Сквозь стук своего пульса я слышу гулкие шаги Альберто, направляющегося в сторону своего кабинета, и бросаю взгляд вниз как раз вовремя, чтобы увидеть, как он снова выходит оттуда с пустыми руками. Решение принимается за долю секунды, подпитывается гневом и решимостью. Я быстро осматриваю вестибюль, затем неуклюже сбегаю по лестнице в его кабинет. Внутри воздух насыщен запахом несвежих сигар и затхлых книг. Тяжелые шторы на эркерных окнах не пропускают солнечный свет и хранят все секреты, и хотя здесь так темно, что я едва вижу письменный стол, я не решаюсь включить лампу. Вместо этого я вслепую перебираю файлы, поднося их к носу, чтобы прочитать первые несколько строк. Я открываю ящики. Даже раздраженно бью противный сейф под столом. Ничего.

— Вынюхивание информации — это грех, Аврора.

Голос тает из тени, как масло в теплый день, приклеивая меня к месту. О, святой ворон. Заставляя себя поднять глаза, я натыкаюсь на силуэт в кресле, более темный, чем угол, который он занимает. Анджело. Господи, почему он всё ещё здесь?

Прерывисто вздыхая, я напрягаю спину и пытаюсь скрыть дрожь в своем голосе.

— Я не вынюхиваю, мой жених попросил меня принести ему кое-что, — произношу я, пытаясь говорить беззаботным тоном. Я продолжаю шуршать бумагами, до которых мне нет никакого дела.

Половица скрипит, когда он поднимается на ноги. Я ненавижу то, насколько остро я ощущаю его присутствие, как я могу чувствовать каждый тяжелый шаг, который он делает по направлению ко мне, в своей груди, как удары барабана.

Он опирается ладонями на стол и поднимает свои томные ленивые глаза на меня.

— Правда?

Одно простое слово, заряженное, как пистолет. Я проглатываю комок в горле.

— Да.

Я переношу свой вес на одно бедро в попытке выглядеть естественно. Обычно, когда я нервничаю, я инстинктивно начинаю накручивать локон своих волос на палец, но когда я дотрагиваюсь до своих волос, меня не встречают ничего, кроме прямых прядей. Неловко, я позволяю своей руке безвольно повиснуть рядом со мной.

— Сидеть, притаившись в тёмном углу, не грех, но это все равно чертовски странно.

В его глазах вспыхивает мрачное веселье. В то время как он раздражает меня, я слегка забавляю его, и это чувство заставляет пламя раздражения ярче разгораться у меня в животе. Слегка занимательно. Как повтор ситкома, играющего на заднем плане, пока вы готовите ужин, или машущий рукой малыш в машине рядом с вами на автостраде.

По какой-то причине я хочу быть кем угодно, только не его легким развлечением. Всем, чем угодно, только не чем-то лёгким для него впринципе.

— Ты права. Это не грех. Но ты знаешь, что есть грех? — он наклоняется ближе, сокращая расстояние между нами. Мое дыхание прерывается, но я не осмеливаюсь отстраниться. Не смей доставлять ему такое удовольствие. — Измена своему жениху. Но измена Альберто Висконти с одним из его лакеев? Это желание умереть, — его взгляд опускается на мои губы, и я борюсь с желанием облизать их. — Тебе и правда нравится жить на грани, не так ли?

Его слова содержат слишком много информации, чтобы её можно было переварить. Измена с лакеем? Он, должно быть, имеет в виду Макса, и это значит... он видел нас вчера в Дьявольской Яме. И, говоря «жить на грани», он имеет в виду нашу первую встречу на утесе. Мои щеки с каждой секундой становятся всё горячее, и я чувствую, что горю и покрываюсь волдырями под палящим солнцем, но я отказываюсь убегать обратно в тень.

— Для того, кто так сильно ненавидит Дьявольскую Яму, ты часто там бываешь, — хрипло говорю я.

Он неподвижен и молчалив, пристальный взгляд скользит по моим чертам, как будто он ждет большего.

Я ненавижу то, что даю это ему.

— Альберто знает, что я провожу субботу и среду в Дьявольской Яме, а Макс — мой сопровождающий, — мой голос почти умоляющий: — Я не изменяю.

— И ты не вынюхиваешь ничего.

— Именно, я не вынюхиваю.

Я слышу шаги в холле. Они становятся тяжелее и ближе, пока не оказываются так близко, что дребезжат золотые украшения на столе между нами. Лицо Анджело покрыто сетью жестких морщин, но даже в тусклом свете я вижу, как бешено пляшет его взгляд.

— Что ж, давай спросим его самого.

Дверная ручка поворачивается, и свет из холла заливает комнату. Я роняю стопку бумаг, которую держу в руке, делаю шаг назад от стола и поворачиваюсь лицом к силуэту, темнеющему в дверном проеме.

Клянусь, я слышу, как Анджело хихикает.

Альберто замолкает, когда видит меня. Его глаза сужаются, затем переводятся на Анджело и обратно.

— Что ты здесь делаешь?

О, твоё ж фламинго. Мой мозг и язык не могут соединиться достаточно быстро, чтобы придумать ответ. Он приподнимает пушистую бровь, его челюсть напрягается, пока он ждет моего ответа. Но всё, о чем я могу думать — это синяки на моем запястье, порезы на бедре. Они горят призраком его жестокости, которая с каждым днем становится все хуже. А количество раз, когда я могу плюнуть в стакан с алкоголем, который он выпивает перед сном или когда я могу украсть важные юридические документы и засунуть под струю воды в ванной, не бесконечно.

Альберто делает шаг вперед.

— Аврора...

— Я поймал её по дороге на обед, — растягивает слова Анджело, убирая руки со стола, выпрямляя спину и вставая во весь рост. Он возвышается над своим дядей, и из-за этого его офис кажется меньше спичечного коробка. — У меня было несколько вопросов о Яме.

Я украдкой бросаю на него взгляд, но он смотрит в свой сотовый, ничего не выражая. Как будто ему уже наскучил этот разговор. Наскучила я.

У меня в ушах звенит от его лжи, а в голове проносятся все причины, по которым он вообще стал бы утруждать себя ложью ради меня. И затем небольшая порция адреналина пробегает по моему позвоночнику. Это так легко слетело у него с языка, как будто ложь — его вторая натура, и что-то в этом есть…

Я игнорирую жар, распространяющийся между моих бедер. Не будь такой смешной, Рори.

— Что ж, я надеюсь, ты получил то, что тебе было нужно, — беззаботно говорит Альберто. — А теперь, если ты не возражаешь, я бы хотел быстро поболтать с тобой перед обедом, — он многозначительно смотрит на меня. — Наедине.

Я не могу выбраться оттуда достаточно быстро. Прежде чем дверь за мной захлопывается, я чувствую, как Анджело провожает меня горячим взглядом.

Яркость холла ощущается как глоток свежего воздуха. Я не спешу, давая себе возможность выровнять дыхание и разгладить платье, прежде чем на подгибающихся ногах направиться в столовую. Смех и беззаботная болтовня доносятся из-под дверей, но другой голос обращает мое внимание направо.

На кухне Виттория стоит, скрестив руки на груди, напротив долговязого мальчика примерно того же возраста. Его костюм слишком велик, волосы слишком растрепаны. Он смахивает их с глаз и говорит: — Это ожерелье стоило мне всех моих денег на недельные карманных расходы, Виви. Что значит ты его потеряла?

Она закатывает глаза таким образом, что это наводит на мысль, что он спрашивает об этом в миллионный раз.

— Я не знаю, Чарли, я была пьяна. Кроме того, мне вроде как шестнадцать. Кого из шестнадцатилетних ты знаешь, кто носит жемчуг?

Господи. Мне нужно начать вести дневник всех своих грехов, потому что в конечном итоге я забуду, в чём мне нужно признаться.

Я проскальзываю в столовую, и смех становится громче. Сегодня декор в меньшей степени напоминает атмосферу Семейки Аддамс, а в большей степени — Архитектурный дайджест⁷. По всей длине обеденного стола расстелена белая кружевная скатерть, украшенная шелковыми салфетками в клеточку и стеклянными банками, наполненными аккуратно уложенными тыквами и патиссонами. За французскими дверями чистое небо и яркое осеннее солнце, заставляющее Тихий океан блестеть.

За столом только один человек, и когда я сажусь рядом с ним, он сжимает моё бедро.

— Привет, красотка, — бормочет Макс.

— Господи, — бормочу я, смахивая его руку. — Что я тебе говорила? Никаких прикосновений.

Он опирается локтями на стол.

— Насчет этого правила «Никаких прикосновений»...

— Не начинай…

— Выслушай меня, — он бросает взгляд на главу стола, и когда понимает, что здесь только мы, он снова обращает своё внимание на меня. — Анджело ничего не сказал Альберто о том, что я бросил тебя на произвол судьбы в Дьявольской Яме, не так ли?

Я качаю головой. Я не утруждаю себя тем, чтобы сказать ему, что он видел нас вчера.

— Хорошо, — мурлычет он. — Но все эти испытания заставили меня задуматься. Оставлять тебя одну видеться с отцом — это большой риск, понимаешь? Если Альберто узнает, он убьет меня.

Скручивая салфетку в кулаках, я бросаю на него хмурый взгляд.

— К чему ты клонишь?

— Я хочу сказать, что большие риски заслуживают больших вознаграждений, — он опускает глаза на мою грудь, затем дерьмовая ухмылка появляется на его лице. — Мне нужно от тебя больше, Аврора.

Требуется несколько мгновений, прежде чем я понимаю, к чему он клонит. Но когда это происходит, ярость выплескивается из моего нутра, проходит по рукам и опускается к моей ладони, которая сжимается в кулак и направляется прямиком к его челюсти. Я замечаю шок на его лице, прежде чем он хватает меня за руку.

— Что за хуйня? — выплёвывает он.

Я пытаюсь отдернуть руку, но он отказывается её отпускать.

— Вы все одинаковые, — шиплю я в ответ, чувствуя, как моя рука дрожит в его ладони. Я снова отдергиваю её, но он крепче сжимает пальцы вокруг моих костей. — Все вы, мальчики из этой дурацкой школы, вы все одинаковые.

— Аврора, какого черта…

— Отпусти меня, — требую я, не заботясь о том, что мой голос становится громче, эхом разносясь по пустой столовой.

Внезапно двери распахиваются, и входит Анджело. Он делает паузу. Он переводит взгляд с меня на Макса, затем на руки между нами. Макс пищит что-то невнятное и отпускает мою руку, как будто она обжигает его, но слишком поздно. Тяжело дыша от тяжести своей эмоциональной вспышки, я выдерживаю взгляд Анджело, пока он становится таким же темным, как надвигающийся шторм.