ГЛАВА 4

ПРЕДАТЕЛЬ

ТЭТЧЕР

Алистер Колдуэлл известен тем, что в первую очередь думает кулаками. Драки — это визитная карточка брошенного мальчика, который превратился в жестокого человека.

Когда его кулак сталкивается с моей челюстью, нанося сильный удар в боковую часть моего лица, я почти сочувствую всем людям, которые в прошлом принимали от него удары.

Почти.

Тупая боль рикошетом проходит по моему лицу и металлический привкус заполняет мой рот. Я секунду смотрю на землю, принимая насилие, которое он только что совершил, а затем провожу большим пальцем по нижней губе, поворачивая голову, чтобы встретиться с его темными глазами.

Я знаю его уже очень давно, но ни разу не сталкивался с его физическим насилием. Ни разу.

— Скучал по мне, Али?

Он ничего не говорит, просто стоит в тишине. Я вижу слова в его глазах, все те, которые он не хочет произносить вслух. История задерживается в комнате, воспоминания.

Если бы он был другим, если бы он не родился в тени и не вырос, чтобы быть забытым, он бы сказал что-то вроде:

— Ты бросил меня.

И если бы я был другим, если бы умел чувствовать и меня не лишили человечности в детстве, я мог бы ответить:

— Я бы вернулся за тобой. Всегда.

Но это не наша реальность.

Мы просто заточенное оружие, созданное для разрушения, отчаянно нуждающееся в мире и получающее только бесконечную войну.

— И это все? — ворчит Рук, неоправданно сильно врезаясь своим плечом в мое, когда он врывается в пустой кабинет своего отца, закрывая за собой дверь. — Ты ударил меня сильнее, когда нам было двенадцать. Выбил мне коренной зуб.

Он постукивает по челюсти, чтобы напомнить, смотрит на Алистера, но отказывается смотреть на меня. Боится встретиться с моим взглядом, боится, что я увижу все, что он пытается скрыть.

— Это ты всегда кричишь сильнее, папа, — кусаюсь я, скашивая глаза. Он поворачивает голову и смотрит на меня через плечо, на его губах появляется больная ухмылка, когда он крутит спичку между зубами.

— Какого хрена он твой любимчик, я никогда не пойму, — бормочет Рук, хлопая Алистера по плечу, когда тот проходит мимо. — Не дай бог мы обидим идеального. Нельзя, чтобы он был в синяках и разыскивался за убийство.

Он лениво подходит к столу отца, садится в кресло и упирается ногами в дерево.

— Надеюсь, твой отец на работе и не собирается возвращаться в ближайшее время? Он бы с удовольствием посмотрел, как меня запихивают в кузов полицейской машины.

— Он весь день в офисе, вернется только поздно. Наверное, будет слишком пьян, чтобы отличить твое лицо от моей бледной задницы.

Я смотрю на обоих людей, с которыми я вырос, понимая, что верность, которая держала нас вместе, сильно подорвана моим решением уйти. Будет только хуже, когда они поймут, что я не могу сказать им, почему.

Во всяком случае, не настоящую причину, а они — ищейки, когда дело касается правды. Они увидят ложь насквозь, но никогда не поймут правду.

Им придется поверить мне. Слепая вера.

Которой у них в данный момент мало, и это делает что-то нестабильное с моими внутренностями. Ни разу я не подвергал никого из них опасности; ни разу я не рисковал ими.

Почему же теперь я подвергаю себя сомнению?

— Давайте покончим с этим, — вздыхаю я, работая своей больной челюстью. — В интересах всех было, чтобы я уехал. Рассказав кому-нибудь из вас, вы бы только помешали.

Алистер усмехается, его кулаки сжимаются по бокам. Я знаю, что он хочет снова ударить меня, но он воздерживается, выбирая вместо этого жестокие слова.

— Ты бросил нас, чтобы найти свою бабушку по кусочкам. Попробуй ответить по-другому. На этот раз не неси чушь.

Независимо от того, что каждый из них говорит, они чувствуют. Каждый из них испытывает эмоции по-разному, Алистер — в более резкой форме. Он либо зол, либо доволен, и все свои чувства относит к этим двум ячейкам, в то время как Рук ощущает их все по тайной скользящей шкале.

Я знаю, что потеря Мэй причинила им боль, что их горе настоящее — я просто не могу этого понять. Она была одной из единственных родительских фигур, которые проявляли к ним искреннюю доброту. Они проводили праздники у меня дома, познакомились с единственным здоровым взрослым человеком в моей жизни.

Ее потеря отразилась на каждом из нас. Мы все чувствовали это, мы все справлялись с этим по-разному, но мы все равно чувствовали это.

— У меня не было другого выбора. Полиция увидела бы место преступления, и меня бы обвинили в убийстве каждой из этих девочек. Дело сделано — я бы не успел уехать из Пондероз Спрингс, как на моих запястьях были бы наручники.

— Ты мог бы, блядь, сказать нам. Предупредить нас, — Рук заговорил, прикуривая от своей сигареты и делая уверенные затяжки.

— ФБР выдало ордер на мой арест. Как ты рассчитывал накопать еще какую-нибудь информацию о Стивене и Гало, когда они рыщут вокруг, как голодные псы? — возразил я. — Мне нужно было исчезнуть. Это был наш лучший вариант.

— Для тебя, — говорит он, обводя дым вокруг своего лица, и пристально смотрит в мою сторону. — Это было лучше для тебя. Рассказать нам, включить нас в свой план укрытия было бы лучше. Исчезнуть без следа было лучше только для тебя — не надо так извращаться, эгоистичный урод.

Бывает много дней в году, когда я задаюсь вопросом, как мы с Руком все еще друзья. Мы редко сходимся во мнениях и еще реже активно ладим.

Но по какой-то причине я все еще защищаю его. Всех их.

Это было единственное, о чем я думал после того, как нашел Мэй. Убедиться в том, что они защищены и не пострадали от того, что пыталось вызвать это подражательное убийство.

— Они бы нашли меня, если бы ты знал.

— Да? Как? Потому что ты не доверяешь нам настолько, чтобы хранить этот секрет? Твой комплекс бога нереален — ты ожидаешь, что мы будем беспрекословно доверять каждому твоему побуждению, и самое безумное, что мы, блядь, доверяем.

— Не подвергай меня сомнению...

— Почему ты вернулся? — Алистер прерывает, скрестив руки перед грудью. — Если это был твой план, почему ты здесь?

Вопрос бьет сильнее, чем удар, это... неверие в его тоне. Как будто, каким бы ни был мой ответ, он не поверит в него, уже считая мои слова ложью.

Вопреки утверждению Рука, я никогда не задавал им вопросов. Их методы? Конечно. Но не их мотивы, не их хрупкие, мать их, чувства. Ни разу.

Я смотрю на Алистера, глаза холодные.

— Я не сомневался в тебе, когда в это ввязалась Брайар. Мне это не нравилось, но я позволил этому случиться без осуждения. Это я остался в больнице, когда ее усыпили, пока ты разбирался с Дорианом и родителями. Я слепо следовал за тобой годами, — сплюнул я с ядом ненависти.

Если они хотят играть, мы можем играть.

— И ты, — я перевожу взгляд на Рука, прячась за его дымом. — Кто никогда не сомневался в твоей потребности причинять боль? Когда ты появился у моей двери, умоляя меня разрезать тебя на куски, я дал тебе то, что тебе было нужно. Я поставил свою жизнь на кон, чтобы похитить полицейского, чтобы ты отомстил за девушку, и тебе даже не пришлось просить меня.

Слова оседают в воздухе, как частицы пыли, раскачиваясь между всеми нами, как маятник, и я просто жду, чтобы увидеть, кто из нас получит худшую долю.

Я был предан им почти всю свою жизнь, и это их расплата?

— Удивлен, что вы не спросили меня, сделал ли я это. Убил собственную бабушку. Разве вы могли допустить, чтобы я это сделал? Вы же мне не доверяете.

— Тэтчер...

— Теперь я злодей. Как интересно. А я-то думал, что мы все на одной стороне, — хмыкнул я. — Может, ты и вправду похож на своего отца, Колдуэлл. Предатель, похоже, в генофонде.

Ярость, расплавленная и горячая, льется из его глаз. Я чувствую, как она горит в воздухе. Вот что значит быть рядом. Ты знаешь, какой порез ранит больнее всего, какие слова пронзят глубже всего.

Я слышу скрип стула и чувствую запах травы, когда Рук подходит ближе, готовый стать буфером между нами двумя. Его удар ранее был предупреждением. Нет сомнений, что Алистер разбил бы мне лицо, если бы ему дали шанс. Я видел, как он дрался с людьми вдвое больше меня и уходил без единой царапины.

Но мне даже не нужно прикасаться к нему, чтобы причинить боль. Его разум работает не так. И никогда не работал. Он, конечно, будет отрицать это, но если я уйду от него, от них? Это уничтожит его.

Потому что я — лед, охлаждающий ярость в его жилах. Тот, кто позволил ему пробраться в мое окно, когда его родители были дома. Я тот, кто показал ему, как перевязывать раны. Я тот, кто позволил ему спать на моем полу, тот, кто не спал, пока он не заснул.

Я делал это не потому, что мне было не все равно.

Я делал это, потому что он нуждался в этом и всегда делаю то, что им нужно, но у них не хватает смелости сделать это для себя. Ярость Алистера, боль Рука и демоны Сайласа.

Я его — он это знает — так же, как и он мой, но в чем разница? Он мне не нужен.

Мне не нужен никто из них.

— Просто ответь на этот гребаный вопрос, Тэтчер.

Наклонив голову, я слышу удовлетворенный звук трескающейся шеи, прежде чем ответить.

— Я отслеживал зацепку. Думал, что разберусь с убийцей-подражателем, пока вы двое закончите с остальным. Но все заглохло, — буквально, я думаю. — После этого у меня не осталось вариантов.

В свою защиту скажу, что все это правда.

Я следил за Колином — он был моей единственной реальной зацепкой, когда дело дошло до поиска информации о том, кто крадет внимание моего отца. Им не обязательно знать, что истребление других серийных убийц — мой ритуал, совершаемый раз в два года. Что существование этого подражателя — прямое оскорбление всему, что я делаю.

Им также не нужно знать, что мне пришлось вернуться, потому что Лира сорвалась, и я должен был убедиться, что запись с камер наблюдения в продуктовом магазине снята. Объяснять им то, что я не могу объяснить себе, мне кажется излишним.

Это мой секрет, который я должен хранить. У них у всех они есть. Мне позволено держать некоторые вещи при себе.