— Можем мы спросить кого-нибудь?
Кэрран беспомощно уставился на меня.
— В стае есть один бизон-оборотень, и он пропал.
Тьфу. Каждая зацепка, которую мы находили, вела в тупик.
— От тебя никакой помощи.
— С чего я вдруг стал экспертом?
— Из нас двоих у тебя больше опыта преследования.
Он откинулся назад.
— Неужели?
— Да. Когда ты вошел в мою квартиру до того, как мы начали встречаться, ты нервничал, наблюдая за мной?
— Ты отпустишь это? — зарычал он.
— Ни за что.
— Я не нервничал. Я проверял тебя, чтобы убедиться, что ты не дала себя убить. Я хотел знать, что ты медленно не умираешь от своих ран, потому что у тебя нет здравого смысла, и половину времени ты не можешь позволить себе медицинскую помощь. Я не стоял там и не наблюдал за тобой. Я вошел, убедился, что с тобой все в порядке, и ушел. Это не было жутко.
— Это было немного жутковато.
— Это сработало, не так ли?
— Как сработало?
— Ты все еще жива.
— Да, конечно, забери себе все заслуги.
Мы еще немного осмотрели на землю. Мы оба были раздражены. Эдуардо слишком долго отсутствовал.
— Никаких упырей? — спросила я.
— Никаких упырей. Я обошел весь периметр участка. Ты что-нибудь выяснила?
— Он составлял бюджет для себя и Джордж. Ему нужны были деньги.
Кэрран уставился на дерево, на его лице ясно читалось разочарование.
— И это тоже. — Я показала ему кинжал.
— Мило, — сказал Кэрран.
— Я нашла его в мусорной корзине в кабинете. Он был сделан для мужчины.
— Откуда знаешь?
— Потому что он стоит очень солидных денег. Если бы кто-то был готов потратить столько денег на подарок для женщины, то где-то на нем должно было быть золото. В исламе ношение золота и шелка для мужчин является харамом — запретным. Предполагается, что мужчины-мусульмане должны быть решительными, стойкими и преданными своей вере и защите своей семьи. Золото и шелк — признаки роскоши, которые хороши для женщин, но не одобряются мужчинами. — Я погладила серебро на ножнах. — Этот кинжал создан для мужчины. На нем написана защитная мольба, и он украшен ферузом, бирюзой, которая помогает получить божественную помощь и одержать победу в битве, и акиком, сердоликом, который защищает от зла и несчастий.
Я осознала, что он пристально смотрит на меня.
— Что?
— Как ты вообще все это помнишь?
— Это моя работа — помнить. — Клинки были инструментом моего ремесла. Если клинок резал человеческую плоть, и резал ее хорошо, я кое-что знала о нем.
Он взял у меня лезвие и понюхал его.
— Его пропитали чем-то, что убивает запах, а затем полировали гвоздичным маслом. Пахнет, как один из твоих мечей.
— Это не обычный клинок у Эдуардо, — сказала я. — Он предпочитает более широкие клинки или тяжелое оружие. Это прецизионный кинжал для самообороны. Упыри родом из Аравии. Волчьи грифоны географически близки. Эдуардо, случайно, не был мусульманином?
— Нет. Мы бы видели, как он молился, находясь на корабле, и мы с ним разговаривали, и он упомянул, что не религиозен. Может быть, он избил своего преследователя и забрал кинжал. Но тогда почему бы его не продать? Зачем выбрасывать его?
— Я понятия не имею. Я могу отнести кинжал кузнецу завтра.
— Если он был дан ему, мне интересно, как можно было подарить оборотню что-то, украшенное серебром, — сказал Кэрран. — Либо кинжал изначально был сделан для кого-то другого, либо даритель невежественен.
— Или он мог подумать, что Эдуардо, возможно, придется атаковать что-то, что не любит серебро. — Я вздохнула.
В любом расследовании наступает момент, когда у вас заканчиваются дела. Мы только что достигли этой точки. Больше ничего нельзя было сделать до утра.
— Пойдем домой, — сказал Кэрран.