Этого достаточно, чтобы я встала, переоделась в свое розово-белое бикини в горошек, накинула сверху пляжную тунику и спустилась вниз. Когда я добираюсь туда, то нахожу Коди и Монику, отчаянно шепчущихся возле входной двери.

Они оба замирают, когда я добираюсь до нижней ступеньки, и ловлю себя на том, что сдерживаю улыбку. Ага. Она что-то замышляет.

Я избавляюсь от этого странного ощущения в руках и ногах и подхожу, чтобы встать рядом с ними, надевая тёмные очки и выставляя бедро.

— Давай выиграем для тебя этот конкурс купальников, — говорю ей, и Моника улыбается в ответ.

По дороге на пляж Коди садится на переднее сиденье, что странно. Единственная причина, по которой я запрыгнула на заднее сиденье, заключается в том, что я думала, что он будет сидеть рядом со мной. С опущенным верхом в кабриолете слишком громко разговаривать, поэтому мы просто слушаем какую-то поп-песню, которую поёт Моника, совершенно фальшиво.

Как только мы припарковались, и я обнялась с дюжиной разных подруг, которые на самом деле, кажется, больше рады меня видеть, чем моя лучшая подруга или парень, мы приступаем к соревнованиям в купальниках, и Моника с важным видом идёт по набережной.

Приятно вернуться на пляж, где шумит прибой и солнечные блики отражаются от воды. И мне приятно быть одетой в бикини и в то же время не пытаться скрыть какой-то секрет.

«Плюс, я недосягаема для этих придурков из Студенческого совета».

Мои пальцы сжимаются на груди, и я выдыхаю. Прямо сейчас я должна быть на вершине блаженства, стоя под калифорнийским солнцем и вдыхая аромат морской соли, ириски и свежих корн-догов, наполняющий воздух. Но… Я чувствую себя как рыба, вытащенная из воды. Хуже. Я чувствую себя рыбой, которую только что бросили обратно в пруд, который она когда-то знала, но больше не может там ориентироваться.

Фу.

Я качаю головой и заставляю себя улыбнуться, изображая волнение из-за победы Моники в конкурсе купальников, а затем изо всех сил пытаюсь расслабиться в объятиях Коди, пока мы все сидим в аркаде на набережной (прим. — аркада — часть архитектурного сооружения — ряд арок, опирающихся на столбы или колонны) и едим картофель фри с чили и бургеры.

В конце концов, когда мы едем обратно к Монике и она впускает нас в тёмный дом, я понимаю, что никакой вечеринки-сюрприза нас не ждёт. Моника и Коди, мои самые близкие друзья, люди, которые знают меня с тех пор, как нам было по пять лет… забыли о моём дне рождения.

— Что-то не так, милашка? — спрашивает Коди, когда мы останавливаемся в фойе, и я чувствую, как моё сердце замирает и пропускает несколько ударов. Это холодное чувство овладевает мной, и мне вдруг просто хочется вернуться в Академию Адамсона, чтобы мои волосы были политы кленовым сиропом. Это было бы лучше, чем это. Всё было бы лучше, чем это — чувствовать себя чужаком в единственном месте, которому, как мне казалось, я принадлежала.

Теперь, мне нет места в Коннектикуте… и мне также нет места в Калифорнии.

— Это… — я начинаю, и Моника поднимает на меня одну идеально изогнутую бровь. На языке появляется кислый привкус, и я решаю, что просто не стоит ничего говорить. Какой в этом смысл? Выдыхая, я заставляю себя дышать, преодолевая разочарование, и изображаю на лице улыбку. — Коди. — Я поворачиваюсь к своему парню, в которого была влюблена в детстве в течение многих лет, и всё, что я чувствую, — это грусть. — Могу я позаимствовать твой джип?

— Мой джип? — повторяет он, поглядывая на Монику. Они смотрят друг на друга так, словно между ними происходит какое-то тайное, безмолвное общение. Коди смотрит на меня своим бледно-голубыми взглядом и расплывается в улыбке, которая, по его мнению, должна заставить меня сбросить трусики. Но она больше похожа на подтягивание трусиков. Она просто заставляет меня съёживаться. — Мы подумывали о том, чтобы посмотреть фильм, а потом прыгнуть в бассейн и немного поплавать в полночь. Ты не хочешь присоединиться к нам?

«Присоединиться к нам?» — думаю я, переводя взгляд с одного на другого, и мне не нравится то, что я чувствую, то, что я чувствовала всего через несколько недель после того, как мы с папой переехали.

— Мне просто нужно… навестить тётю, — вру я, чувствуя это потное, зудящее ощущение в ладонях. Всё, чего я хочу — это убраться оттуда к чёртовой матери.

— Ты вернёшься? — спрашивает Коди, передавая мне ключи, но я просто пожимаю плечами. Вернусь ли? Я понятия не имею.

Я поворачиваюсь и направляюсь к входной двери, спускаюсь по ступенькам и запрыгиваю в старый дерьмовый красный джип Коди «Вранглер». Двигатель несколько раз взрёвывает в ответ, прежде чем, наконец, заводится, и я выезжаю на гравийную дорожку, во все стороны летят камни.

Санта-Круз не совсем большой город, так что допоздна здесь мало что открыто, но я направляюсь к набережной. В аркаде устраивают какое-то специальное ночное соревнование, так что оно открывается на несколько часов позже обычного. Как только я паркую машину и пробираюсь сквозь толпу, то покупаю себе корн-дог и сажусь на одну из лошадок на карусели. Они закрыты на техническое обслуживание, но свет всё ещё горит. Через две лошади, на одной из скамеек целуется парочка. Вскоре после этого они встают и убегают, держась за руки и смеясь, как будто отправляются в более уединённое место.

— Везучие ублюдки, — бормочу я, мои мысли ненадолго возвращаются к Спенсеру. То, как он целуется, это… преступно. Его рот горячий, а руки… Интересно, какими бы они были напористыми, если бы скользнули вверх по моей талии и обхватили грудь. — Не думай о Спенсере, — шепчу я, откусывая огромный кусок своего корн-дога и закрывая глаза. Как только мои ресницы закрываются, я пытаюсь представить себе один из моих страстных моментов с Коди. Вместо этого всё, что я могу увидеть — это то, как неуклюже он лапал меня, и как от него всё время пахнет маслом для загара. — Блядь. — Мои глаза снова открываются, и я обнаруживаю, что смотрю на дом с привидениями. Коди и Моника трахаются, не так ли? Я не идиотка, я вижу это ясно, как божий день.

Слёзы щиплют мои глаза, и я прислоняюсь лбом к золотому шесту.

— Почему такое вытянутое лицо? — спрашивают в унисон два голоса, и я подпрыгиваю, разворачиваясь в седле, чтобы увидеть близнецов, стоящих по обе стороны от крупа искусственной лошади. — У тебя сегодня день рождения, не так ли, Чак? — повторяют они, наклоняясь ко мне и ухмыляясь. У каждого из них одна рука на бедре, и они одеты в свободные джинсовые шорты и красные майки, татуировки в виде роз на их плечах яркие и красивые в свете сверкающих огней карусели. Мои глаза наполняются слезами, и, хотя я сильно шмыгаю носом и пытаюсь сдержать их, в конце концов, я плачу. Совсем чуть-чуть.

Близнецы обмениваются взглядами и делают шаг вперёд, по одному с каждой стороны от меня.

— Ты плачешь, Чак? — спрашивает Тобиас, протягивая руку и смахивая слезинку с моей щеки, его зелёные глаза темнеют от беспокойства. Он наклоняется так близко, что, когда моргает, я клянусь, его ресницы касаются моего лба.

— Думаю, моя лучшая подруга трахается с моим парнем, — говорю я, а затем вздыхаю, протягивая руку, чтобы смахнуть слёзы с лица. Тобиас откидывается назад и изучает меня, в то время как Мика скрещивает руки на своей широкой груди. — И они оба забыли о моём дне рождения.

Два парня смотрят друг на друга, и мне внезапно приходит в голову, что… мы не в Коннектикуте. Мы в Калифорнии. Какого чёрта они здесь делают?!

— Эм, что вы двое здесь делаете? — спрашиваю я, и они оба поворачиваются, чтобы посмотреть на меня.

— Наша мама — декан университета, — отвечают они мне, в унисон пожимая плечами. — Она хотела, чтобы мы были здесь на каникулах. — Они оба смотрят на меня большими красивыми глазами, прежде чем склонить головы набок. — Как, по-твоему, твоего отца определили на должность в «Адамсон»?

Чёрт. Слышать, как они произносят одно или два слова в унисон, впечатляет, но целые предложения? Это жутковато… и, может быть, совсем чуточку-чуточку сексуально.

— Они забыли о твоём дне рождения, да? — спрашивает Тобиас, снова нарушая рутину близнецов. — Это довольно хреново. Почему ты думаешь, что они спят вместе? — он запрыгивает на следующую лошадь и обхватывает шест своими длинными руками, в то время как Мика уходит прочь.

— Моника едва может смотреть на меня. А Коди, похоже, заинтересован только в том, чтобы заглянуть мне под рубашку. — Мы с Тобиасом замираем, когда из-под нас доносится скрип, и начинается музыка. Лошадки начинают подпрыгивать, и карусель начинает вращаться.

Мика неторопливо обходит с другой стороны и запрыгивает на золотого единорога с розовыми бантиками на голове, поворачиваясь на сиденье так, что он сидит спиной вперёд, обхватив пальцами край седла. Он смотрит на меня так пристально, что я неловко ёрзаю на месте.

Однако я не могу сдержать улыбку, которая появляется на моих губах.

— Как тебе удалось её запустить? — спрашиваю я, и он одаривает меня мрачной улыбкой, которая делает его совершенно непохожим на брата-близнеца. Именно в этот момент я задаюсь вопросом, как я вообще могла путать их двоих.

— Волшебство, — отвечает он, а затем пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного. — Ты собираешься противостоять им? Иногда такие вещи становятся уродливыми. — Я резко отворачиваюсь и выдыхаю, этот кислый привкус скручивается у меня в животе. С этим ничего не поделаешь: я должна что-то сказать. И всё же часть меня знает, что как только я это сделаю, пути назад к тому, как всё было, не будет. Моя дружба с Моникой и Коди, жизнь, которая была у меня до того, как мы с папой переехали в Коннектикут — всё это действительно закончится.

— Ты говоришь так, словно знаешь, о чём говоришь? — молвлю я, формулируя это как вопрос. Но когда я оборачиваюсь и смотрю на Мику, он смотрит на океан, его глаза темны и устремлены вдаль.