержался. Она ярко и довольно быстро разгорелась в Неаполе и Пекине.
Однако гораздо важнее то, что вся эта популярная практика рассуждений о рангах, турнирных таблицах, гонках и футбольных мячах, в которых страны "побеждают", "падают" или "проигрывают", говорит не о том. Призом за второе или десятое место была не бедность и даже не потеря политической гегемонии. "Побитая" Великобритания по-прежнему остается восьмой по величине экономикой мира, вторым по величине источником прямых иностранных инвестиций, постоянным членом Совета Безопасности ООН, а Лондон - вторым по величине финансовым центром в мире. До британцев ведущим примером "провала" были Объединенные провинции Нидерландов в XVIII - начале XIX века. С каким результатом? Катастрофа? Нищета? Нет. Правда, Нидерланды в итоге оказались маленькими и слабыми в военном отношении, крошечным лингвистическим островком в уголке Европы. Однако по любым историческим и международным стандартам она стала сказочно богатой (38 тыс. долл. в год на душу населения в 2006 г., что лишь немногим меньше, чем у "победивших" США, и выше, чем у Великобритании, которая в XIX в. якобы обошла ее), и, более того, она до сих пор входит в число самых влиятельных инвесторов мира. Относительный "спад" - это вовсе не спад. Когда дети вырастают, отец не сетует на то, что его доля в доме уменьшается. А ведь в нижней части турнирной таблицы относительно примитивная Россия в новейшее время буквально победила Наполеона, а затем на бис, хотя все еще примитивная по сравнению с Западной Европой, буквально победила Гитлера.
Метафора "гонки на ногах" смешивает политическое господство с экономическим процветанием. В лихорадочных эссе, публикуемых в большинстве номеров журнала Foreign Affairs и предсказывающих, скажем, "возвышение" Китая или "упадок" США, эти два понятия свободно смешиваются. Возвышение и упадок наций, если воспользоваться названием книги покойного экономиста Манкура Олсона (1981), или возвышение и падение великих держав, если воспользоваться названием книги историка Пола Кеннеди (1987), предполагает, что первое место имеет жизненно важное значение, в стиле мачо "напряженной жизни" Тедди Рузвельта. Это не так.
Наиболее ярко это выражено у Кеннеди, но связанное с этим предположение о том, что военная мощь объясняет, почему у западных людей много грузов, встречается повсеместно.16 Даже в мудрых головах оно ошибочно. Например, блестящий физиолог, орнитолог, географ и историк мира Джаред Даймонд в 1997 г. писал, что "технологические и политические различия по состоянию на 1500 г. н.э. были непосредственной причиной неравенства в современном мире". Почему? Потому что "империи стальным оружием смогли завоевать". Но разве военное завоевание делает завоевателя богатым? Верно, оно делает его богаче, чем его жертвы, погибшие от оспы и стальных мечей. Однако это никак не объясняет гигантского обогащения, которое до сих пор имеют Запад и Север, а теперь Восток и Юг. Военное превосходство обусловлено богатством (вспомним Россию в 1812 и 1942 годах, а теперь и Китай с зарплатой всего 13 долларов в день, а во время Корейской войны и того меньше). Но в целом богатство не является причиной. Убийство аборигенов или управление обнищавшими традиционными крестьянами - не тот путь, по которому можно получить стеклопакеты, политическую свободу, канализацию, длинную пенсию, стереосистемы, магниевые лестницы, сорокачасовую неделю и высшее образование для серьезного духовного роста.
По мере увеличения изобретательской панорамы становится все легче и легче воспользоваться ею, приспособить ее для своих целей, хороших или плохих. Метафоры растущего дерева, футбольного матча или бега наперегонки должны уступить место метафорам обмена идеями, хотя просто "обмен" идеями, даже если он правильно подчеркивает взаимную выгоду, сам по себе не совсем уместен. Тунцельман мудро заметил, что технология "не может быть сведена к информации, как это часто встречается в трактовках экономистов. . . . [Она] должна быть изучена ... через процессы, которые лишь частично понятны". Эти процессы химик и философ Майкл Поланьи (более умный брат историка экономики Карла Поланьи) назвал "негласным знанием". Тунцельман приводит пример Поланьи с обучением езде на велосипеде: "Никакое количество печатных инструкций о том, как ездить, не позволит большинству людей впервые сесть на велосипед и уверенно крутить педали". Другой историк экономики, ныне покойный Джон Р. Харрис, подробно показал, что передача технологии изготовления печей для производства железа и стекла между столь похожими странами, как Великобритания и Франция, с 1710 по 1800 год зависела от негласных знаний, которые трудно передать. Социолог науки Гарри Коллинз говорит об экспериментах. Негласные практики одной лаборатории трудно воспроизвести, особенно на пионерском поле развития науки, где все неизбежно становится трудным.21 То же самое касается и промышленных трюков. И поэтому чисто экономическая метафора гладкого "обмена идеями" не дает полной картины.