Глава 28

Линси

— Налей еще, — заявляю я, со стуком ставя стакан на кухонный стол Кейт. Или кухонный стол Майлса. Но раз они теперь помолвлены, это и ее кухонный стол тоже.

Когда-то я тоже была помолвлена — разве не забавно?

Дин бросает на меня взгляд через стол.

— Думаю, с тебя хватит, Линс.

Я усмехаюсь.

— Это безалкогольный коктейль!

— И все же в моктейле полно сахара, — соглашается Кейт, сочувственно глядя на меня. — Ты вот-вот лопнешь, и ты же не хочешь, чтобы у ребенка появился зоб или что-то такое.

Мои глаза расширяются.

— Неужели это действительно может случиться?

Кейт пожимает плечами.

— Черт меня дери, если я знаю.

— Тогда не говори страшной медицинской хрени просто так. У меня и так мозг перегружен! — восклицаю я, а потом дуюсь, потому что если бы Джош был здесь, я могла бы спросить его: появляется ли от сахара зоб.

— Я принесу тебе воды. — Дин направляется к холодильнику.

— Помнишь, как доктор Мудак в тот вечер в баре превратил мой заказ на коктейль «Пестики и тычинки» в воду? — Я поворачиваюсь к Дину, пока он несет мне бутылку воды. — О, боже, тем вечером я пила «Пестики и тычинки». Неудивительно, что я залетела. Родители никогда не вели со мной разговоров про пестики и тычинки. Они всегда говорили, что Иисус следит за нами.

— Иисусу следовало взять управление на себя, когда ты отдала доктору Мудаку один из моих древних презервативов, — бормочет Кейт себе под нос.

Я вздергиваю подбородок и качаю головой.

— Иисусу следовало взять управление на себя, когда Дин позволил мне сесть в Uber с Джошем той ночью.

Дин тяжко вздыхает и протягивает мне воду.

— Неужели ты считаешь, что я не думал об этом четырнадцать тысяч раз? Тем вечером я был мудаком, позволив тебе уйти с этим... мудаком.

— В моей жизни слишком много мудаков. — Правда… теперь на одного стало меньше. Эта мысль причиняет боль, потому что, черт возьми, я скучаю по нему.

— Линс, но ты же сама сказала, что ребенок — не ошибка, — прерывает мое нытье голос Кейт.

— Конечно, малыш не ошибка. — Я в защитном жесте глажу живот, удивляясь, почему чувствую себя захмелевшей, если не выпила ни глотка алкоголя. — Я уже говорила, что, по-моему, это девочка?

— Почему ты так думаешь? — спрашивает Кейт, ее глаза широко раскрыты и полны надежды.

— Мне приснился сон, — отвечаю со вздохом. — Будто Джош, одетый как пират, принял у меня роды на заднем сиденье минивэна, и у нас родилась девочка. Понятия не имею, почему он был так одет или откуда взялся минивэн, но это походило на сцену из ромкома.

— Неплохо, если бы родилась девочка, — говорит Кейт с улыбкой.

— Девочка будет страдать, — огрызаюсь я. — Потому что мужики — отстой. Не обижайся, Дин.

— Я не обижаюсь. — Он пожимает плечами.

— Хотя ты тоже отстой. Ты любишь только тех женщин, которых тебе безопасно любить. Подруг, которые не будут угрожать твоему одиночеству. Если бы ты попытался полюбить ту кондитершу, которой так одержим, то, несомненно, проявил бы свою отстойность в полной красе.

— Почему мы говорим обо мне? — Дин поправляет очки. — Это ты беременна и только вчера ушла от своего женишка-докторишки.

Я опускаю голову на руки.

— Потому что я дура.

— Ты не дура. — Кейт берет меня за руку через стол. — Ты заслуживаешь эпической любви. И если он не может дать ее тебе, то с твоей стороны было разумно уйти.

— За исключением того, что эпической любви не существует в реальной жизни, — вставляет Дин.

— Заткнись, Дин, — огрызается Кейт и сурово смотрит на него. — Я — доказательство того, что эпическая любовь существует. То, что ты сварливый циник, еще не значит, что все остальные должны быть такими.

Он ворчит себе под нос и делает глоток моктейля. Я смотрю на моих друзей, которые пытались подбодрить меня в течение последних нескольких часов, но у них ничего не получилось. И не получится, потому что воспитывать ребенка в одиночку — ужасно. А быть беременной с разбитым сердцем — просто чертовски больно.

Я не хочу есть.

Не хочу чувствовать.

Не хочу думать.

Я просто хочу заснуть и проснуться в постели Джоша с ребенком на руках, пока он смотрит, как мы спим.

Такая жизнь с ним была возможна. Я видела ее так ясно, что не обращала внимания на все признаки того, что он не участвовал полностью во всем этом. Боже, какая же я все-таки идиотка.

— Итак, в чем именно заключается твой план? — спрашивает Дин, глядя на меня через стол. — Честно говоря, я не понимаю, почему ты все еще живешь здесь с Кейт, когда я сказал тебе, что ты можешь остаться со мной. Я помогу тебе растить ребенка. У меня нет эпической истории любви, как у Кейт, чтобы отвлекаться на нее. Вы с ребенком можете стать моей эпической любовью.

— Эй, сволочь, — рычит Кейт, свирепо глядя на Дина. — Она может оставаться здесь столько, сколько захочет. Моя история любви не мешает моей дружбе.

Дин качает головой.

— Я всего лишь хочу сказать, что это хреново, что она не остается со мной из уважения к человеку, который не смог уважать ее достаточно, чтобы честно рассказать ей о своем прошлом.

Я с трудом выдыхаю. Дин прав. Я в полной заднице. Как только покинула дом Джоша, я поехала прямо к Кейт, зная, что не смогу пойти к Дину и причинить Джошу такую боль.

— Не знаю, почему я все еще беспокоюсь о нем, — хриплю я, когда слезы в сотый раз затуманивают мое зрение.

— Потому что ты его любишь, — ласково говорит Кейт.

— Толку-то от этого. — Я хмурюсь, вытирая заплаканное лицо рукавом рубашки. — Но знаете, что? Все будет хорошо. Как только декретный отпуск закончится, меня ждет хорошая работа у доктора Гантри, и в здании есть детский сад. Я вполне могу быть матерью-одиночкой. Я скопила немного денег, потому что Джош не обналичивал мои чеки, так что я уверена, что смогу открыть собственную практику. — Глаза расширяются, когда меня осеняет мысль. — Как думаете, Джош обналичит мои чеки теперь, когда я его бросила?

Кейт одаривает меня успокаивающим взглядом.

— Ему не нужны твои деньги, Линси.

— Как и этот ребенок.

«Или я», — добавляю я про себя и делаю большой глоток воды.

— Я все еще не могу поверить, что он ни разу не написал и не позвонил. Каким же величайшим мудаком надо быть, чтобы позволить своей беременной невесте уйти и ни разу не позвонить?

Я закрываю глаза и сжимаю переносицу.

— Думаю, он все это время хотел моего ухода. Я была слишком глупа, чтобы это заметить.

— Ты не глупа. — Кейт выпрямляется, словно защищаясь. — Ты любила Джоша. Ты пошла на это, потому что думала, что у тебя будет с ним семья. Чуть ранее я сказала, что ты не дура, но, честно говоря, сейчас считаю тебя супертупой.

— Что? — восклицаю я. — Почему это я тупая?

— Потому что, наконец-то, узнав о его прошлом, позволила ему сорваться с крючка, вместо того чтобы стоять на своем! — Кейт смотрит на меня широко распахнутыми глазами.

— Я ушла, потому что он не любит ребенка, Кейт! — защищаюсь я, мои плечи напряжены от беспокойства. — Он никогда не полюбит ни ребенка, ни меня.

— Ты не можешь этого знать.

— Тебя там не было, — отвечаю я, качая головой, когда ужасы того вечера прокручиваются у меня в голове. — Ты не видела его холодного взгляда, когда я говорила с ним о его чувствах или их отсутствии.

— Линси, ты психотерапевт... или скоро им станешь, — парирует Кейт, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди. — Безусловно, ты понимаешь, что с травмами прошлого надо работать.

— Он не хочет с ними работать!

— Не сейчас, когда ты ушла, — рявкает она.

— А что мне оставалось делать?

— Тебе следовало остаться и бороться за то, чего ты хочешь. Сражаться за семью, которую создавала. — Выражение ее лица смягчается, и она сдвигает стул так, чтобы оказаться прямо передо мной, а затем касается моего колена. — Линси, я люблю тебя, но ты всегда вела себя слишком пассивно с парнями. Ты полагала, что они с тобой только до тех пор, пока на горизонте не появится кто-то более горячий или более общительный. Ты принижаешь себя и ноешь о своей пирожковой заднице... но удивительно, что с Джошем ты такой не была. Ты была уверенной. Будто, наконец-то, почувствовала себя комфортно в собственной шкуре.

Я открываю рот, чтобы возразить, но слова застревают в горле. Закрыв глаза, делаю глубокий вдох и задерживаю воздух, пока не восстанавливаю контроль над эмоциями.

— Я чувствовала себя комфортно с ним, потому что не было никакого давления.

— Вот именно, — подтверждает Кейт, и ее голубые глаза вспыхивают страстью. — Ты знала, что он не влюбится в тебя, поэтому расслабилась и стала самой собой с мужчиной, на которого было приятно смотреть. Но когда ты поняла, что он не сможет полюбить ребенка, единственного человека, которого ты любишь больше всего на свете, внезапно отрастила гребаный хребет.

— Что ты хочешь сказать, Кейт?

— Ты должна бороться за себя так же, как борешься за этого ребенка! — Она улыбается и нежно касается моего живота. — Тебе нужно отрастить чудовищные, волосатые яйца мамы-медведицы и рассказать Джошу о своих чувствах и заставить его противостоять своим собственным.

— Почему это у моей мамы-медведицы яйца должны быть волосатые?

— Потому что ты включишь режим большого медвежьего члена.

— Как мы перешли от волосатых женских яиц к режиму медвежьего члена?

— Не знаю, просто сделай это, — говорит она с мрачным взглядом. — Я считаю, тебе нужно размахивать этими яйцами и устроить шумиху. Покажи доктору Мудаку, что твои яйца стоят дрочки, то есть любви.

— Твои аналогии выходят из-под контроля, но я ухватила смысл твоей идеи. — Я киваю, вникая в сказанное. — Я только надеюсь, что моих волосатых яиц хватит, чтобы, в конечном итоге, завоевать его.

Кейт улыбается и продолжает поглаживать мой живот.

— Вот бы мне платили пять центов за каждый раз, когда я писала об этом в книге…