— Тоже мне событие, блять, — бормочу я, закатывая глаза. — Из всех звонков, которые вам удалось прослушать в этом месяце, это было лучшее, что вы смогли найти?

— Он был под кайфом. Не понимал, что она зацепилась за его бампер, пока не протащил её три квартала. Когда он, наконец, услышал крики, он отцепил её и оставил умирать, — он подбирает свои игральные кости, легонько целует их и засовывает обратно в карман. — В отчете говорится, что она погибла не в результате несчастного случая, а из-за того, что ее оставили в грязи ночью на семь часов. О, — добавляет он, поднимаясь на ноги и пронзая меня свирепым взглядом, — и ещё она была на восьмом месяце беременности.

Габ щелкает костяшками пальцев.

— Он мой.

Я перевожу взгляд на него.

— Твой?

Он кивает. Засовывает айпад обратно в карман и, не сказав больше ни слова, выходит из церкви. Несколько мгновений спустя двигатель его мотоцикла с ревом оживает, а затем растворяется в вое ветра, когда он уезжает.

Мы с Рафом стоим плечом к плечу, уставившись на открытую дверь.

— Что с ним случилось, чувак? — говорит Раф, больше себе, чем мне.

Я не отвечаю, потому что, как и у него, у меня нет ответа.

Габ — чертова загадка. Так было с тех пор, как однажды на Рождество, незадолго до смерти наших родителей, он вернулся на Побережье совершенно другим человеком и со свежим шрамом, тянущимся от брови до подбородка. Он не хочет делиться своим дерьмом. Все, что мы собрали воедино, основано на информации переданной по принципу «испорченный телефон» и непродуманных слухах. Некоторые говорят, что он создает и тестирует новое оружие на сибирской военной базе. Другие говорят, что он работает наёмным убийцей на Палермский наряд. Все, что мы знаем наверняка — это то, что в последнее воскресенье каждого месяца он будет появляться в любой точке мира, куда бы вы его не попросили.

Расправив плечи и хрустнув шеей, Раф поворачивается ко мне.

— Что ты на самом деле здесь делаешь, брат? — когда я открываю рот, он наносит мне сокрушительный удар по плечу. — И не лги мне, блять. Я не Данте.

Я рычу на его удар, и ему повезло, что я не отсоединил его челюсть от остальной части черепа за этот дешёвый приём. Вместо этого я делаю несколько шагов по проходу, а затем оборачиваюсь, чтобы снова посмотреть. Я практически вижу, как наш отец стоит, ударяя кулаком по алтарю, его голос гремит по всему нефу.

Если бы он действительно был там и у меня был пистолет, я бы всадил пулю ему между глаз, точно так же, как я сделал с Максом несколькими часами ранее.

— Брат?

Мой взгляд снова падает на Рафа.

— Я не буду тебе лгать.

Я просто не скажу тебе правды.

— Я знаю.

— Так что я вообще ничего не скажу.

Я чувствую, как его взгляд обжигает меня между лопаток, пока шагаю к двери. Как раз перед тем, как выйти на пронизывающий ветер, я останавливаюсь и оборачиваюсь. Он всё ещё стоит перед алтарем, скрестив руки на груди.

— Папа не был тем героем, каким ты его считал, — тихо говорю я.

Он молчит, его челюсть тверда, как сталь.

— А мама?

Я поднимаю воротник, засовываю руки в карманы и готовлюсь к осеннему холоду.

— Мама была, блять, святой, и никогда не забывай об этом.