Затем случается самая странная вещь на свете. Вокруг её глаз образуются морщинки. Губы растягиваются в широкой улыбке. На щеке появляется ямочка. И моё сердце буквально выскакивает из груди. Она, кажется... рада меня видеть.

Я впитываю это чувство как изголодавшийся жадина. Такой взгляд бывает раз в жизни. Потому что Фрэнки обычно бурчит приветствия. Бегло машет рукой без зрительного контакта. Конечно, я знаю, что она уважает меня, ожидает, что я буду достойным человеком во всём, что касается нашей работы, но это?

Это новое. Редкое. Нервозность скручивает моё нутро, когда я робко поднимаю ладонь.

Она в ответ поднимает свой термос с кофе и кричит:

— Иди сюда уже! Я не могу вечно бросать этот мяч!

Пробежавшись по песку, я забираю мячик у Паццы, когда она вновь подбегает с ним. Затем швыряю его так, что он описывает высокую арку в воздухе.

Фрэнки наблюдает и щурит глаза.

— Позёр, — бормочет она в термос перед тем, как сделать глоток.

— Сказала женщина с убойной софтбольной подачей.

Она косится на меня.

— Ты видел, да?

— Видел. Ты что-то от меня скрывала, Зеферино?

— Едва ли, — она снова отпивает кофе. — Я не играла в софтбол с одиннадцатого класса, ещё до того... — очередной глоток кофе. — Много времени прошло. И это адски больно. Как я не вывихнула локоть при такой подаче, ума не приложу.

Когда Пацца возвращается, я любовно треплю её по боку, затем снова бросаю мячик.

— Ну, похоже, ты не растеряла навыки.

Фрэнки бросает на меня косой взгляд. Её щёки слегка розовеют, после чего она отводит глаза.

— Спасибо.

Между нами воцаряется молчание, но я не возражаю. Я вырос в хаосе (наша семья состоит из семи братьев и сестёр и двух занятых родителей) и умею в нём ориентироваться: орать достаточно громко, чтобы быть услышанным, толкаться, дразнить и воевать за внимание. Но прожив два года в своём доме на пляже (в этом большом доме, который однажды, надеюсь, обрастёт полным любви хаосом вроде того, в котором я воспитывался), я научился наслаждаться тишиной. Так что я слушаю, как волны разбиваются о берег. Я любуюсь тем, как ветер треплет волосы Фрэнки, а над водой расстилается рассвет. И всё это кажется необъяснимо правильным.

— Зензеро.

Я прихожу в себя.

— Я пялился. Прости. Ты такая красивая, когда тебя сзади освещает рассвет... в смысле, это чисто платоническое заявление... — мой голос обрывается, румянец обжигает щеки.

Фрэнки улыбается мне.

— Не волнуйся. Ты всё равно милый, даже если спотыкаешься на каждом слове, мистер Спокойный, Хладнокровный и Счастливый.

Я хмуро смотрю на неё.

— Вот как ты меня видишь?

Скорее уж, Сумасшедший и Безумно Влюблённый.

Она пожимает плечами и переключает внимание на Паццу.

— Я начинаю понимать, что в тебе есть нечто большее, помимо ослепительной улыбки.

— И что же?

Пацца несётся в нашу сторону и тормозит на песке, бросая мяч к нашим ногам. Склонив голову, она смотрит на нас обоих, счастливо свесив язык набок.

Фрэнки подхватывает мячик с песка, легонько подбрасывает в воздух и ловит, шагая рядом со мной.

— Застенчивый, чудаковатый, милый. Мне заранее жаль всех женщин Лос-Анджелеса, когда это станет известно общественности, Рен.

— Погоди, — я спешу догнать Фрэнки, что вовсе не сложно. Утром она двигается медленнее. Она также не использует трость, поэтому бережёт левую ногу и идёт осторожно. — Фрэнки, позволь пояснить, я хочу, чтобы моя личная жизнь оставалась только между мной и моими друзьями.

Фрэнки останавливается у низа ступеней, ведущих на мою террасу.

— То есть, мы друзья, так?

— Ты сама так сказала тем вечером.

Она приподнимает бровь.

— Верно. Но если меня не подводит моя помутнённая травкой память, когда я это сказала, ты сделался ужасно похожим на помидор.

Я почёсываю шею.

— Ты застала меня врасплох. Я не знал, что нравлюсь тебе достаточно, чтобы ты считала меня другом.

Улыбка Фрэнки исчезает.

— Что?

— Нет, подожди, — я нервно сглатываю. — Это прозвучало неправильно. Я... мне нужен кофе. Пошли внутрь, и я попробую ещё раз.

Фрэнки идёт первой, но Пацца останавливается, преградив мне дорогу и окидывая меня удивлённым взглядом.

— Поверь мне, — бормочу я собаке. — Райдер мне об этом говорил. Я просто король в том, что касается неудачных ляпов.

Пацца фыркает и семенит передо мной.

После того, как Фрэнки помыла шлангом лапы Паццы и свои ноги, мы устраиваемся на кухне. Единственные звуки в комнате — это то, как собака уминает свой завтрак. Фрэнки стоит за кухонным островком и улыбается мне поверх своего кофе. Я делаю обжигающий глоток и пытаюсь сформулировать мысли. Я так раздражающе неуклюж со словами, когда дело касается её.

Поставив кофе, я щурюсь, заметив её забавляющуюся улыбку.

— Наслаждаешься моими страданиями?

Улыбка Фрэнки становится ещё шире, и проступает ямочка.

— Не могу врать, Зензеро, это правда забавляет. Обычно ты такой непринуждённый.

Я медленно поворачиваю свою кружку с кофе по часовой стрелке.

— Я пришёл к выводу, что всё складывается лучше, если люди видят меня таким.

— Но ведь это не весь ты, так? То, что видит большинство людей — это... неполная картина.

Я поднимаю глаза к ней. Её радужки мерцают — лесная зелень с золотистыми крапинками, будто солнце проглядывает сквозь лиственный покров.

— Да.

— Что ж, — говорит Фрэнки, поставив кофе и откашлявшись. — Я это очень хорошо понимаю, Зензеро. Твой секрет в безопасности со мной.

Я склоняю голову набок, надеясь, что она скажет больше. Вместо этого она переступает с ноги на ногу и говорит:

— Раз уж мы затронули тему приватности, я хочу, чтобы ты подумал, как выглядит тот факт, что я остановилась у тебя. Мне нужно очень чётко дать команде понять, что только уважительные обстоятельства, и ничего больше, привели к тому, что я поселилась у тебя.

— Понял. Я скажу парням, чтобы не ползли слухи. К тебе домой кто-то вломился. Я живу поблизости. Было поздно. Ты перекантовалась здесь. Ты останешься здесь до тех пор, когда можно будет безопасно въехать обратно. Так нормально?

— Да, так подойдёт, — она медленно подходит к раковине, ополаскивает кружку и посвистывает Пацце. — Вот только... ты серьёзно предлагаешь остаться здесь, пока дом не будет готов? Конечно, это недолго — арендодателю всего лишь надо устранить лёгкий нанесённый урон и поменять замки, а страховой компании нужно получить необходимые доказательства.

— Конечно, я серьёзно. И сдаётся мне, даже когда всё будет улажено и безопасно, ты не сразу почувствуешь себя комфортно дома. Так что знай, что ты можешь жить здесь столько, сколько захочешь.

Она кажется нерешительной, кусает губу.

— Спасибо. Я со своей стороны поговорю с Дарлин, объясню ситуацию с нашим совместным проживанием. Лучше сразу сказать открыто, чтобы не было странностей.

Дарлин — её босс. Главный руководитель всех наших медиа-связей и пиара.

— Тогда я пошла в душ.

Меня омывает жаром. Слишком легко представлять, как вода стекает по её груди, собирается между бёдер. Я хрипло выдыхаю и дёргаю футболку, пытаясь охладиться.

— Душ. Конечно. Супер.

Боже, я безнадёжен.

Фрэнки одаривает меня забавляющейся улыбкой.

— Ладно. Я буду готова примерно к восьми?

— Звучит здорово.

Я залпом выпиваю остаток кофе, надеясь, что жжение от горячей жидкости в горле отвлечёт меня. «Не делай этого. Больше не надо. Не думай о голой Фрэнки в душе. Не надо. Не надо. Не надо».

Включается горячая вода, и я со стоном роняю голову на стол.

Поздно.