ГЛАВА 21

Гвинет

Моё тело покрывается мурашками, и я готова грохнуться в обморок от потрясения, услышав его голос.

Я прижимаюсь спиной к стене, моё тело оживает. Мне не хватает кислорода, пальцы ног сжимаются в белых кроссовках, грудь вздымается в бешенном ритме. Соски напрягаются, киска сжимается.

Это всего лишь голос, черт возьми, голос среди миллиардов других, однако это не просто какой-то голос. Это его голос. Человека, в которого я не должна влюбляться, потому что это одна из форм зависимости.

Это вредно для здоровья.

И папа убьет его, когда узнает об этом.

Но все эти мысли испаряются, всё это не имеет значения, потому что то, что я чувствую, в моём сознании кажется нормальным, и папы здесь нет. Он всё ещё не желает приходить в себя, так что обо всем остальном я подумаю, когда он очнется.

В данный момент существую только я и строгий голос Нэйта, в котором можно различить гнев. В нём есть легкая вибрация, и хоть он и звучит спокойно, я знаю, что это не так. О, и ругательства. Он ругается только когда злится или возбужден. Не думаю, что прямо сейчас он возбужден.

В любом случае, голос Нэйта, вероятно, следует занести в список, чтобы я могла снизить чувствительность и не нервничать каждый раз, когда слышу его. Потому что, хоть, очевидно, он в плохом настроении, все, о чем я могу думать, ― это неприличные слова, которые он шептал, рычал и приказывал этим голосом.

― Отвечай, ― настаивает он, всё ещё злой, всё ещё на грани.

Я смотрю на него и думаю, что лицо Нэйта тоже должно быть в списке. И тело Нэйта тоже, и, если уж на то пошло, само присутствие Нэйта. Потому что он превращает меня в комок нервов. Он словно вор, крадущий мое дыхание и рассудок.

Но я не могу перестать пялиться на него, на его силуэт, залитый послеполуденным солнцем, на великолепные волосы, настолько идеальные, что мне хочется запустить в них пальцы и немного взъерошить, возможно, это и его немного растормошит, потому что он идеален, и я ненавижу это.

Ненавижу эту зависимость.

― Мы с Крисом решили прогуляться.

Не могу рассказать ему о полиции, потому что он позаботится о том, чтобы я ничего не нашла. Прекратит моё расследование, и если я буду настаивать на его продолжении, он займётся им.

И это зависимость, верно? Оставлять всё в его руках и позволять ему со всем справляться. И поскольку мне противна сама мысль об этом, я исправлю это. К черту это слово. К черту зависимость. Я больше не буду зависеть от него. Отныне я буду заботиться обо всём сама, чтобы никто больше не мог произнести это слово.

Я добавляю зависимость к глупому списку, который продолжает расти.

― Вы с Кристофом решили прогуляться, ― повторяет он медленно, угрожающе, и у меня начинают дрожать руки. Они сотрясаются так сильно, что, уверена, он видит, какой эффект производит на меня. Он видит, как сильно выводит меня из себя. И я не скрываю этого, потому что в его глазах бушует тьма, от которой у меня перехватывает дыхание.

Его реакция на мою дрожь ― неправильная. Моя реакция на него ― ещё более неправильная.

Мы оба неправы.

― Да. Мы решили прогуляться.

― Где?

― Неподалёку.

― Неподалёку ― это, бл*дь, не ответ, Гвинет. Куда вы ходили?

― В... э-э... парк. ― Только я могла выбрать такое глупое, отстойное место, но я совершенно не умею врать, и это первое, что пришло мне на ум. Я должна была сказать ему, что мы были дома у Криса или что-то в этом роде, чтобы оценить реакцию Нэйта.

Но мне не нужно ничего оценивать, потому что в данный момент он приближается ко мне, на самом деле крадется, стиснув зубы, а его широкие плечи закрывают горизонт, по крайней мере, для меня.

― Ты поехала в парк на заднем сиденье мотоцикла Кристофа, верно?

― Ага.

― И что же вы там делали?

― Да всяко разное.

― Что это значит?

― Ну, мы разговаривали и...

Я замолкаю, потому что Нэйт прямо передо мной, и я опьянена запахом и теплом, исходящим от его груди.

― И?

Я резко вскидываю голову, и ударяюсь ею о стену, но это не имеет значения. Я теряю ощущение боли и реальности, когда он так нависает надо мной. Из-за его огромных размеров чувствую себя крошечной, сжимаю бедра, потому что уверена, он чувствует моё возбуждение, реакцию, на разницу в размерах.

― Продолжай. Что ещё он делал? Он прикасался к тебе?

― Ч-что?

― Он прикасался к твоему лицу? ― Он гладит меня по щеке, его кожа горячая. Или, возможно, моя, поскольку я готова воспламениться.

― Нет.

Он проводит ладонью по моему горлу, по точке пульса, которая вот-вот лопнет, и прольется моя кровь.

― А здесь? Этот ублюдок трогал тебя здесь?

― Нет...

Рука, которая только что касалась моего лица, обхватила горло. Крепко. Не настолько плотно, чтобы перекрыть кислород, но достаточно сильно, чтобы моё внимание было сосредоточено на нём и на нервных окончаниях челюсти в том месте, где её касается его большой палец.

Другой рукой Нэйт хватает мою рубашку и тянет, с легкостью разрывая её. Я не вижу разлетающихся пуговиц, но слышу их звук, когда они рассыпаются по лестнице.

Моя грудь выпячивается, она прикрыта лифчиком, но это ненадолго. Он дёргает его вниз, разрывая бретельки на моих плечах, я ахаю, звук настолько возбужденный, что не сразу понимаю, что он исходит от меня.

Нэйт обнажает мою бледную грудь с двумя твердыми розовыми сосками, которые ноют и твердеют с каждой секундой.

И воздух, попадающий на них, не имеет к этому никакого отношения.

Он обхватывает мою грудь огромными ладонями, сильными, жилистыми руками, и сжимает кончики вместе с такой силой, что я хныкаю.

― Он трогал эти сиськи? Щупал их, Гвинет?

― Нет... он этого не делал.

― А пытался? Ты бы позволила ему?

― Нет…

Не могу перестать хныкать и в тоже время стонать, потому что Нэйт сжимает мою грудь, сдавливает соски, и они становятся более тугими и чувствительными, чем когда-либо раньше.

Волны удовольствия захлестывают меня, мои трусики промокли от возбуждения, я знаю, что вскоре он тоже это почувствует. Он собирается выяснить, как сильно влияет на меня, когда отпускает моё горло и расстегивает молнию на юбке, позволяя ей упасть вокруг лодыжек.

Нэйт обхватывает меня руками поверх трусиков, впиваясь длинными пальцами в жаждущую сердцевину с неистовой собственнической силой, которая заставляет меня приподняться на цыпочки.

― А здесь?

Я борюсь за глоток кислорода, потому что не могу говорить. Даже думать не могу. Его мощь слишком грубая и плотная, обволакивает моё горло, которое всё ещё покалывает от его хватки.

― Ответь, малышка. Он прикасался к этой гребаной киске?

― Нет...

― Не прикасался, да?

Он сжимает мои соски, затем скользит пальцами по влажным складочкам и дразнит чувствительную плоть, и хотя это происходит через материал, я приближаюсь к той грани, до которого может довести меня только Нэйт.

Я нахожусь в том состоянии, где ничто и никто другой не имеет значения. Где есть только я и он, без осуждения, навешивания ярлыков и прочего дерьма.

― Он не может прикасаться ко мне там, ― выдыхаю я.

― И почему же?

― Потому что это принадлежит тебе.

Его челюсть сжимается, сейчас он очень сильно возбужден, его ноздри раздуваются, и чувство собственничества волнами накрывает меня. Вот почему я говорю подобные вещи: знаю, что они заставляют его потерять контроль и превратиться в могущественного доминанта, способного разнести мой мир на куски.

А потом Нэйт ругается, и я становлюсь ещё более влажной от мысли, что он хочет меня так сильно, что не может сдержаться. Другие мужчины звучат грубо, когда ругаются, а он безумно сексуален, когда сквернословит.

― Что принадлежит мне? ― Его голос становится гуще, глубже.

― Моя киска. Она твоя.

― Еб*ть.

― Да, пожалуйста, трахни меня.

Он закрывает глаза, и даже при том, что его челюсть сжата в жесткую линию, думаю, он пытается вызвать в себе некую форму терпения, но когда снова открывает глаза, он далёк от спокойствия. Напротив, его глаза практически черные из-за теней, покрывающих его мужественное лицо.

― Что ты только что сказала, малышка?

― Трахни меня.

Теперь это едва слышное бормотание, немного неуверенное, поскольку он сильно сдавливает мои соски и клитор, играя с тугими кончиками, дразня и перекатывая их между большим и указательным пальцами. И давление усиливается, и вот-вот поглотит меня.

И я позволяю этому случиться.

Конечности расслабляются, когда оргазм захлестывает меня. Он долгий, плавный и естественный, точно такой же, как и всё в нём.

Затем Нэйт приподнимает меня и снимает трусики, осознаю я в тумане удовольствия, поэтому поднимаю дрожащие ноги по одной, чтобы помочь.

Теперь я полностью обнажена ― если не считать порванной рубашки и лифчика, ― в то время, как на нём всё ещё деловой костюм, и по какой-то причине это немного повышает градус. Чтобы сделать ситуацию ещё более невыносимой, он засовывает мои трусики себе в карман. У него, должно быть, уже целая коллекция моего нижнего белья ванильного цвета, но я продолжаю покупать их, одного и того же цвета, снова и снова.

И затем его руки снова на мне, одной обхватывает мою талию, а другая скользит в меня.

― Ты дрожишь словно осиновый лист после простого клиторального оргазма и думаешь, что сможешь принять мой член в эту тугую п*зду?

― Я... попробую.

― Что, если не сможешь? Что, если начнешь плакать, потому что это больно?

― Всё будет хорошо. ― Мои губы дрожат, а в горле так пересохло, что трудно глотать. ― Потому что после ты заставишь меня чувствовать себя хорошо. Ты заставишь меня улыбаться после того, как я заплачу.

― Ты уверена, что так и будет, да?

― Да.

― Но ты сказала, что будешь моей игрушкой, а игрушки ломаются.

― Только не я.

Странное выражение появляется на его лице, когда он отпускает моё бедро и расстегивает свои брюки. Я не могу сдержать тихий вздох, вырывающийся из меня.

Он огромен.

Я чувствовала его эрекцию на животе, заднице, киске — везде — и предполагала, что он, вероятно, большой, но ничто не могло подготовить меня к зрелищу, открывшемуся передо мной.