— Ах, очень хорошо, — сказал Нильс, лениво улыбаясь ей. — Ты уже знала, или ты узнала об этом, увидев надпись на окне нашей кухни?

— Я узнала об этом, когда увидела ваше окно, — солгала Робин, улыбаясь в ответ. По ее опыту, мужчинам нравилось сообщать женщинам информацию. Нильс усмехнулся, а затем сказал,

— У папы не было внутренней жизни. Он был полым, полым… прибыль, приобретение и тиканье маленьких социал-демократических коробочек… его смерть естественным образом выросла из его жизни. Атомическое самоубийство: Дюркгейм хорошо описал это. Смерть каждого человека — это реализация, на самом деле. Не так ли?

Честный ответ Робин был бы “нет”, но Джессика Робинс ответила,

— Я никогда не думала об этом так.

— Это правда, — сказал Нильс, задумчиво кивая головой. — Я не могу вспомнить никого из моих знакомых, чья смерть не была бы неизбежной и вполне уместной. Ты понимаешь, что такое чакры?

— Э-э-э… Это области тела, не так ли?

— Немного больше, чем это. Индуистский тантризм, — сказал Нильс. Теперь он поднял свой мертвый косяк и показал его ей. — Ты не возражаешь, если я…?

— Нет, пожалуйста, — сказала Робин.

Нильс прикурил от старой и потрепанной Zippo. Из косяка вырвались огромные клубы дыма.

— Рак моего отца был в простате, — сказал Нильс из облака синего дыма. — Вторая чакра: свадхиштхана. Болезни второй чакры возникают из-за отсутствия творческого потенциала и эмоциональной изоляции. У меня тут кое-что есть…

Он неожиданно поднялся на ноги. За то время, что ему понадобилось, чтобы пересечь комнату, Робин успела достать свой мобильный, сфотографировать коллаж, а затем спрятать мобильный обратно в сумку.

— ... где же он? — пробормотал Нильс, роясь среди захламленных полок, отодвигая предметы, некоторые из которых падали на пол, не проявляя особого интереса к их судьбе.

— Осторожно! — сказала Робин с внезапной тревогой.

С полки упал меч с угловым лезвием и промахнулся мимо обутой в сандалии ноги Нильса на несколько дюймов. Он только рассмеялся и наклонился, чтобы поднять его.

— Клеванг моего деда. Я сделал на нем небольшую гравировку по стали — видишь? Знаешь, что там написано?

— Нет, — сказала Робин, глядя на слегка неровные греческие буквы на лезвии.

— κληρονομιά. “Наследие”... Где эта книга?

Он задвинул меч обратно на полку, но через минуту, после еще одного вялого рысканья вокруг, сказал: “Не здесь”, и вернулся к Робин с пустыми руками. Низкое кресло снова застонало, принимая тяжесть Нильса.

— Итак, — сказала Робин, — в случае с кем-то вроде — ну, — сказала она, указывая на фотографию Эди, — каким образом смерть Эди Ледвелл была исполнением?

— Ах, — сказал Нильс, уставившись на картину, — ну, это было связано с отсутствием того, что я бы назвал аристократическим мировоззрением. — Он сделал еще одну огромную затяжку и выдохнул, так что Робин смогла лишь смутно разглядеть его черты. — Я не имею в виду “аристократ” в узком классовом смысле… Я имею в виду специфическое мировоззрение… Аристократической натуре присуща отстраненность… широкий, великодушный взгляд на жизнь… может противостоять изменениям судьбы, хорошим или плохим… но у Эди был буржуазный склад ума… собственничество в отношении своих достижений… беспокойство об авторских правах, расстройство из-за критики… и успех разрушил ее, в конце концов…

— Вы считаете, что искусство должно быть свободным? — спросила Робин.

— А почему бы и нет? — сказал Нильс. Он протянул косяк. — Хочешь?

— Нет, спасибо, — сказала Робин. Она уже чувствовала легкое головокружение от вдыхания пассивного дыма. — Но — она смягчила вопрос легким смешком — вы же не думаете, что из-за беспокойства об авторских правах ее убили, верно?

— Не совсем из-за авторских прав… нет, Эди убили из-за того, кем она стала.

— Стала?

— Фигурой ненависти. Она сделала себя ненавистной… но она была художником.

Глядя на размытую зеленую фигуру на коленях с наклеенной на нее головой Эди, Нильс сказал,

— И что может быть большей данью силе творчества художника, чем то, что его уничтожают? Так что в этом смысле, знаешь, у нее был свой триумф в смерти… они признали ее силу… она была принесена в жертву своему искусству… но если бы она знала, как… как жить со своей силой… тогда все прошло бы лучше для нее…

Нильс сделал еще одну длинную затяжку. Его голос становился все более сонным.

— Люди не могут ничего поделать с тем, кем они являются… врожденно… Твой друг Пез… классический западный тип…

Робин услышал вдалеке голос Брэма, который снова пел на голландском языке, а затем крикнул: “Нильс?”. Нильс поднес толстый палец к губам и улыбнулся Робин.

— Нильс?

Они услышали шаги Брэма по коридору, затем раздался удар кулаком в дверь. Робин догадался, что Нильс обычно запирает ее, когда находится в студии, потому что Брэм не стал пробовать ручку.

— Я знаю, что ты там, папа, я чувствую запах травы!

Робин подозревала, что Нильс мог бы притвориться, что не слышит своего сына, если бы она не присутствовала. Вместо этого он рассмеялся и сказал,

— Хорошо, мальчик…

Поднявшись на ноги, он положил косяк и направился к двери. Брэм появился, широко раскрыв глаза при виде сидящей Робин, и закричал.

— Папа, ты пытался…?

— Это друг Пеза, — сказал Нильс, заглушив конец фразы Брэма. — Что ты хочешь?

— Могу я взять в школу меч Овергротвадера?

— Нет, мальчик, если ты это сделаешь, тебя точно исключат, — сказал Нильс. — Сейчас уходи. Иди играй.

— Дрек одинок и измучен, — сказал Брэм. — Дрек одинок и измучен. Дрек..

— Нильс? — произнёс женский голос. Появилась женщина со стрижкой, которую Робин видел раньше, с ребенком на руках. — Там парень у двери насчет котла.

— Я подожду в холле, — любезно сказала Робин Нильсу, поднимаясь на ноги. — Вы захотите снова запереть эту комнату, если вас здесь не будет.

Она надеялась, что, упомянув о запирании двери студии, напомнит обкуренному Нильсу о необходимости сделать это. Робин не очень нравилась мысль о том, что Брэм получит в свои руки клевант своего прадеда, и она с облегчением услышала за спиной звяканье ключей, когда уходила обратно в зал.

Пеза все еще не было видно, но мужчина в синем костюме из котельной с недоумением смотрел на гигантскую Monstera deliciosa, винтовую лестницу и сотни рисунков и фотографий, развешанных по стенам. Нильс пронесся мимо Робин в дыму конопли, поприветствовал ремонтника и повел его на кухню. Женщина со стрижкой улыбнулась Робин, затем поднялась по винтовой лестнице, что-то шепча малышу на руках, который хихикал.

Оставшись одна, Робин достала мобильный, чтобы отправить Страйку фотографию коллажа, которую она сделала . Но прежде чем она успела это сделать, пронзительный и громкий, как свисток, голос произнес почти у самого ее уха.

ДРЕК ХОЧЕТ ПОИГРАТЬ В ИГРУ, БВА!

Вскрикнув от неожиданности, Робин подпрыгнула и обернулась. Брэм подкрался к ней сзади, держа у рта маленькое пластиковое устройство. Увидев шок Робин, он разразился хохотом. Робин сунула мобильник обратно в сумку, сердце бешено забилось, и она заставила себя улыбнуться.

— Тебе нравится “Чернильно-черное сердце”, не так ли?

— Мне нравится Дрек, — ответил Брэм, продолжая говорить через устройство, которое искажало его голос до пронзительного воя.

— А другие голоса он делает? — спросила Робин, поскольку ее внезапно охватило подозрение.

— Возможно, — ответил Брэм. Он нажал на кнопку, и его голос стал хриплым и грубым. — Я могу сделать и этот.

— Откуда у тебя это? Выглядит забавно.

— Из Музея науки, — сказал Брэм хриплым голосом. Затем он опустил переключатель голоса и сказал: — Кто ты?

— Джессика, — сказала Робин. У меня здесь занятия по искусству.

— Я думал, ты подруга Пеза? — сказал Брэм, и подозрительность в его голосе и проницательность во взгляде заставили Робин понять, почему Джош сказал, что Брэм иногда кажется сорокалетним.

— Это тоже, — сказала Робин. Она указала на устройство для изменения голоса. — Это был бы очень хороший способ делать звонки-розыгрыши. Ты когда-нибудь делал это? Я делала, — солгала Робин, — с моим братом.

Брэм лишь ухмыльнулся.

— Хочешь посмотреть работы Пеза? — спросил он.

— С удовольствием, — ответила Робин, полагая, что ее сейчас направят к одной из картин на стенах вокруг них.

— Это наверху, — сказал Брэм, усмехаясь, приглашая ее следовать за ним по лестнице.

— Я не уверена, что мне стоит туда подниматься, — сказала Робин.

— Никого это не волнует, — сказал Брэм. — Здесь всем везде разрешено.

— Где именно находится работа? — спросила Робин, не двигаясь с места. Она не собиралась, чтобы Брэм вел ее в спальню Пеза. Как бы ей ни хотелось узнать, о чем они с Ормондом говорят друг с другом, она считала, что у нее больше шансов выведать эту информацию у Пеза за выпивкой, чем ворваться в его спальню вместе с Брэмом.

— Это в старой комнате Эди и Джоша, — сказал Брэм.

Искушение увидеть это было непреодолимым, поэтому Робин последовала за Брэмом по винтовой лестнице на следующий этаж.

Брэм казался странно взволнованным, когда вел ее по коридору, узкому, покрытому коврами и усеянному небольшими пролетами из двух или трех ступенек. Это место могло бы напомнить Робин небольшой отель, если бы большинство дверей не стояли небрежно открытыми, открывая взору неубранные спальни.

— Это моя, — сказал Брэм без всякой необходимости: комната была захламлена тем, что выглядело в основном как сломанные игрушки. — А это их.

В отличие от большинства других, дверь рядом с комнатой Брэма была закрыта. К удивлению Робин, мальчик оглядел пустой коридор, прежде чем достать из кармана ключ и отпереть ее.

Комната выходила на север. В ней пахло обугленным деревом и тканью с примесью сырой гнили. Верхняя лампа была без лампочки. Когда глаза Робин привыкли к полумраку, она поняла, что комната осталась в том же состоянии, в каком Джош оставил ее несколько месяцев назад. На окне по-прежнему висели потемневшие занавески, их оборванные концы слегка колыхались от ветерка, дувшего в открытую дверь. Двуспальная кровать была разобрана, и на ней лежал частично сгоревший матрас. Некоторые из набросков на стене превратились во фрагменты, все еще удерживаемые потускневшими булавками, но самое большое произведение искусства — если его можно было так назвать — осталось, потому что было нарисовано прямо на стене. Именно на это граффити указывал Брэм, с нетерпением ожидая реакции Робин.