Глава 8
С трясущимися руками я несу поднос обратно в кабинет Уолта.
Остановитесь. Хватит трястись, говорю я им, пытаясь обуздать непослушные конечности.
Если он это заметит, то поймет, что может влиять на мое самообладание. А мне бы не хотелось доставлять ему такое удовольствие.
Переступив порог, вижу, что Уолт как сидел у себя за столом, так и сидит, не обращая внимания на мое возвращение. Он не поднимает глаза, даже когда я останавливаюсь и жду его указаний.
Он просто продолжает печатать.
Мои руки, наконец, прекращают дрожать — раздражение побеждает нервозность.
— Ты вроде просил принести тебе завтрак. Мне же не послышалось, что ты так сказал?
— Можешь поставить поднос вон туда, — говорит он, по-прежнему не поднимая глаз.
Какая наглость. Вот честно.
Вместо того, чтобы озвучить свои мысли, я откашливаюсь и ставлю поднос — чуть менее аккуратно, чем могла бы сделать сначала, — прямо на бумаги у него на столе. Несколько капель латте выплескивается на поднос.
— Я бы хотела поговорить с тобой, — сообщаю решительно и вздергиваю подбородок.
Выгнув бровь, он тянется за своим смузи. Отпивает большой глоток и отвечает:
— Поговорить?
— Да. Я думаю, ты должен мне как минимум пару минут разговора.
Уолт берет тарелку с яичницей, никак не давая понять, можно мне продолжать или нет. Какое-то время я смотрю, как он ест, немного встревоженная тем обстоятельством, что меня так и тянет взглянуть на его голую грудь. Когда он подносит вилку ко рту, мышцы на его руке напрягаются, что привлекает все мое внимание целиком.
Он перехватывает мой взгляд до того, как я вновь обретаю способность его отвести.
Я стискиваю зубы от злости.
— Могу зайти в более подходящее время, — говорю, поднимая глаза к потолку.
— Я работаю по субботам. Сейчас такое же подходящее время, как и любое другое, если ты хочешь поговорить. Потом я до полудня буду на телефоне.
Что ж, прекрасно. Я все же способна удержать свой язык от вываливания изо рта. Уолт не настолько красивый!
— У меня есть пара вопросов, которые я хотела бы обсудить. — Стараюсь говорить деловым тоном, чтобы у него не возникло неверных идей, почему я его донимаю.
— Тогда вперед.
На столе вибрирует сотовый, и Уолт переводит звонок на автоответчик. Я воспринимаю это как хороший знак.
— Я хотела поблагодарить тебя за предложение пожить у тебя дома, и хотя сначала я думала, что пробуду здесь всего несколько дней, не станешь ли ты возражать, если я останусь еще ненадолго?
Я даю ему возможность спросить о причине, но он молчит, поэтому я все равно ее излагаю.
— Я художник — как ты, наверное, уже догадался, — а у тебя есть картина…
— «Банкетный натюрморт», — говорит он.
— Да, — отвечаю, внезапно преисполнившись энтузиазма от возможности обсудить ее с ним. Я подаюсь вперед. — В начале года я видела, что ее выставили на аукцион «Christie’s». Как она оказалась у тебя?
Он замечает ударение на словаа «у тебя» и прищуривается.
— Я купил ее, — просто говорит он.
Я немедленно даю заднюю, понимая, что, возможно, задела его самолюбие.
— Ясно. Ну… по понятным причинам картина меня привлекла, и я планирую нарисовать серию по ее мотивам. Что значит, что в идеале у меня должен быть доступ к ней на регулярной основе.
— Я же сказал, что тебе можно жить здесь, — говорит он, как будто раздраженный тем, что я вываливаю на него ненужную информацию.
— Да, и я благодарна, но для меня важно показать, что я не пользуюсь ситуацией тебе в ущерб. Вот там на подносе чек, — я указываю на сложенный вдвое листок, — который должен покрыть арендную плату за пару недель, а также часть стоимости испорченного мною ковра.
Уолт одной рукой берет чек и разворачивает его. Затем равнодушно бросает на стол и возвращается к завтраку.
— У тебя все?
Боже, а он крепкий орешек.
Возможно, раньше я бы постеснялась поднять следующую тему, но, похоже, испортить его мнение о себе еще сильнее я уже не могу, а значит мне можно продолжить.
— Нет, есть еще кое-что. Я дочитала то, что прислал твой юрист, и почти все в порядке…
— Хорошо.
— Но там ничего не написано о том, как я должна вести себя как твоя жена.
Под моим взглядом Уолт перестает есть, затем аккуратно кладет вилку на серебряный поднос. Его карие глаза встречаются с моими, и я ощущаю выброс адреналина.
— Я просто не знаю, чего ты от меня ожидаешь, — поясняю я.
— В каком отношении?
Я мгновение пожевываю губу, пытаясь придумать, как бы поделикатнее выразиться.
— Я знаю, что наш брак — просто бизнес, как ты уже говорил. — Уолт открывает рот, и я спешу прервать его, прежде чем он сможет заговорить и эффективно нанести мне в сердце удар каким-нибудь жестоко безразличным ответом. — Я не питаю иллюзий, что у тебя есть чувства ко мне или что-то типа того. — Чувствую, как щеки пылают, и торопливо продолжаю, чуть не спотыкаясь о слова в стремлении поскорее их произнести: — Просто, когда я сюда приехала, Ребекка и Террелл назвали меня миссис Дженнингс, и… ну, я не говорила им свое имя, поэтому, может, его сказал ты? Я предположила, что мы не будем рассказывать о нашем браке, и мне не хочется, чтобы ты думал, что я проболталась.
— Я попросил Мейсона сообщить им, что ты переедешь. Должно быть, он взял на себя смелость назвать им твое новое имя. Теперь, когда кот выпущен из мешка, я думаю, что это и к лучшему. Я поразмышлял в последние дни и понял, что наличие жены может послужить мне на пользу.
— Каким образом?
— Ну, во-первых, в Нью-Йорке у меня репутация немного… — он опускает взгляд и откашливается, — холодного человека. — Его карие глаза снова встречаются с моими, и уязвимости в них уже нет. — Думаю, что жена может смягчить этот образ.
Я невольно улыбаюсь. Здорово, что под внешностью робота у Уолта все-таки есть настоящие человеческие эмоции. Ему не нравится его репутация. Ему не нравится, когда его называют холодным. Интересно.
— Плюс я никогда не был заинтересован в браке, из-за чего в моих прошлых отношениях иногда возникали недоразумения. Теперь их не будет, поскольку я официально ушел с брачного рынка.
— Значит, ты планируешь и дальше с кем-то встречаться?
Говорю так, будто меня это шокирует.
Он хмурят брови.
— А почему нет?
Да, Элизабет, почему нет?!
Я выдавливаю смешок и качаю головой.
— Да нет, я просто… просто не знала. Если подумать, то да, ты, конечно, можешь и дальше с кем-то встречаться. Я вовсе не намекала, чтобы ты прекратил. Я... всего лишь... — Я запинаюсь, путаясь в мыслях, пока он внимательно наблюдает за мной. — Всего лишь подумала, что у тебя нет времени на такие дела, ведь ты очень много работаешь.
Он негромко хмыкает.
— Уверяю тебя, на такие дела я всегда найду время.
Вау.
Привет, бабочки в моем животе. Пожалуйста, успокойтесь. Он говорит о том, что без проблем найдет время на романтику с другими женщинами, а не со мной. Да и с чего вообще ему находить время на меня?!
— Значит, ты будешь не против, если я тоже буду с кем-то встречаться?
На первый взгляд, вопрос совершенно уместный, но в глубине души я знаю, что за ним стоит лишь желание доказать, что у меня тоже есть романтика в жизни. Много романтики. Целая куча.
— Конечно, нет, хотя я рассчитываю, что ты будешь проявлять осмотрительность. Теперь, когда мы женаты, наши отношения будут у всех на виду, и, как я уже упоминал, у меня есть репутация. Этот город меньше, чем кажется, а слухи распространяются быстро.
— Поняла.
Он возвращается к своему компьютеру.
— Я попрошу Мейсона, чтобы на следующей неделе он разместил в «Таймс» объявление о нашей свадьбе.
Хочется задать еще миллион вопросов — об объявлении, о его ожиданиях от меня, о договоренности, которую мы заключили, чтобы я продолжала жить здесь, — но я чувствую, что время для меня у Уолта закончилось, и ухожу к выходу из кабинета.
— Элизабет, — останавливает он меня на пороге.
Я оглядываюсь через плечо.
— Спасибо за завтрак.
Я улыбаюсь, после чего выхожу в коридор, приятно удивленная тем, как прошел разговор. Я бы не сказала, что Уолт принял меня как-то особо тепло, но он хотя бы ответил на мои вопросы, и теперь я больше не чувствую, будто иду по минному полю. Ладно… чувствую, но уже не так сильно.
Прибравшись на кухне, я возвращаюсь в библиотеку — уже предвкушая, как проведу там весь день. Заворачиваю за угол и, зайдя внутрь, вновь удивляюсь тому, что за ночь Уолт многое там изменил.
Я ошеломлена. Перемены немаленькие. Потребовалась бы целая команда людей, чтобы все это провернуть. Ни диванов, ни журнального столика теперь нет. Сняты и тяжелые шторы, чтобы в комнату проникал естественный свет. Мой маленький стол и стул остались на месте, но виниловое покрытие на полу стало в пять раз больше, и теперь у меня гораздо больше пространства для работы.
Однако самым примечательным является новый мольберт — и не просто мольберт. Я сразу узнаю фирму «Abiquiu Deluxe», потому что мечтала о мольберте их производства вот уже... лет, наверное, десять. Такие мольберты стояли в студиях у некоторых моих профессоров в RISD, и я пускала на них слюни при каждом удобном случае. Вместо того, чтобы стоять, напрягая спину, сгорбившись над столом, я смогу закреплять холст на нужной мне высоте и регулировать его наклон. Если держать холст вертикально, то излишки пастели будут падать и собираться на подносе мольберта, а не размазываться по рисунку.
Это «рендж-ровер» среди мольбертов, и, если честно, я готова расплакаться.
Не думая, я выскакиваю в коридор и бегу к кабинету Уолта. Дверь все еще открыта. Уолт разговаривает по телефону, он уже занят, но мне все равно. Я сжимаю ладони и одними губами произношу:
— Спасибо! Спасибо! Спасибо! — И подпрыгиваю от радости.
Он кивает — клянусь, на его лице тоже мелькает проблеск улыбки, — и я убегаю обратно в библиотеку.
Весь день я работаю и через стену слышу, как Уолт разговаривает по телефону и печатает на клавиатуре. Его слов не разобрать, но мне нравится это напоминание о том, что он здесь, в одной квартире со мной. Я и не подозревала, насколько одинокой была в последние несколько дней — в последние несколько, черт возьми, лет.