- Нет, ты Тимошке скажи, - перебила его Полина Осиповна, - чего ты изводишься теперь, когда в деревне жизнь совсем на другой лад пошла? И уехать бы обратно на землю! До того хочется! Здесь травы зеленой не видим.
- Ну, вот ей хочется! Мне тоже хочется, - раздумчиво проговорил Мешков. - И боюсь я. Когда единоличное хозяйство вели, ясно было - гни, кто кого перегнет. А при общем хозяйстве? Спрашиваю: "Мешков, ты как, опять жадничать станешь?" И Мешков отвечает мне: "Черт его знает..." Вот оно как! И выходит, в село из города лучше мне не ехать. Риск большой. Тут, на заводе, я, представь себе, диво дивное, среди рабочего класса даже капельки жадности не имею. И конец такой у моей теории: не туда себя поворачивать, где сорваться ты можешь, а туда, где будешь крепко стоять. И перед глазами у меня люди, вот - с завода нашего. Оставляют Москву и с семьями, с детишками едут в палатки, в холода, в сырость. Едут весело, с мечтой. Города новые строить! Жизнь новую строить! Ради чего и революцию делали. А я?
- Так если ты, дядя Мардарий, это все понимаешь, ты тоже, и крепко, везде устоишь, - весело сказал Тимофей, хлебая жирные, душистые щи. - Ты напраслину на себя возводишь.
Мешков снова принялся за щи, выгребая побольше капусты. Взял косточку, пососал, со свистом потянул из нее мозг.
- Справиться с собой я, понятно, могу. Заставить себя делать, что следует, - сумею. Так это же будет жизнь по приказу! А я хочу, чтобы только от самой чистой души.
- По собственному приказу, дядя Мардарий. Тут разница!
- Разница есть. А все одно лучше так жить, чтобы от души шло, а не кулаком в нее, в душу-то. Хотя бы и собственным кулаком. Вот как раз и приходим к тому, с чем я сегодня с работы вернулся и что меня уже давно томит. Человеку жить - так, чтобы в пример другим! А вот как? - вопрос. Комиссар Васенин, бывало, в каждом бою впереди. Помнишь? Руку вскинет: "За власть Советов!" Аж в горле у тебя застучит...
- Это верно, дядя Мардарий!
- Вот ежели бы и я так мог...
Полина Осиповна подала на стол гречневую кашу - и тоже с мяском и с сальцем, рассыпчатую и душистую. Улыбаясь, она приговаривала: "Да вы ешьте, ешьте скорее, черти такие! Как холодом ее схватит, уже не еда!"
И разговор мужчин на этом приостановился. Зато сама хозяйка за кашей успела рассказать, как на прошлой неделе она выиграла по "золотому займу" двадцать пять рублей, что на эти деньги купила себе и Дариньке, да еще и ребятишкам в деревню гостинцы послала.
Уже и каша была съедена, а Полина Осиповна, выйдя теперь на ровную дорожку, все разгоняла и разгоняла начатый ею рассказ, ставя так быстро и плотно одно слово к другому, что вклиниться в этот поток было почти невозможно. Выручила соседка. Стукнув раза два, она приоткрыла дверь и предупредила:
- Завтра с утра пораньше собирайся, Осиповна. За картошкой в Александров поедем.
Полина Осиповна всплеснула короткими руками: вот как славно-то! И тогда успел захватить очередь Тимофей:
- А я ведь тоже с новостью к вам зашел. Объявили нам: через три месяца кончаем курс, получаем назначения. Некоторые уже точно знают, куда поедут. Я попадаю в распоряжение штаба Особой Дальневосточной армии. Наверно, Алексей Платоныч за меня хлопочет.
- На Дальний опять? - протянула Полина Осиповна. - Ну, это - хлопоты, как сказать...
- Так в Москву же я только учиться приехал, - возразил Тимофей. - А Сибирь или Дальний Восток для меня, что птице небо. Если бы еще поближе к Алексею Платонычу! Да притом, может быть, даже сразу целую роту дадут.
Полина Осиповна вдруг померкла.
- А я так печалюсь, - проговорила она. - Очень я, Тимошка, печалюсь. Забежишь, будто с родным повидаемся.
- Да-да, оно и мне жаль, - сказал Мешков. - Нас жизнь, гляди, все вместе сводила. Помню, как ты на шиверском вокзале к комиссару Васенину подступил: "Поймайте Куцеволова!" Сколько годов прошло, а помню. Однорядочка насквозь снегом пробита, шапка большая. А в лице злость, не приведи бог какая злость!
- Было дело, дядя Мардарий! Попадись тогда мне Куцеволов, не просто, не зря говорю, - вот этими пальцами, одними только этими пальцами задушил бы его!
- Оно понятно, годы и самую злую память стирают, всякое горе сглаживают, - вздохнул Мешков. - За годы мать и то забывается.
- Нет, не забудется! - Лицо Тимофея посуровело. - Самого меня убить нужно, если я когда-нибудь тот день забуду!
Мешков кулаком подпер щеку.
- Ну, правильно! Одобряю. А тот варнак, выходит, так и сгинул начисто?
- Не будем о нем, дядя Мардарий. Знаю, видел Куцеволова. Так это все равно что во сне видел. Я даже сам себе думать о нем не велю! - Тимофей ударил кулаком по столу. - Но... думаю. И буду думать!
Мешков сдержанно засмеялся, махнул рукой.
- И пес с ним! - поднял палец вверх. - А тебе, между прочим, согласен я, думать об этом надо. Не думать нельзя, - помолчал немного. - Сейчас давай о другом. Ты вот сказал про Дальний Восток, Полина охнула - очень уж дальний он. И впрямь, сколько мы тогда шли до Тихого океана? А пораздуматься - ширь там какая! Могутность во всем...
- Даринька, да ты уж не туда ли ехать собрался? - изумленно закричала Полина Осиповна и заплескала ладонями весело. - Вот черт какой!
- А и поехал бы! - не то в шутку, не то всерьез сказал Мешков. - Зря я, что ли, по ночам с тобой разговариваю.
- Про Восток разговору у нас не было! - удивилась Полина Осиповна. Нам и здесь не пыльно, а денежно.
- Нам с тобой, Полина, и везде не пыльно будет. А куда уж денежнее, если ты сама - чистое золото.
- Вот черт! Вот черт полосатый!
Она до слез покраснела от удовольствия. Вдруг вспомнила:
- Батюшки, чайник-то, наверно, убежал!
Кинулась на кухню и вскоре принесла кипящий чайник и связку посыпанных маком баранок.
Опять повела свой, плотно набитый словами разговор. Теперь уже новый, о Тимофее, о том, что пора бы ему жениться, что подолгу ходить холостым вредно, избалуется на легкой любви, тогда в семейную жизнь и на вожжах не затащишь. Взялась предлагать свою помощь. В Москве невестами хоть пруд пруди, такую может она найти, что тот же Володька Сворень от зависти отбить захочет.
Мешков лукаво подмигивал, а сам озабоченно говорил, что если Полина подберет Тимофею невесту на свое подобие, то не Свореня надо будет бояться, а хромого Кузьму, дворника, который только он, Мешков, из дому - так сейчас же в дом.
И опять Полина Осиповна рдела от удовольствия. Кокетливо отбивалась:
- Ну и что? Мне, никак, идет сорок седьмой. А не за всякой бабой в сорок семь чужие мужики ударяются! - и теребила за рукав Тимофея. - А ты, черт, таймень холодный, почему молчишь? Говори: искать тебе невесту?
Она обстоятельно доказывала, что те парни, которые об этом заранее не думают, обязательно на самых никудышних жен нарываются. Потому что не сами тогда они женятся, а девки ловкие или бабы женят их на себе.
Тимофей смущенно улыбался.
За чаем и за разговорами они просидели до сумерек, до поры, когда Тимофею нужно было уже возвращаться в казармы.
Мешков пошел проводить его до трамвайной остановки. Моросил мелкий, как пыль, холодный дождик. Булыжная мостовая блестела. Мардарий Сидорович повертывал руки ладонями вверх.
- А капелек вроде бы совсем и нет. По весне такой туман лежит на Тихом океане. Помнишь?
Было видно, что мысли о Дальнем Востоке не дают Мешкову покоя. Зазвенела в душе у него какая-то тревожная струнка.
- Вот получу назначение, снова увижу океан, Золотой рог, каменистые сопки. Граница недалеко. Тяжелая граница. На КВЖД обстановка все хуже. Не зря командующим нашей Особой товарища Блюхера назначили. Там все сильнее пахнет порохом. Работа для нас будет, - сказал Тимофей. И, как бы отвечая на тайные мысли Мешкова, прибавил: - Да и для тебя тоже, дядя Мардарий. Едем? А?
- А знаешь, сказать тебе, на этой мысли как раз наша беседа с тобой и оборвалась, - с готовностью отозвался Мешков. - Такое решение и зреет у меня. Ну, Полина, конечно, за мной тоже хоть в огонь, хоть в воду, хоть на светлые небеса. И словам ее насчет не пыльной, а денежной работы значения ты не придавай - это так, для веселого разговора. Человек она не жадный. Хотя, конечно, уезжать с насиженного места бабе трудно. Но ты слушай, ты пойми меня, Тимофей. Уехать я должен! И туда, где всего труднее. Совесть меня беспокоит, не длинные рубли. В рабочем моем звании, понимаешь, стыдно мне собственную выгоду искать. В гражданскую, когда к Тихому океану пробивались, о своей выгоде ведь тоже не думали. И сердце было какое, горячее, полное!