Они полагаются на меня, и это замечательное чувство.

Я полагаюсь на них и знаю, что смогу, и это еще лучше.

Вместе мы сильнее. Вместе мы лучше, разделяющие радости, разделяющие горе и боль.

Мы связаны, но остаемся разными. Мы спорим - о, как мы спорим! - и мы растем. Мы боимся друг за друга в бою и радуемся, что мы все вместе.

Еще до того, как мы отправились на север, магистр Кейн мог бы просто сбросить свое физическое тело и остаться во мне, соединяясь с моими мыслями, разделяя мою плоть, направляя меня и укрепляя меня, предлагая всё без вопросов и без возможности разногласий, поскольку мы двое понимали бы - прекрасно понимали бы - каждую мысль и команду.

Но Кейн не сделал этого, и не стал бы, и не нужно объяснять, почему. Ибо мы оба знали и знаем радость индивидуальности.

Когда я ушел из этого существования и брат Афафренфер пришел за мной, чтобы рассказать мне о Бри, чтобы шепнуть мне, что мое пребывание здесь не завершено, он и я оставались разными существами.

Даже в этом всеведении и вездесущности трансцендентности мы оставались разными.

Я молюсь, чтобы детали не расплылись в небытие в том, что действительно наступит после завершения этого жизненного пути.

Мне нужны мои спутники.

Мне нужно быть нужным моим спутникам.

В этом моя величайшая радость.

Когда я делаю паузу и обдумываю недавние откровения об основании Мензоберранзана, меня поражает глубокая мысль о том, что восприятие формирует мораль в той же степени, что и объективная истина. С одной стороны, это оскорбляет ту часть меня, которая требует разума и фактов, но с другой стороны, несмотря на все мои жалобы, я нахожу это наблюдение неоспоримым.

Я не знаю - не могу знать - какая версия Мензоберранзана реальна, та, которой меня учили в Академии, та, в которой Ллос спасает своих детей около четырех тысячелетий назад, или та, которую открывают воспоминания Ивоннель, считающую, что городу всего половина этого возраста, и утверждающую, что его основание было основано на самых высоких требованиях эгалитарной справедливости - на самом деле, даже вера, которой я придерживаюсь, что когда коллективное сознание и совесть направляют политику и направление, этот мир становится более справедливым и честным.

Я не могу знать, какая из версий была правдивой, и меня пугает осознание того, что у меня действительно нет возможности проверить возраст самых старых зданий и артефактов города моего рождения, или были ли сталагмиты и сталактиты выдолблены дроу, которые поселились там, или предшествующей им культурой.

Я не могу знать! И в этом неизбежная "правда" истории: в конечном счете, это история, и она вполне может измениться под воздействием новой информации.

Тем не менее, известие о событиях, разыгравшихся на поле за пределами Гаунтлгрима, о магической паутине, похитившей проклятие у измученных драуков, и, что еще важнее, об источнике этой паутины, вселило в меня большую надежду, ибо я знаю, какую версию я желаю видеть правдивой, а потому предпочитаю верить. А значит, и то, какую историю я буду использовать в дальнейшем, ибо сказание об Ивоннель указывает на то, что я знаю в своем сердце как истину.

Это дело рук Ллос. Это всегда была нечестная Ллос.

Но что же тогда с теми, кто шел с ней в первые дни, с ее учениками и матерями? Я не могу поверить, что они были там только ради власти и богатства, которые предлагала им Ллос, потому что, если бы это было так, власть Паучьей Королевы не продержалась бы столько веков. Нет, они поверили ее лжи, я уверен. Они верили в ее путь и наставления, и поэтому считали себя правыми, тем более что вера в то, что они правы, принесла им то, чего они желали.

Нет ничего опаснее злодея, который считает себя благородным, и нет ничего убежденнее и убедительнее обращенного ученика. Ни один шанс прозелитизма не будет упущен, ни одна проповедь не будет произнесена в ровных тонах, ни один намек на сомнение никогда не будет раскрыт.

Мензоберранзан - небольшое место в грандиозной схеме Фаэруна. Пещера не достигает и десяти миль в поперечнике в любом направлении, и поблизости нет ни городов, ни надежных культур, ни каких-либо источников, откуда дроу, живущие в пещере, могли бы черпать информацию, правду, которой они руководствуются в своих повседневных действиях. Поэтому нескольким избранным приспешникам Паучьей Королевы - в данном случае, матерям и могущественным жрицам - легко контролировать историю, которую преподают каждому дроу.

Некоторые, конечно, знают лучше. Семья Киммуриэля нашла свои истины в улье иллитидов, а волшебник с силой Громфа может бродить по самым плоскостям бытия в поисках ответов. Но у большинства дроу Мензоберранзана нет таких ресурсов, и поэтому, как правило, они верят в то, чему их учат.

Они просто знают то, что знают. Я сомневаюсь, что я единственный, чья совесть потребовала подвергнуть сомнению эти общепринятые истины. Действительно, я знаю, что я не единственный, но я сомневаюсь, что даже те немногие, о ком я знаю - Закнафейн, Киммуриэль, Джарлакс, Даб'ней - редкие исключения. Но, опять же, я должен напомнить себе, что Мензоберранзан - не такое уж большое место. Как и Чед Насад или другие немногочисленные города дроу в Подземье. А в тех местах подобные еретические мысли опасны и влекут за собой самые ужасные последствия, какие только можно себе представить. Поэтому, хотя многие не говорят об этом, я уверен, что я не единственный дроу, который чувствовал себя совершенно одиноким и беспомощным в своих еретических мыслях.

Существует глубокая разница между обманщиками и обманутыми. Ллос, конечно, королева обмана, но ее подручные не менее виновны. И те дроу, которые соглашались - и продолжают соглашаться - с ее требованиями из соображений самовозвеличивания или обогащения, не лучше. Это обманщики, и "зло" - единственное слово, которое я могу для них использовать.

Сколько, интересно, среди остальных обманутых? Сколько из них верят в дело Ллос, потому что они попали под эти чары, вероятно, с самого рождения, и поэтому верят в благородство своих путей? Разве это зло - убить человека, эльфа, дворфа, если ты искренне веришь, что эти народы - враги, смертельные и неисправимые враги, которые убьют любого и всех, кого ты любишь, если ты оставишь свой клинок?

Если бы я убил Артемиса Энтрери в одной из наших первых встреч, если бы я преследовал его, пока не нашел средства прикончить его, было бы это злым поступком? Если бы я верил, что он будет убивать невинных, если я не покончу с ним, был бы я злом, если бы убил его, или было бы больше вреда и, да, зла, если бы я оставил его в живых и тем самым обрек на смерть других невинных людей?

Когда ты дроу в Мензоберранзане и попадаешь под чары Ллос, все, кто не дроу, считаются той опасной версией Артемиса Энтрери, которая, как я боялся, окажется правдой.

Такова задача в предстоящей борьбе за сердце и душу Мензоберранзана: отделить обманщиков от обманутых и убедить обманутых, что правда не та, которой их учили, и что есть лучший путь, более мягкий путь, более процветающий и нравственный путь.

Это нелегкая задача. Во многих случаях, когда человек убежден в истине, никакие доказательства не смогут его разубедить, и я обнаружил, к своему ужасу, что сам факт представления противоположных доказательств часто толкает человека еще глубже в его убеждения! Да, это вызов, и в предстоящей борьбе мы либо убедим их, либо убьем их, либо они убьют нас.

Я уверен, что Леди Ллос будет наслаждаться зрелищем в любом случае.

Пока оно не закончится, говорю я, ибо сторона правды победит, и тогда Ллос больше не будет желанной в сердцах дроу.

Такова моя клятва.

Рассмотрение вопроса о границах и взаимоотношениях между внутренним и внешним в процессе обучения с монахами стало для меня поистине просветляющим.

Мир, конечно же, является внешним по отношению к нам. Он находится вокруг нас, населен людьми, животными и существами, которые обладают свободной волей и желаниями, отличными от наших собственных. Молния ударит в высокое дерево в лесу, независимо от того, услышу ли я удар или увижу вспышку. Мир вращается вокруг нас, когда нас нет, и поэтому, конечно, он является внешним по отношению к нам.

Но не полностью.

Наше восприятие формирует то, что мы видим, слышим и чувствуем. Мир таков, каков он есть, но он не всегда, даже не часто, будет одним и тем же для двух разных людей. И то, что вы слышите об окружающем мире, также формирует ваше восприятие.

Я наблюдаю за восходом солнца. Он имеет для меня огромное значение не только из-за своей внешней красоты, но и потому, что напоминает мне о лишениях Мензоберранзана и Подземья. Наблюдение за тем, как солнце поднимается над горизонтом, является для меня воспроизведением моего собственного восхождения в мир дневного света.

Не каждый будет так относиться к восходу солнца, и поэтому это внешнее событие является также и внутренним событием. Мир вокруг нас формирует нас, а мы формируем мир вокруг нас.

Это может показаться мелочью, но благодаря монахам и больше всего благодаря Кейну, я стал лучше понимать серьезность этого простого и, казалось бы, очевидного понятия. Ведь часто внешняя форма является изнуряющей или ограничивающей. А иногда это может привести к ложным смыслам - вы можете действительно потерять себя в момент философского самоанализа, до такой степени, что потеряете связь с другими вещами и, что более важно, с другими людьми, которые вас окружают. Неспособность распознать совершенно иное восприятие другим человеком того, что вы считаете общим событием, приведет к путанице и часто к конфликтам.

Кроме того, глубокое ожидание того, что вас окружает, может быть сродни погрязновению в интеллектуальной луже грязи.