― Я не знала, что ты умеешь готовить.

Она смотрит на меня через плечо.

― Я жил один достаточно долго, чтобы научиться.

― Так ты готовишь только по необходимости? Ты не получаешь от этого удовольствия?

― Не особо.

― А что же доставляет тебе удовольствие?

― Работа.

Она закатывает глаза, укладывая тесто в маленькие формочки для кексов.

― Работа ― это не хобби.

― Может быть.

Я быстро нарезаю помидоры, а она смотрит на меня со странным восхищением.

― Вау, ты хорошо владеешь ножом, ― говорит она, потому что её легко отвлечь, и ей необходимо высказать все, что у неё на уме, затем она качает головой. ― В любом случае, должно быть что-то еще, что тебе нравится помимо работы.

― Нет.

Гвинет заталкивает противень в духовку, и когда прислоняется к грязной стойке, её топ задирается по бледному животу, а мука пачкает ее джинсовые шорты, бедра и даже кроссовки. Она не обрадуется, когда, наконец, заметит это.

― А чем... а когда ты с Аспен? Чем вы занимаетесь?

― Работаем.

― Правда? И больше ничем?

― Помимо работы ― нет.

Она слегка улыбается, затем говорит:

― Это печально.

Я выкладываю ингредиенты на сковороду, добавляю оливковое масло и немного чеснока.

― То, что мы трудоголики и не интересуемся ничем, что отнимает у нас время?

― Что у тебя нет хобби. Я найду тебе занятие по душе.

― Не стоит.

― Нет, это просто необходимо. Хобби ― важная составляющая. У всех, кого я знаю, есть хобби, а у некоторых ― несколько.

― Все, кого ты знаешь ― дети. Детей мало что интересует помимо развлечений.

― Неправда. Дэниелу и Ноксу многое нравится, например, спорт и клубы.

― Они тебе об этом сказали?

― Ага.

Несмотря на мои попытки сохранить спокойствие, я резко выпрямился. Дело в том, что я не могу перестать думать о том, как весело она болтает с этими двумя ублюдками. Да, она общительна, особенно с теми, кто хорошо к ней относится. И это, вероятно, ничего не значит, но не отменяет того факта, что эта мысль наполняет меня необузданным чувством, которого я никогда раньше не испытывал.

Безрассудное чувство, причину которого я не хочу знать.

― О чём ты с ними разговариваешь?

― О разном.

― Например?

― Ничего важного.

― Если это не важно, тогда не разговаривай с ними.

― Но они мне нравятся.

― Ты прекратишь общаться с ними и это окончательно.

― Нет.

― Гвинет.

― Я же не говорю тебе прекратить общаться с Аспен. Я веду себя как взрослый человек, хотя она мне и не нравится, так что ты не можешь мне указывать.

Я прищуриваюсь. Она становится всё более искусной в ведении переговоров и отстаивании своей позиции. Но я разберусь с этими двумя ублюдками и любой информацией о клубах, которую они ей скармливают.

Я наливаю в кастрюлю горячую воду и довожу её до кипения, пока Гвинет наблюдает за каждым моим движением.

― Почему тебе не нравится Аспен?

― Потому что... потому что она злая.

― Она была груба с тобой?

― Она вообще не разговаривает со мной.

― Именно. Так почему ты думаешь, что она злая?

― Все в «У&Ш» так думают.

― Мне не интересно, что думают о ней другие. Я спросил тебя.

― Ну... папа её ненавидит.

― Ты ― не твой отец, Гвинет.

― Все очень просто. Кто не нравится папе, не нравится и мне. Мы единое целое.

― Именно поэтому ты не навещаешь его уже неделю?

Она вздрагивает, её губы смыкаются. Значит, я прав. Она избегает его или своих чувств по поводу произошедшего с ним.

Тишина затягивается, слышится только звук кипящей воды.

Она щелкает ногтями в той быстрой, маниакальной манере, которая выдает её внутреннее смятение.

― Отвечай, Гвинет.

― Я... я была занята стажировкой. Я навещу его позже.

― Насколько позже? Завтра? На следующей неделе?

― Просто позже.

Она поворачивается, чтобы уйти, вероятно, чтобы спрятаться в ближайшем шкафу.

― Стой.

Она вздрагивает, её ногти все еще стучат друг о друга, но она не смотрит на меня.

― Повернись, Гвинет.

Она так сильно трясет головой, что сотрясается всё тело.

― Малышка, посмотри на меня.

Она очень медленно поворачивается, пока её прекрасные глаза не смотрят в мои. Они приглушены, серый заглушает другие цвета, перекрывая их, пока из каждого глаза не исчезает радость, и они становятся слишком безжизненными.

― Почему ты больше не хочешь навещать Кинга?

Если это из-за меня, потому что она чувствует себя слишком виноватой, что мы делаем это, пока он в коме, черт, я не смогу с этим справиться.

С моей совестью всё в порядке, я могу с ней справиться, но не могу смириться с мыслью, что её это тяготит.

Я старше и у меня есть жизненный опыт, и я смогу с этим справиться. А она нет. Она слишком молода и неопытна.

Несмотря на то, что Гвинет иногда не может заснуть и утверждает, что у неё опустошенный разум, она всё ещё невинна.

И чиста.

И я не должен, черт возьми, так стремиться очернить ее.

Она берет тряпку, смачивает её и начинает драить стойку. Сильно, быстро и целеустремленно. Но она трет один и тот же участок, задерживаясь на одном месте, продолжая оттирать его дочиста снова и снова.

― Потому что не хочу думать о том, что его больше нет. Потому что когда приду в больницу, почувствую ужасную вонь антисептика и войду в его палату, я знаю, что он не улыбнется мне, не обнимет и не назовет своим ангелом. Потому что он там, но на самом деле его нет. Потому что когда читаю для него, касаюсь его руки и плачу, не думаю, что он слышит меня. Если бы слышал, он бы вернулся. Он сказал, что не оставит меня, что он ― не мама. Но он не сдержал обещания. Бросил меня, как и она, и теперь его нет рядом со мной. И мне причиняют боль мысли о нем или о том, что мои родители ненавидят меня до такой степени, что бросили меня на разных этапах моей жизни. Так что нет, я не поеду ни завтра, ни на следующей неделе, ни в следующем месяце. А если и поеду увидеть его, то не буду с ним разговаривать, потому что злюсь на него из-за того, что он не сдержал своего слова. Поэтому буду думать, что он отправился в длительную командировку и скоро вернется. Только так я смогу держать себя в руках.

Гвинет замолкает, тяжело дыша, по её щеке течет слеза, которая попадает в рот, но она не обращает на это внимания, так как трет, трет и трет, быстрее, жестче, дольше.

Медленно подхожу к ней и беру её за руку. Она мокрая и покраснела. Она так сильно скребла поверхность, что стерла пальцы до крови.

Она все еще крепко сжимает тряпку, как сжимала кусок стекла в тот день, когда я рассказал ей о несчастном случае с Кингом.

― Отпусти.

Она качает головой, всё её внимание по-прежнему приковано к стойке.

― Прекрати, Гвинет.

Я сжимаю её запястье достаточно сильно, чтобы она ослабила смертельную хватку и выпустила влажную, окровавленную тряпку.

― А теперь посмотри на меня.

Она выполняет мою просьбу, хотя и нерешительно. Бл*дь. То, как она смотрит на меня настолько невинно и, бл*дь, с таким доверием, что у меня покалывает в груди.

― Кинг не бросал тебя, поняла? Это был несчастный случай. Если бы это зависело от него, он бы очнулся и вернулся к тебе. Он бы никогда добровольно не оставил тебя. Если не хочешь его навещать, я не буду заставлять, но думаю, что у него будет больше шансов очнуться, если ты продолжишь с ним разговаривать.

― Правда?

― Да.

Она покорно кивает.

― Мы все прояснили? Ты выбросила из головы мысли о том, что он тебя бросил? Он не такой, как твоя мать. Он ненавидел ту женщину. Нах*й ее. Ты слышишь? Пошла она на х*й за то, что оставила тебя на улице и свалила, словно гребаная трусиха.

― Да, нах*й ее.

― Отлично.

Она улыбается сквозь слезы, и мне очень нравится это зрелище ― то, как зеленый цвет вырывается на поверхность, поглощая серый. Гвинет никогда не расстраивается подолгу. Всегда стремится вперед и изо всех сил старается удержаться на плаву.

Потому что она особенная.

― Нэйт.

― Что?

― Ты не отругал меня за то, что я выражаюсь.

― У тебя есть поблажка.

― Да, бл*дь.

― Гвинет.

― Что? Ты сказал, что у меня есть поблажка.

― На один раз. ― Я осматриваю ее палец, и, к счастью, он больше не кровоточит. ― И прекрати причинять себе боль, или, клянусь гребаным богом...

― Что? ― произносит она с таким придыханием, что едва слышно.

У неё есть привычка ― знать о последствиях. Иногда я думаю, что она делает это специально, чтобы увидеть мою реакцию.

― Или я снова начну наслаждаться твоей сладкой киской, доведу до края, но не позволю кончить.

― О нет... только не это.

― Тогда перестань причинять себе боль.

― Это происходит на подсознательном уровне.

― Тогда измени настройки.

― И как мне это сделать.

― Практикуя самоконтроль и дисциплину, чтобы не выходить за рамки ожидаемого.

Она качает головой, но не убирает свою руку из моей. Словно для неё это также естественно, как и для меня.

― Это нереально, Нэйт. Люди иногда теряют контроль. Именно это делает нас людьми. Если бы все были идеальны, это было бы похоже на научно-фантастические фильмы, которые мне не особо нравятся. Я предпочитаю ужасы.

― Даже несмотря на то, что они тебя пугают?

― Мне нравится жить на грани... подожди. Откуда ты знаешь, что они меня пугают? Я не говорила тебе об этом.

― Кинг говорил.

На её лице появляется улыбка.

― И ты запомнил.

― У меня хорошая память.

― Неважно.

Она все ещё улыбается, когда встает на цыпочки. При её приближении в памяти всплывают образы двухлетней давности.

Но теперь все по-другому. Совершенно по-другому.

Мне не кажется странным или чертовски тревожным то, что она рядом. В отличие от тех времен, я не сомневаюсь в морали или гребаной человечности. Они могут отвалить.

Гвинет не целует меня, во всяком случае, не в губы. Её губы быстро касаются моей щетины, и она снова встает на подошвы ног.

― Спасибо, что поговорил со мной о папе. Не знаю, как бы справилась без тебя, Нэйт.

Бл*дь.

Бл*дь. Бл*дь!

Меня захлестывает невообразимое собственническое чувство, которое выкачивает из меня гребаную жизнь.

И на этот раз всё, о чем я могу думать, ― это слова, которые сказал своему лучшему другу в тот день, когда навестил его сразу после того, как выпустил своего зверя и завладел его дочерью.