ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

РОКСИ

— Я его грохну.

Я серьезно. Я собираюсь убить Гарретта. Мы с Гарреттом не разговаривали все утро после того, что случилось прошлой ночью. Этим утром Дизель вытащил меня из моей комнаты, а Гарретт приготовил мне завтрак, не сказав ни слова. После этого они потащили меня в гостиную, где я заснула на диване. Он не разговаривает со мной и даже не смотрит в мою сторону.

Это сводит меня с ума.

Ну и что? Он ненавидит женщин. И да, он использовал меня, но мне это понравилось. Иначе я бы сказала ему «нет» или надрала бы задницу. Мне плевать, и по какой-то неизвестной мне причине я все равно хочу его. Мне нужно слой за слоем содрать с него весь его гнев, чтобы добраться до того страха, который я обнаружила под ним. Добраться до того настоящего парня, который скрывается под слоем гнева.

Это кажется таким важным, но Гарретт не позволяет мне, вместо этого оказывая мне холодный прием. К черту. Никогда не была одной из тех, кто предпочитает сидеть сложа руки. Ведь все это время, так долго я выживала, будучи бойцом и никогда не сдаваясь, как бы мне ни было страшно. И это ничем не отличается.

Что бы ни было между нами, за то время, что я здесь, все изменилось, и секс с Кензо и Райдером только укрепил нашу связь. Я хочу их, и я забочусь о них – не то чтобы я когда-нибудь им в этом признаюсь. Эти ублюдки использовали бы мое признание против меня.

Я могу продолжать бороться с собой, сколько захочу, или я могу просто получать наслаждение от этого. Купаться в удовольствии и силе, которую они мне предлагают. Я устала убегать, устала выживать изо дня в день, и Гарретт не может оттолкнуть меня, потому что он напуган.

Я в ужасе.

Относительно него, относительно их всех и особенно в отношении того, что они значат для меня, в частности, для моего тела и моего сердца. Но я все еще здесь. Все еще борюсь. Так что он тоже должен это делать.

Сначала я раздражаю Гарретта, толкаю, пинаю, а когда он рычит на меня, я торжествующе ухмыляюсь. Гарретт снова игнорирует меня и смотрит телевизор, поэтому я переключаю канал. Он ворчит и кричит на меня, но тут звонит его телефон.

Я слышу, как Гарретт разговаривает с кем-то, по голосу похож на Кензо, поэтому продолжаю переключать канал. Он раздражается, кричит и заканчивает разговор, свирепо глядя на меня.

— Веди себя прилично.

— Или что? — скалюсь я в ответ. — Собираешься снова поставить меня на колени?

Его глаза темнеют, пристальный взгляд опускается на мои ухмыляющиеся губы в воспоминании, когда он ерзает на диване, без сомнения, вспоминая свой член там – я знаю, что так и есть.

— Это была ошибка.

— Конечно, как скажешь, здоровяк. Эй, кстати, мне скоро надо доделать татушку, как думаешь, я могу пойти к мастеру? — спрашиваю я.

— Кому? — возражает он, прищурив глаза. По крайней мере, это шаг в правильном направлении.

— К Зику, из салона «Соблазнительное искусство», — пожимаю плечами.

— Парень? — почти огрызается Гарретт, а его тело вибрирует от гнева. — Нет.

— Что? Почему? — спрашиваю я, уже разозлившись.

— Никто, кроме нас, не прикасается к тебе, — рычит Гарретт, и я смеюсь.

— Ревнуешь? — ухмыляюсь я.

Гарретт снова ухмыляется.

— Нет, другие убили бы его. Твоя татуировка действительно стоит его смерти?

Дизель тоже смеется, развалившись на диване рядом со мной.

— Он прав, я бы убил его, но посмотри татуировки Гарретта, он может закончить ее для тебя. Он бил нам все татухи.

Гарретт замирает, когда я оживляюсь.

— Черт, правда? Они хороши! Ты сделаешь это?

— Нет, — огрызается Гарретт, скрежеща зубами и бросая свирепый взгляд на ухмыляющегося Дизеля.

— Что? Почему? Я не могу пойти к Зику, но ты не закончишь ее? — ору я.

Его голова медленно поворачивается, глаза темнеют.

— Я не буду добивать тебе ее, забудь об этом.

— Почему? Потому что я женщина, и тебе не хотелось бы опускаться до того, чтобы прикасаться ко мне?

Тыкаю я его носом.

— О, это будет хорошо, мне нужен попкорн, — бормочет Дизель, но я игнорирую его, уставившись на Гарретта, не отступая сейчас.

— Отвали, — предупреждает Гарретт.

Да, к черту все это. С меня хватит его истерик.

— В чем, собственно, твоя проблема? Боишься киски, или ты действительно настолько любишь заниматься самоедством и пышешь ненавистью, что можешь завести ее, только причинив кому-то боль?

В комнате воцарилась тишина, если не считать хлопков попкорна Дизеля на кухне.

— Уходи, сейчас же, — рычит Гарретт, его голос низкий и смертоносный. Его глаза горят тем же гневом, который я видела на ринге – он вне себя от гнева. Гарретт вступает на свою боевую территорию, а я его противник.

Разумнее всего было бы уйти и дать ему остыть. Так ли это? Нет, конечно, нет. Я никогда не говорила, что я блещу умом, и у меня в заднице застрял свербун, у которого явно большие яйца.

— Нет. Так это все, малыш Гарретт? Дело в твоей мамочке? Нет, держу пари, то была твоя подружка. Что она сделала, обманула? О нет, бедный маленький Гарретт, но это не значит, что ты можешь обращаться со мной как с дерьмом, ты, большой засранец. Ты можешь сверлить меня взглядом и угрожать мне сколько угодно, но все знают правду. Ты хочешь меня, и ты ненавидишь себя за это.

Никто не обещал, что ты проживешь сотню лет, никто не гарантировал, что завтрашний день наступит, и я не верю в то, что стоит тратить время на то, чтобы хотеть что-то сказать или сделать. Поэтому, хотя я знаю, что это глупо, я все это вылила на него. Мы никогда не сможем двигаться вперед, пока не преодолеем прошлое.

Гарретт двигается быстро, вероятно, после бокса, хватает меня за горло и поднимает в воздух. Мои ноги едва касаются пола, но я не сопротивляюсь его хватке. Я расслабляюсь с ухмылкой, даже когда он сжимает свою хватку, перекрывая мне доступ воздуха. Эти губы скривлены в ненависти, а его лицо – оскал. Им руководит только гнев. Он не видит меня, нет, он видит ее.

Женщину, которая причинила ему такую глубокую боль, что он так и не оправился.

— Ты решила умереть? Это все? Хочешь, чтобы я тебя убил? Потому что я так и сделаю. Ты могла бы отсосать мне член, я мог бы хотеть тебя, но я все равно прикончу тебя, — угрожает он.

— Тогда сделай это, давай действительно покончим с этим. Убей меня сейчас или прекрати использовать свой страх как предлог, чтобы оттолкнуть меня, — хриплю я.

Гарретт тяжело дышит, его грудь вздымается, когда он смотрит на меня. С ворчанием Гарретт швыряет меня обратно на диван и уходит прочь. Делая быстрые вдохи, я поднимаюсь на ноги, мои глаза ловят Дизеля, который сидит в стороне на столе, жует попкорн и выглядит слишком счастливым, чтобы наблюдать за разворачивающейся драмой.

Топая за Гарреттом, я гонюсь за ним наверх. Он хлопает дверью, но я распахиваю ее и следую за ним внутрь. Я отказываюсь отступать сейчас, я наконец-то чего-то добилась.

Гарретт меряет шагами пол, прежде чем взмахнуть рукой и провести ею по своим ящикам, с грохотом опрокидывая все на пол. Стекло разбивается, но ему все равно. Он взмахивает рукой и с такой силой прижимает ее к боксерской груше, что та щелкает и падает на пол. Он сгребает свою кровать и опрокидывает ее, и даже посреди всего этого разрушения, кажется, этого недостаточно.

Я чувствую это.

Я знаю это чувство, когда ты так переполнен болью... болью, которая выворачивает тебя наизнанку. Я вылечила свою за эти годы с помощью Рича, но у Гарретта не было такого шанса. Он держал все это в себе, не желая показывать свою слабость, и это гниет в нем изнутри.

Это убьет его.

Поэтому, несмотря на то, что я смотрю в лицо смерти, я продолжаю давить.

— Закончил? — протягиваю я, прислоняясь к стене.

Гарретт поворачивается, его ноздри раздуваются, и он приближается ко мне. Гарретт вжимает мою спину в стену.

— Это кажется знакомым, — поддразниваю я.

— Перестань давить, — рычит он.

— Почему? Мне надоело ходить вокруг тебя на цыпочках. Другие могли бы, но я не буду. Я вижу боль в твоих глазах, я знаю, потому что раньше видела ее в своих. Кто-то причинил тебе боль, кто-то, кому ты доверял. Кто-то, кого ты любил. Она меняет тебя, она ломает тебя, и вскоре на ее месте окажется лишь сломленное существо. Тот, весь мир которого просто рухнул. Я знаю, — ору я, — потому что именно так было со мной. — Тогда я замолкаю, тяжело дыша. — Иногда это все еще так, я все еще убегаю от этого. Все еще живу в страхе, как будто я та же самая маленькая девочка.

Гарретт становится неподвижным, его взгляд мечется, поэтому я бросаюсь вперед, обнажая свою душу, даже несмотря на то, что мне больно раскрываться для него.

— Я доверяла ему, Гарретт. Я любила его, как и положено ребенку. — Слезы наполняют мои глаза, и я ненавижу это проявление слабости, зная, что у него все еще есть эта сила. — Каждый кулак, каждый удар или брошенное слово ломали меня. Я стала всего лишь выжившей, живущей от одного дня к другому, и даже сейчас... даже сейчас, когда я свободна от него, я сделала то же самое, потеряв себя в выпивке и сексе, чтобы мне не пришлось смотреть себе в лицо. Хочешь узнать, в чем дело? Он умудрился испоганить мне жизнь снова, продав меня. Он, блядь, продал меня. — Я горько смеюсь. — Как будто недостаточно было разрушить все мое гребаное детство, он пошел дальше и продал меня. Но знаешь что? Я устала убегать. Ненавижу его. Я хочу, чтобы он заплатил, но более того, я хочу освободиться от тех когтей, которые все еще скребут внутри меня. Не знаю, как это сделать, но я пытаюсь. Ты должен попытаться, Гарретт, потому что я вижу это в твоих глазах – ты в режиме выживания, все еще борешься, живешь изо дня в день, но так жить нельзя. Я перестану убегать, если ты прекратишь драться.

Гарретт отпускает меня и отворачивается.

— Я не знаю как, — признается он.

Я не прикасаюсь к Гарретту, зная, что он ненавидит это, поэтому вместо этого я обхожу его тело, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Первый шаг? Признайся в этом самому себе. Тебе нужно исцелиться, Гарретт, иначе твои устои рухнут. Я не говорю, что ты должен говорить со мной, но я здесь, если тебе нужно. Но и твои братья тоже. Они там, снаружи, и они любят тебя.