Однако раз уж вышло так, что темные эльфы угрожали моим самым близким друзьям, пошли войной на тех, кто не сделал им ничего дурного, как мог я, будучи в ясном сознании, держать сабли в ножнах? Чего стоит моя клятва в сравнении с жизнью Бренора, Вульфгара или Кэтти-бри? Или, в конце концов, в сравнении с жизнью любого другого невинного существа? Если бы, путешествуя, я стал свидетелем набега дроу на наземных эльфов или на небольшую деревушку, я, ни секунды не колеблясь, ввязался бы в битву, всеми силами пытаясь дать отпор беззаконным захватчикам.

Конечно, и в этом случае я чувствовал бы острейшие угрызения совести, но скоро подавил бы их, как делаю это сейчас.

И я не скорблю, что нарушил клятву, хотя память об этом причиняет мне боль, как, собственно, и всегда, когда я вынужден убивать. Но я также не сожалею, что когда-то произнес ее, потому что это проявление юношеского недомыслия не имело болезненных последствий. Однако если бы я постарался остаться верным своему невыполнимому обещанию и не поднял бы свои клинки из чувства ложной гордости, а в результате моего бездействия пострадал бы кто-то невинный, тогда боль Дзирта До'Урдена была бы невыносимей и безысходней.

Есть еще одна вещь, которую я осознал, размышляя о своем обете, еще одна истина, которая, как я надеюсь, поведет меня дальше по избранному пути. Я сказал, что никогда в жизни больше не убью темного эльфа. Я произнес это, почти ничего не зная о множестве других народов огромного мира, на поверхности и в Подземье, не понимая даже, как их много. Я никогда не убью дроу, сказал я, а как быть со свирфами, глубинными гномами? Или с полуросликами, эльфами, дворфами? А с людьми?

Могло произойти так, что я убивал бы людей, когда орда варваров Вульфгара вторглась на территорию Десяти Городов. Защитить ни в чем не повинных жителей - значило сражаться и даже убивать людей-захватчиков. И все же это никак не повлияло на мою самую торжественную клятву, несмотря на то что репутация темных эльфов значительно уступает тому, что говорят о человечестве.

Поэтому сейчас слова о том, что я в жизни больше не убью дроу только из-за того, что мы одной крови, звучат для меня как ложные, даже расистские. Ставить одно живое существо выше другого потому только, что у него одинаковый со мной цвет кожи, - значит, умалять мои принципы. Неверным ценностям, отраженным в этой давнишней клятве, нет сейчас места в моем мире. Именно эти различия делают мои странствия такими захватывающими, именно они придают новые формы и оттенки единому понятию красоты.

И сейчас я произношу новую клятву, проверенную опытом и подтвержденную тем, что видели мои широко раскрытые глаза: я никогда не обнажу своих сабель, кроме как ради защиты - защиты моих принципов, моей жизни или жизни других, которые не могут сами защитить себя. Я больше не буду сражаться за идеи лжепророков, за сокровища царей или во имя отмщения за уязвленную гордость.

И всем многочисленным наемникам, мирским или религиозным, чей идол - золото, которые сочтут подобную клятву невыполнимой, невыгодной и даже нелепой, я, гордо скрестив руки на груди, убежденно заявляю: я неизмеримо богаче вас!

Когда я умру…

Она забрала моих друзей, моего отца, моего наставника, эта величайшая из тайн, называемая смертью. Я познал скорбь в тот самый день, когда покинул родину, когда жестокая Мэлис сообщила мне, что отдала Закнафейна Паучьей Королеве. Это странное чувство, скорбь, не совсем ясно мне… Скорблю ли я о Закнафейне, Монтолио или Вульфгаре? Или о себе, о своей утрате, которую уже никогда не восполнить?

Наверное, это главный вопрос существования смертного, и тем не менее на него нет ответа…

Если только не считать ответом веру.

Я до сих пор грущу, когда вспоминаю учебные поединки с отцом, прогулки с Монтолио в горах и когда воспоминания о Вульфгаре, самые сильные из всех, проносятся в моей памяти. Они нерасторжимо связаны с несколькими последними годами моей жизни. Я помню тот день на Пирамиде Кельвина, когда, обводя глазами тундру Долины Ледяного Ветра, Вульфгар и я заметили костры его кочевого народа. Именно в эту минуту мы стали настоящими друзьями, именно тогда мы поняли, что, несмотря на всю неопределенность нашей жизни, будем вместе.

Я помню белого дракона Ледяную Смерть и племя великанов и что, не будь рядом Вульфгара, я мог бы погибнуть в любом из этих сражений. Я помню, как мы делили победу с моим другом, помню узы доверия и любви - крепкие, но никогда не отягощавшие нас.

Меня не было рядом, когда он погиб, я не мог прийти ему на помощь, как он, несомненно, поспешил бы на помощь мне.

Я даже не мог сказать ему: «Прощай!»

Когда я умру, буду ли я одинок? Если мне удастся избежать пасти чудовищ и лап смертельной болезни, я, безусловно, переживу Кэтти-бри, Реджиса и даже Бренора. Но сейчас мне кажется, что, кто бы ни стоял рядом со мной в мой смертный час, - если не будет этих троих, я действительно умру в одиночестве.

Все эти мысли не так уж мрачны. Я прощался с Вульфгаром тысячу раз. И каждый раз, когда показывал, как сильно он дорог мне, я подтверждал свою любовь словами или действиями. Самой нашей жизнью, существованием мы прощаемся каждый день. Так говорят любовь и дружба, заверяя, что память будет жить, когда плоть исчезнет.

Вульфгар обрел иное пристанище и иную жизнь - я вынужден в это верить, иначе в чем же тогда смысл существования?

Скорбь моя по себе самому, по моей потере, которую я буду ощущать до конца своих дней, сколько бы веков ни минуло. Но внутри этой скорби живет умиротворенность, божественный покой. Гораздо лучше было знать Вульфгара и пройти с ним через все, что теперь питает мою скорбь, чем никогда не ступать рядом с ним, не сражаться бок о бок, не смотреть на мир его ясными голубыми глазами.

Когда я умру… может быть, найдутся друзья, которые будут горевать обо мне, которые сохранят наши общие радости и горести, сохранят память.

Это и есть бессмертие духа, вечное наследие, источник нашей скорби.

Но и источник нашей веры.