Я пожимаю плечами.

— Я ценю то, как это выглядит. Вместо детального рисунка ты можешь быстро набросать силуэт, сосредоточившись на наиболее характерных чертах объекта. — Мой карандаш скользит по бумаге. — Ты позволяешь карандашу перемещаться так же, как твои глаза перемещаются по объекту, двигаясь медленно и позволяя карандашу почувствовать все детали, которые видят ваши глаза.

— Я должен оставаться совершенно неподвижным? — спрашивает он.

Я улыбаюсь и быстро опускаю взгляд на свой альбом для рисования, прежде чем снова посмотреть на него.

— Это не имеет большого значения. Пока ты остаешься в этом кресле. Не мог бы ты немного посмотреть налево?

— Вот так? — спрашивает он.

Я киваю, чтобы получше рассмотреть его выступающие скулы.

— И немного приподними подбородок.

Мой карандаш рисует, вырисовывая линии его лица. Я царапаю его черные, как сажа, ресницы и четко очерченные брови. Затем моя непрерывная линия медленно опускается вниз, имитируя переносицу и мягкий изгиб верхней губы.

Мне не требуется много времени, чтобы запечатлеть на бумаге его характерные черты. Здесь вообще нет штриховки, никаких теней или бликов, никаких мельчайших деталей, и все же, я думаю, любой, взглянув на мой альбом для рисования, сразу поймет, что я нарисовала Уолта. В этом вся прелесть этого типа рисунка.

Я встаю со стула и подношу свой альбом для рисования, чтобы показать ему.

Я протягиваю его, и он восхищенно усмехается.

— Выглядит точь-в-точь как я.

Я улыбаюсь, и он протягивает руку, чтобы схватить меня за бедра, притягивая к себе на колени. Я позволяю ему, с удовольствием подтягиваю ноги к груди и сажусь рядом с ним. Он берет у меня из рук альбом для рисования и начинает его листать. Я стону и пытаюсь забрать его у него.

— Да ладно, ты не можешь! Это все равно что читать чей-то дневник!

Но он мне его не возвращает.

Он отодвигает его в сторону, чтобы я не могла до него дотянуться, и начинает листать страницы.

— Это не похоже на мои лучшие хиты или что-то в этом роде! Это просто то, что я делаю для развлечения! Ладно, хорошо, видишь ли, я изучала руки в тот день в парке, и ни один из этих набросков не особенно хорош.

— Элизабет, — говорит он с упреком в голосе.

В конце концов я сдаюсь, понимая, что мои попытки отобрать у него альбом для рисования будут тщетны.

— Отлично. Ладно. Смотри все. Там есть некоторые рисунки тебя, на первых страницах. — Я прикрываю глаза рукой, потирая виски большим и средним пальцами. — В конце концов, ты до них доберешься, так что я могу просто сказать тебе, что они там.

— Меня?

— Не говори так удивленно, — стону я, позволяя своей голове упасть ему на плечо.

— Покажи мне, — говорит он, возвращая мне альбом для рисования.

Я делаю, как он просит, листая страницы, пока не нахожу несколько его набросков в начале. Я не думаю, что они очень впечатляют, учитывая, что они были сделаны по памяти. Детали всегда теряются, когда объект рисования находится не прямо передо мной. Я объясняю это Уолту, но он как будто даже не слышит меня. Он наклоняет страницу и приглядывается внимательнее.

В конце концов, он спрашивает:

— Почему ты нарисовала меня?

Я пожимаю плечами.

— Я не знаю… Я всегда находила тебя неотразимым, с того самого дня, как мы поженились.

— Неотразимым?

— Да, даже когда ты вел себя как отстраненный придурок со всем этим «связывайся со мной только в случае крайней необходимости». — Я поддразниваю его, но он не смеется. Он продолжает просматривать эскизы, перелистывая страницы, как будто пытается читать между строк. Я не уверена, что он надеется там найти. Я не вносила в альбом какие-либо секреты.

Он смотрит на меня, закрывая мой альбом для рисования и возвращая его обратно.

— Я признаю, что это было странное соглашение, — отмечает он. — Но мы поженились так, как поженились.

Я киваю.

— Правильно.

— И, честно говоря, я все еще не уверен, что с этим делать. До этой недели, ну… Я мог четко определить нас в своей голове. Все обрело смысл. Мы поженились по очень специфическим причинам.

— Да. Не волнуйся — я не забыла о солидном контракте, который подписала.

Он берет мою руку в свою, переплетая наши пальцы.

— Но... все, очевидно, изменилось.

Я смотрю, как он сглатывает, внезапно беспокоясь о том, что с нами будет.

— Элизабет! Уолт! — голос гремит по коридору. — Кто-нибудь из вас когда-нибудь отвечает на свои чертовы звонки?!