Глава 29

— Он не приедет за мной! И не позвонит! Он меня не любит!

Я падаю поперек кровати рядом с Эмили и утыкаюсь лицом ей в плечо. Мне нужны ее объятия. Вместо этого она отстраняется и встает.

— Ради всего святого, Пенелопа. Ты дома всего три часа. Остынь.

Я знаю, что Эмили злится на меня. Черт возьми, я сама на себя злюсь. Сбежать, даже не попрощавшись? Типичная е*анутая героиня. А я всегда гордилась тем, что не являюсь типичной героиней. Но при первой же возможности я сбежала. И вот я здесь — снова дома, в Миссисипи. Грустно, потому что я скучаю по Джейку. И злюсь, потому что он еще не примчался умолять меня вернуться.

Какого хрена со мной не так?

Миллионы женщин убили бы за свободные отношения с таким мужчиной, как Джейк Суэггер. Я? Неееет… Я влюбилась...

Почему я считаю, что мое сердце так важно? Кого волнует, если его раздавят? Джейк — красавчик. Великолепен в постели. Богатый. Умный. Веселый. Милый. Сколько замужем за мужчинами, которые даже наполовину такие?

Дурацкое сердце.

Но сейчас речь не обо мне, а об Эмили, которой нужно протянуть мне руку и стать лучшей подругой. Если это означает лгать или сделать что-то экстремальное, лишь бы заставить меня чувствовать себя лучше, то именно это от нее и требуется. Но когда я говорю ей об этом, она закатывает глаза.

— Чего ты хочешь? Хмм? Чтобы я полетела в Чикаго и подкинула пакет с горящим собачьим дерьмом ему на крыльцо?

— Да, — выпаливаю я, не раздумывая.

Она прислоняется к комоду и, прищурившись, смотрит на меня. Даже после всех этих лет я все еще не привыкла к тому, какими жуткими становятся ее светло-серо-голубые глаза, когда она так щурится.

— Знаешь, кто ты, Пенелопа? Лицемерка.

В шоке я сажусь на кровать.

— Ли-лицемерка? Т-ты только что назвала меня ли-лицемеркой?

— Именно так я тебя и назвала. И прекрати свое театральное заикание. Здесь нет никого, кроме нас.

Со скучающим видом она затягивается вейпом. Она даже не вейпит. Она делает это просто потому, что у него вкус черники, и она утверждает, что это помогает обуздать ее аппетит. Она также утверждает, что ей нужно сбросить пятнадцать фунтов. Что просто смешно.

— Какая же я ли... ли... я даже не могу этого произнести. — Скрещиваю руки на груди и отворачиваюсь от нее.

Она раздраженно выдыхает — чересчур драматично, если хотите знать мое мнение, — и перекидывает свои длинные черные волосы через плечо.

— Ты злишься на него за то, что он назвал то, что у вас было, несерьезными отношениями, но сама ни разу не сказала ему, что хочешь большего. Ты злишься, потому что он не сказал тебе, что любит тебя. Даже, несмотря на то, что сама ему этого не говорила. И ты злишься, что он не примчался за тобой. И все же именно ты ушла, даже не попрощавшись.

Я знаю все это. Это правда. И это я тоже знаю. Но это не значит, что я хочу ее слышать.

— Ну, и прекрасно. — Я хватаю ключи и телефон и протискиваюсь мимо нее.

— Так ты возвращаешься?

— Нет. — Спускаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, пока не добираюсь до гаража.

— Тогда куда ты?

Я поднимаю глаза и вижу, что она прислонилась к двери моей квартиры. Еле сдерживает улыбку. Что укрепляет мое решение сделать то, что я должна была сделать, как только вернулась домой.

— Иду искать нового лучшего друга.

***

Бросаю взгляд на пустую упаковку голландского шоколадного мороженого «Блю Белл», стоящую на кофейном столике, и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

Я съела своего нового лучшего друга.

После покупки мороженого, я пришла в мамин дом, который находится буквально у меня во дворе, так как я живу в квартире над ее мастерской на заднем дворе. Я планировала дуться и шмыгать носом, пока она не спросит, что случилось. Потом собиралась рассказать ей все, пока она обнимала бы меня и гладила по волосам. Она бы сказала все правильные вещи. Мы бы посмотрели девчачий фильм. И мое пропитанное слезами мороженое стало бы результатом чьего-то другого разбитого сердца, а не моего собственного, потому что моя милая мамочка заверила бы меня, что Джейк действительно придет.

Проблема в том, что ее не оказалось дома. Так что я была вынуждена есть мороженое, пропитанное своими слезами, пролитыми над собственным разбитым сердцем, в полном одиночестве.

Боже, я такая жалкая.

А что делают жалкие люди? Они надевают свою лучшую безразмерную одежду — футболку размера 100XL и поношенные эластичные брюки — объедаются нездоровой пищей и в полном одиночестве смотрят «Красотку», свернувшись калачиком на мамином диване и жалея себя.

90 минут спустя

— ...«Она спасла его»...

— Ой, катись к черту, Вивиан. Никто не говорит такого дерьма.

Я бросаю луковое колечко в телевизор. А когда от этого мне не становится легче, швыряю весь пакет.

— Ого, дитя. Что тебе сделал мой телевизор?

Отрываю голову от усеянной крошками подушки, и вижу маму, улыбающуюся мне сверху вниз. Весь гнев и зависть, которые я накопила по отношению к Вивиан и ее способности заставить Эдварда прийти за ней, исчезают, когда меня охватывает глубокая печаль. Слезы заливают глаза, из груди вырывается сдавленное рыдание, пока я пытаюсь высвободиться из-под одеяла и броситься в материнские объятия.

— Что тебя так расстроило, милая девочка?

При звуке ее голоса плачу еще сильнее. Он сдержанный. И все же. Успокаивающий и мягкий, но достаточно сильный, чтобы проникнуть в мои суматошные мысли. От мамы пахнет печеньем, яблоками и всеми прочими чудесами.

Она пахнет мамой.

— Джейк не хочет ничего серьезного, а я хочу большего, и я сбежала, думая, что он придет за мной, но он не пришел.

Клянусь, я слышу ее смешок, но когда отстраняюсь, вижу на ее лице лишь сочувствие.

— Ты рассказала ему о своих чувствах?

Я просто смотрю на нее.

Она вздыхает. Улыбается. Убирает волосы с моего лица и стряхивает крошки с моей футболки.

— Почему бы тебе не принять душ, а я тебе что-нибудь приготовлю.

— Я не голодная. Я уже наелась луковых колечек и вяленой говядины. — Я выпячиваю губку и дуюсь.

— И от тебя пахнет луковыми колечками и вяленой говядиной. Вот почему я предложила принять душ.

Позади мамы стоит Эмили и выразительно кивает. Даже заходит так далеко, что морщит свой милый маленький носик-пуговку и с отвращением кривит губы.

Я удивлена, что Эмили и мама не радуются моему возвращению. Мы все знаем, что без меня они бы не справились. Для кого тогда готовить маме? Кто заставит Эмили смеяться, когда все, что она делала в последнее время, — это плакала? Они должны делать все возможное, чтобы заставить меня ненавидеть Джейка — проклинать его. Устроить ему розыгрыш по телефону. Угрожать его жизни в социальных сетях. Или, по крайней мере, распускать злобные слухи.

Видимо, мне пора найти кого-то другого, кто мог бы меня утешить. Эти двое заинтересованы только в том, чтобы указывать на мои недостатки. Серьезно, любая девушка с разбитым сердцем заслуживает того, чтобы развалиться на части. Особенно та, кто сплочает этих двоих. Почему они не могут просто позволить мне какое-то время повонять?

— Отлично. Я приму душ.

— Вот это моя девочка, — одобряет мама в тот же момент, когда Эмили бормочет:

— Слава богу.

Проходя мимо, бросаю на нее уничтожающий взгляд. И только потому, что она выглядит идеально и соблюдала правила гигиены во время расставания, я не могу удержаться от того, чтобы не дыхнуть ей в лицо своим горячим, луково-мясным дыханием.

***

Вместо душа я приняла ванну с пеной. Но от этого мне стало только хреновее, потому что вызвало воспоминание о Джейке.

Поэтому я расплакалась.

Выйдя, я нацепила рубашку Джейка и его трусы — да, я украла его трусы. Но мне снова стало хреново, потому что они пахли Джейком и напоминали мне о его отсутствии.

Поэтому я расплакалась.

Я нашла маму и Эмили на кухне. Смеющихся. Поджаривающих маринованные огурцы с укропом. Одетых в одинаковые фартуки. С мукой на носах и щеках. Счастливая гребаная семейка. И это заставило меня задаться вопросом: возможно, я здесь не так нужна, как думала. Я чувствовала себя третьей лишней в доме родной матери. И это сделало мой уход от Джейка еще более горькой пилюлей.

Поэтому я расплакалась.

Уродливыми слезами.

Это, наконец, привлекло ко мне внимание, и вскоре моя голова лежала на коленях у мамы, а ноги — у Эмили, пока мы сидели на диване и смотрели викторину, ели соленые огурцы и пирог, не ответив правильно ни на один вопрос.

— Как у нас дела? — спрашивает мама тихим голосом, гладя меня по волосам.

На моих глазах появляются новые слезы.

— Кажется, я совершила ошибку. — Правдивость этих слов поразила меня прямо в грудь. Мой желудок скручивает. Сердце падает на колени. — Я такая дура.

— Милая, ты не дура.

Я поворачиваюсь всем телом, чтобы посмотреть ей в лицо.

— Нет, дура. Он был таким идеальным, мама. Милым, добрым, забавным и хорош в постели...

— И богатым, — добавляет Эмили.

Я киваю.

— И богатым. Как Кристиан Грей.

Мама предпочитает проигнорировать легкомысленный комментарий про богатство.

— Так почему же ты ушла?

— Потому что подслушала, как он сказал своему другу, что у нас ничего серьезного. И что это идеально. И что он не хочет большего.

— Ты поговорила с ним об этом?

— Нет. — Я опускаю глаза. — Просто ушла.

— Пенелопа Лейн... ты говоришь как типичная героиня.

— Знаю! — кричу я, закрывая глаза ладонями. — Что мне теперь делать? Я не могу просто позвонить ему или вернуться. Это было бы странно. И это разрушило бы мою мечту, если бы он сделал ход Того Самого Парня, так отчаянно скучая по мне, что пришел бы за мной.

Зная, как сильно я в этом нуждаюсь, все соглашаются. Даже, несмотря на то, что я вижу их желание сказать мне, что в их глазах я веду себя глупо.

Мама встает и стаскивает меня с дивана.

— Сходи куда-нибудь с Эмили. Выпей немного и посмотри, сможешь ли выбросить его из головы.

Я смахиваю со щек слезы и киваю так резко, что у меня стреляет в шею.