— Да, — автоматически отвечаю я, потому что в памяти внезапно всплывает имя на том нераспечатанном письме. — Вы не знаете, Джош и Марк больше не разговаривают?

Кайла впадает в ступор от моего вопроса.

— Джош больше ни с кем из нас не разговаривает. Он не отвечает на наши звонки, электронные письма или письма по почте. Словно хочет притвориться, что его жизни в Балтиморе никогда не было. Марк пытался связаться с ним бесчисленное количество раз.

— А почему вы думаете, что он захочет говорить с вами сейчас?

Кайла тяжело вздыхает.

— Я считаю, он может помочь мне спасти жизнь этой малышке, если только посмотрит историю ее болезни. И подумала, что, если окажусь у него на пороге, он не сможет меня игнорировать.

Я сглатываю комок в горле, прежде чем спросить:

— Джулиана убил рак?

Кайла резко вскидывает голову, явно удивленная моей неосведомленностью.

— Нет... то есть…разве вы не знаете всей истории?

Я делаю глубокий вдох.

— Как я уже сказала, Джош не слишком много говорит об этом.

Ее лицо смягчается, когда она понимает, в какой темноте я на самом деле блуждаю.

— Джош лечил Джулиана от рака, но его жизнь унесла необнаруженная аневризма мозга. Джош винит себя за то, что не увидел признаков, но аневризмы у детей трудно обнаружить. И у Джоша с Джулианом была одна супергеройская фишка, они вели себя так, будто не чувствовали боли. Джулиан всегда был Капитаном Америкой, а Джош — Халком. Они сокрушали боль собственными силами, и Джош считает, что если бы он не был так близок с Джулианом, тот не скрывал бы свои симптомы, и Джош смог бы его спасти.

От агонии этого сценария у меня на глазах выступили слезы.

— Какой кошмар.

Лицо Кайлы вытягивается.

— Мне не следовало ничего рассказывать.

Я качаю головой и подаюсь вперед.

— Значит, Джош винит себя в смерти Джулиана, потому что слишком сильно его любил?

Кайла прикусывает губу.

— Джош убьет меня за то, что я сказала.

Я смахиваю слезы, мне грустно за маленького мальчика, грустно за его отца и грустно за Джоша, который пытался его спасти.

— Я рада, что вы мне сказали.

Она улыбается и оглядывает меня с головы до ног.

— Но у вас с Джошем все хорошо, правда? Он справился со своим прошлым? Вы явно планируете будущее.

Я сжимаю губы и не обращаю внимания на дрожащий подбородок.

— Психолог сказал бы, что нет, он не справился со своим прошлым.

Ее лицо бледнеет.

— Я надеялась, что возвращение домой — это то, что ему нужно. Или просто... какое-то время. Я имею в виду, вы открыли дверь, выглядя такой милой и счастливой. Надеялась, что это означало, что его ситуация улучшилась.

Я печально качаю головой.

— Не совсем.

Внезапно у нас за спиной раздается кашель, и я оборачиваюсь.

Джош стоит у бокового входа в кухню и смотрит на нас. Я стою, держась за живот, защищаясь от его сурового взгляда.

— Какого черта ты здесь забыла? — голос Джоша звучит ровно, когда он переводит взгляд на Кайлу.

Кайла тоже встает и берет со стола свою сумку.

— Мне нужна твоя помощь с одним пациентом.

Джош кладет ключи на стойку и медленно идет к нам.

— Я ничем не могу тебе помочь.

— Неправда. Ты единственный, кто может помочь. — Она явно не желает принимать «нет» в качестве ответа. — Это ребенок, Джош, маленькая девочка, и мне просто нужен час твоего времени. Если бы ты взглянул на историю ее болезни, уверена, увидел бы то, что упускаю я.

— Тебе не следовало приезжать сюда, — цедит Джош сквозь стиснутые зубы, желваки на челюсти ходят ходуном.

Кайла смотрит на меня с выражением отчаяния на лице, которое я чувствую всей душой, но, судя по языку тела Джоша, эта просьба не обсуждается.

Покорно вздохнув, она роется в сумке и достает визитку.

— Мой самолет вылетает из Денвера завтра утром. — Она кладет визитку отеля на стол. — Пожалуйста, Джош, приходи сегодня вечером, если найдешь в себе силы помочь.

Джош даже не смотрит на визитку, продолжая задумчиво глядеть в окно.

— Приятно было познакомиться, Линси, — говорит Кайла, успокаивающе поглаживая мою руку.

— Мне тоже было приятно с вами познакомиться, — хриплю я, провожая Кайлу до двери и пытаясь скрыть эмоции, которые переполняют меня от всего, что я только что узнала о мужчине, в которого влюблена.

Когда я возвращаюсь к столу, Джош просто смотрит на меня, так что я нарушаю напряжение между нами, сообщая:

— Кайла рассказала мне все о Джулиане.

Джош прищуривает глаза и смотрит на меня так же, как и на Кайлу. Меня это не устраивает.

— Думаю, это объясняет татуировку Капитана Америки.

Ничего, кроме перекатывающихся желваков.

Я сглатываю комок в горле и заставляю себя твердо стоять на своем.

— Я сожалею о том, что с ним случилось.

Губы Джоша вытягиваются в тонкую линию.

— Я не собираюсь говорить о нем.

— Джош, ты любил его, так что тебе следует поговорить о нем.

— Я не собираюсь говорить о Джулиане, — скрежещет он, его голос пронизан гневом. — Я не собираюсь говорить об этом.

— Но так ты с этим не справишься. — Я придвигаюсь к нему, чтобы заглянуть в глаза. — Ты это скрываешь. Такой способ лишь усугубит твое горе.

Он наклоняется ко мне и сурово смотрит.

— Я же просил не подвергать меня психоанализу, Джонс.

— Очевидно, кто-то должен это сделать. — Вот стена, которую он построил. Это и есть пропасть между нами. — Кайла говорит, ты больше не разговариваешь ни с кем из Балтимора.

— Прекрати, Линси.

— Джош...

— Хватит! — рявкает он, и вздувшиеся вены на его шее заставляют сердце подпрыгнуть.

Он отворачивается и проносится мимо меня в спальню. Я следую за ним, потому что это первый проблеск реального объяснения того, какой он есть, и если бы тот мог просто пережить и пройти через это, тогда, возможно, мы могли бы стать семьей. Возможно, он снова был бы способен полюбить.

Я стою в дверном проеме, пока Джош переодевается в беговые шорты. Его тело напряжено, когда он сдергивает футболку с полки.

— То письмо, оно от отца Джулиана, не так ли? — Я скрещиваю руки на груди.

Джош тяжело выдыхает, весь его пресс вырисовывается от одного этого движения.

— Почему ты не можешь просто оставить это?

— Ты должен его открыть.

— Мне не нужно его открывать.

— Почему?

— Потому что я знаю, что там написано.

— И что же там написано?

— Что я облажался! — рявкает он глубоким и громоподобным голосом. — Что я убил его гребаного ребенка. Что я чудовище.

Мое сердце сжимается от боли, звучащей в его словах, которые вибрируют через всю гардеробную и волнами достигают меня, Джош направляется ко мне, вставая напротив в дверном проеме. Я заставляю себя говорить уверенно, когда отвечаю:

— Ты этого не знаешь. Может, он простил тебя.

Джош прищуривается.

— Я не заслуживаю его прощения.

— Но может, его заслуживаю я. — Я хватаюсь за его футболку, задерживая на мгновение, чтобы он посмотрел мне в глаза. — Может, я заслуживаю того, чтобы ты простил себя, чтобы мы могли стать чем-то большим.

Он закрывает глаза, словно от боли.

— Дело не в нас.

— Знаю, что не в нас, но разве ты не видишь, что все это связано?

Он отрицательно качает головой.

— Даже если и так, это не имеет значения. Я облажался, и это стоило жизни сыну моего лучшего друга.

— Ты — человек, Джош. — Мой голос дрожит от той боли, что все еще исходит от него. — Ты не идеален.

— Я был, — огрызается он, его высокая фигура склоняется надо мной, горящие зеленым огнем глаза встречаются с моими. — Я был идеален всю свою чертову жизнь. До Джулиана. До тебя. До этого.

Он показывает на мой живот.

Я инстинктивно кладу руку на живот, защищая нашего ребенка.

— Значит, то, что я забеременела, было ошибкой?

— Конечно, ошибкой, — грохочет он, выходя из себя.

Его слова словно удар в живот. Словно удар по жизни, растущей во мне. Жизни, которая слышит наши голоса, и жизни, в которую я так легко влюбилась по уши.

Этот ребенок. Мой орешек... не ошибка. Этот ребенок — моя жизнь. И он заслуживает лучшего, чем быть названным ошибкой.

Я хватаюсь за живот и смотрю на него, говоря дрожащим голосом:

— Прости, что заставила тебя так себя чувствовать.

— Ты можешь честно сказать, что хотела бы так завести ребенка? — ворчит он себе под нос.

Глубоко вдыхаю, боль от реальности происходящего сильнее, чем я могла себе представить.

— Нет, Джош, но теперь, когда у меня есть ребенок, я счастлива. И я бы никогда не назвала его ошибкой. Я слишком люблю этого малыша, чтобы так неуважительно относиться к нему или к ней. А что насчет тебя?

Мускул на его челюсти нервно дергается, и мой желудок переворачивается. Держась за выпуклость живота, украдкой перевожу дыхание, прежде чем спросить:

— Ты любишь этого ребенка, Джош?

Глаза наполняются слезами, когда я готовлюсь к его ответу.

Он поджимает губы и натягивает футболку через голову, избегая смотреть мне в глаза.

— Не задавай мне таких вопросов, Линси.

— А почему бы и нет?

— Потому что ответ тебе не понравится.

И вот она: правда, о которой я не позволяла себе думать.

— Как думаешь, ты когда-нибудь сможешь полюбить этого ребенка? — спрашиваю я настороженным голосом, осознание действительности оседает в сознании, образуя внутри меня пустоту.

Он проводит рукой по волосам.

— Ты не понимаешь, Джонс.

— Чего я не понимаю?

— Если я полюблю этого ребенка, то не смогу мыслить ясно. Если позволю чувствам взять верх, то случившееся с Джулианом может повториться с тобой… или с ребенком. Мне нужно держаться на безопасном расстоянии, чтобы я мог позаботиться о вас.

— Так это и есть твой долгосрочный план? Как робот, выполнять обязанности отца и мужа?

— Да, — сухо отвечает он.

Я прижимаю руку к груди, когда острая боль пронзает меня от его признания. Он никогда меня не полюбит. Никогда не полюбит этого ребенка. Я изо всех сил пытаюсь сделать вдох, нуждаясь в опоре, чтобы удержаться на ногах. Сквозь прерывистое дыхание мне удается задать вопрос:

— А ты не думал, что должен был посвятить меня в свои планы?

— Да какая, к черту, разница, потому что это, блядь, ничего не меняет, — огрызается он, его глаза превращаются в щелочки. — Ничто и никогда не изменит эту ситуацию.