— Ты преуспела? — спрашивает он через несколько мгновений.

Я прислушиваюсь к окружающей обстановке на наличие подслушивающих, потирая напряжённую шею. В основном это напряжение осталось после тренировки, прошедшей накануне. Может, я размякла, как дразнил меня Осколок. Мне придётся добавить час к тем упражнениям, которые я уже делала в своих покоях.

Я ввожу Короля в курс дела обо всём, что произошло за последние три дня. Всё, кроме занятий по самообороне, которые я хочу опробовать в первую очередь. Я колеблюсь над тем, что я узнала о Блейне и что мне нужно ему рассказать.

— Джован... насчёт Блейна, — начинаю я.

Он вздыхает и прислоняется к стене.

— Мы можем поговорить об этом позже?

Я моргаю. Вообще-то, я хочу настоять, чтобы он выслушал сейчас, но, по крайне мере, он готов к какому-то обсуждению, даже если это будет завтра.

— Хорошо, — соглашаюсь я.

Меня одолевает зевота.

— Ты устала. Я могу прислать еду в твою комнату, если хочешь, — говорит он.

Я улыбаюсь ему, хотя он этого не видит.

— На самом деле я мечтаю принять ванну, — честно говорю я.

Что-то происходит, когда я говорю "ванну". Воздух вокруг нас уплотняется. Как будто мои внутренности сжимаются и кружатся одновременно. Это случалось и раньше, несколько раз, но, возможно, я не осознавала, что это такое. Я не знаю, как мой разум переключился с ванны на мысли о Джоване без одежды. Но это происходит. Король наклоняется ко мне, взгляд задумчивый. Я признаю это чувство таким, какое оно есть.

Голод.

Я должна пошевелиться. Та же причина, которая заставила меня сегодня уйти из казарм, вместо того чтобы бежать обратно, кричит мне об ответственности. Отойди, оттолкни его или откашляйся. Сделай что-нибудь!

Я застываю. Я смогла уйти из казарм, но сейчас, чтобы отстраниться от Джована, требуется больше сил, чем у меня есть.

Я отворачиваюсь, хотя он даже не дотронулся до меня, и кладу руку на каменную стену коридора, чтобы устоять на ногах, поскольку мои колени готовы подкоситься, меня шатает от ужасного открытия. У меня не просто есть чувства к Джовану, я...

— Мой Король, прибыло послание от Министра Харриса, — перебивает дозорный.
Я закрываю глаза, надеясь, что у нашего спектакля не было свидетелей.

— Отнесите его в мои покои, — голос Джована звучит неуверенно.

Он так же поражен, как и я?

— И пошлите распоряжение на кухню, набрать ванну для Татумы в её покоях.

— Спасибо, — тихо говорю я, не глядя на него.

Я не могу. Конечно, он узнает, что я думаю, если я посмотрю ему в лицо.

— Всегда пожалуйста, — говорит он.

* * *

Ванна — невероятна. Чистое, без примесей блаженство. Я тянусь за вуалью, когда дверь со скрипом открывается.

— Только я, — бормочет Оландон из-за ширмы.

Я снова расслабляюсь в ванной. Прошло уже больше часа. Мне следует вылезать.

— Я принёс тебе еды, — говорит он.

В его голосе есть что-то непонятное мне.

Я встаю, и вода капает с меня шумными брызгами, разбрызгиваясь по сторонам.

— Что-то случилось? — спрашиваю я.

— Король Гласиума обращается со мной, как с обыкновенным лакеем. Даже если ты моя сестра, он не имеет права командовать мной. Я сам собирался принести тебе еду ещё до того, как он сказал это сделать.

Я сдерживаю смех. Похоже, Джован нашёл идеальный способ залезть под кожу моему брату. Гнев брата восхитителен. Он напоминает мне юного Оландона, до того как тот стал угрюмым и задумчивым.

— И кто-то разыгрывает меня, — продолжает он, пока я вытираюсь мехом.

— О? — подначиваю я.

— Ашон думает, что это, наверное, кто-то из работников кухни, хотя мне это не кажется верным. Шалости безобидны, но это едва ли уважительно.

Я слушаю, а он тем временем мечется по комнате. Когда он узнает, что это Ашон его разыгрывает, он будет в ярости.

— Именно, братец. Ты считаешь, что они так поступают, потому что ты Солати? — спрашиваю я.

— С тобой такого не происходит, — говорит он. — Не так ли?

— Нет, — отвечаю я и хватаюсь за живот от смеха, всё ещё вне поля его зрения, а он возобновляет своё неистовое движение.

Его шаги скребут по каменному полу.

— Ну, и зачем им вытворять такое только с тобой?

Я натягиваю свежую одежду и, выйдя из-за ширмы, вижу его недоуменное выражение лица.

— Не знаю, — говорит он. — В любом случае, какое мне дело до того, что думают обо мне Брумы? — ехидничает он.

Я собираю волосы в низкий узел.

— Я думала, тебе может быть дело, что думает один конкретный человек.

Оландон напрягается, на его лице застывает ужас. Я насмешливо хмурюсь.

— Братец, я просто дурачилась.

Но теперь я знаю, что в недавнем замечании Ашона есть доля правды — кто-то, женщина, "заботилась" о моём брате, что бы это ни значило. Я выясню у Фионы правду. Я поворачиваюсь к груше и печенью, стоящим передо мной, гадая, приготовил ли Джован эту тарелку для меня.

Я кладу ладонь на руку Оландона.

— Пожалуйста, брат. Расскажи мне об этих розыгрышах. Посмотрим, сможем ли мы докопаться до сути.

* * *

Я разражаюсь смехом, бросаясь обратно на кровать.

— Во что ты наступил!

По лицу моего брата расползается неохотная ухмылка.

— Сейчас это кажется забавным, но уверяю тебя, в тот момент это было не так. Я думал, что защищаю замок, туша пожар. А потом я был награждён останками животного на подошве сапог.

Думаю, именно "остатки животного" выбивают меня из колеи. Я катаюсь по кровати, заходясь в приступе хохота. В конце концов, Оландон сдаётся и смеётся вместе со мной.

Мы доедаем последние фрукты и погружаемся в дружеское молчание. Рацион здесь намного тяжелее, чем тот, к которому я привыкла. Еда, которую мы только что съели, для воина Гласиума считалась бы просто перекусом. В Осолисе мы придерживаемся диеты из орехов, овощей и фруктов, с небольшим количеством мяса. Я улыбаюсь, когда замечаю, что Оландон изучает моё лицо. Он часто так делает, когда мы одни, и мне интересно, что он ищет. Именно в такие моменты, когда он расслабляется, я чувствую, что нахожусь рядом с братом, которого знала в детстве. Именно тогда, когда я чувствую эту близость, я могу притвориться, что всё так, как было до Кедрика, делегации и всей этой неразберихи, возникшей с тех пор. Хотя сейчас есть некоторые моменты, которые я не хочу забывать.

— Я должен столько всего тебе сказать, сестрёнка. Того, что я должен был сказать тебе, когда пришёл в сознание, — виновато говорит он.

Улыбка исчезает с моего лица.

— Расскажи мне. Только, пожалуйста, вначале скажи, что близнецы в порядке.
Мой разум буйствовал, пока я ждала, когда он доверится мне.

Он хватает меня за руку, а моё сердце колотится в груди.

— Они были в полном порядке, когда я в последний раз их видел. То, что я хочу сказать тебе, больше, чем мы или наша семья.

Я глажу его по волосам, как раньше, когда он был маленьким. В последние несколько лет он не разрешал мне этого делать, но сейчас позволяет. Его заверения насчёт близнецов сомнительны. Если бы с ними что-то случилось, не знаю, смогла бы я оправиться от потери. Должно быть, требуется огромное количество сил, чтобы снова стать собой, после потери членов семьи, как это сделал Джован.

— Мать морит голодом наш народ, — говорит он, зажмурив глаза.

Моя рука останавливается, замирая в воздухе. Я смотрю на брата в неверии. Он открывает свои карие глаза, и я вижу, он верит, что говорит правду.

— Годами. Вот почему склады настолько полные. Нас одурачили, сестрёнка. Счастье, которое мы видим во время перехода в Первую Ротацию, предназначено для того, чтобы держать двор матери в благодушном настроении. Не то, чтобы это их волновало, — он опускает голову.

— Во время своего путешествия я многое увидел, — шепчет он.

— Она... — хриплю я.

Я не понимаю. Я знала, что она готовила запасы для войны. Я и не подозревала, что она делает это, медленно моря голодом наш народ! Я думала, что она сеет больше семян, а не убивает невинных Солати. И снова жестокость моей матери выбивает почву у меня из-под ног. Я потрясена. Я уже должна была бы забыть об этом изумлении. Но я не могу представить, как кто-то может быть таким бессердечным и не знающим пощады.

— Она кормит их достаточно, чтобы работать и выжить. Деревенские жители рассказали мне, что пайки снижались так плавно, что они не замечали этого до прошлого года, когда приехала мирная делегация. Татум стала забирать у них всё больше и больше.
Оландон с трудом сдерживает свои эмоции. Я даже не пытаюсь сдерживать свои собственные, задаваясь вопросом, не моя ли дружба с Кедриком нарушила баланс.

Когда он продолжает, его голос хрипит:

— Твоё пленение стало последней каплей. Ты была их надеждой. Ты и сейчас их надежда. Когда тебя похитили, они не были в гневе — они были в отчаянии. Они начали выступать против матери.

— Они восстали? — шепчу я.

Мне нужно знать. Всё это время они страдали, а я жила в относительном комфорте.

— Больше, чем на одну Ротацию, но уже нет, — мрачно говорит он. — Мать... показала пример, — он проводит рукой по лицу, выглядя старше, чем должен. — Ты помнишь мужчину по имени Турин? — спрашивает он.

Это имя вызывает у меня ассоциации, но я не могу их уловить.

— У него был маленький сын. И дочь. Мальчик, который пытался снять твою вуаль в деревне?

Я задыхаюсь, когда меня настигают воспоминания. Малыш, который пытался поднять мою вуаль. Я хватаю Оландона за предплечья.

— Что она сделала? — спрашиваю я. — Расскажи мне!

Перед глазами мелькают воспоминания о перерезанном горле деревенской девушки.

Он вздрагивает, когда я впиваюсь в него пальцами. Я не могу ослабить хватку, потому что нахожусь в плену ужаса. Я знаю, что услышу дальше.

— Их зарезали и повесили на Оскале в Первой Ротации, — тихо говорит он.

Я вздрагиваю от его слов, сглатывая желчь, которая грозит подняться.

Это наказание было хорошо известно в Осолисе, хотя и редко применялось. Тела подвешивали на Оскале, так чтобы каждый Солати мог увидеть разлагающиеся трупы во время перемены. У Турина были жена, сын и дочь. Теперь все они были мертвы. Целая семья. Из-за меня — потому что меня не было рядом, чтобы остановить мать.