ГЛАВА 7

Ноябрь перекатился в декабрь, мягко, осторожно, спокойно. Однако каждый атом моего тела был каким угодно, но только не спокойным. Это уже началось. Снова. Эта штука внутри, которая приклеила мою душу к другой. Это не наркотики, хотя я употребляла все, что попадало в мои руки.

Поскольку я не была гребаной тупицей, я знала, благодаря чему происходит этот сдвиг внутри. Или, точнее, благодаря кому.

Шесть.

Это происходило постепенно, как будто я медленно набирала вес. Но вместо жира меня тяготили вещи, которые он делал со мной. Несмотря на попытки избежать растущей между нами близости, я должна была быть слепой и бесчувственной, чтобы упустить из виду то, как моя тяга к нему сгибала мои пальчики и открывала губы в хриплом предвкушении.

Он вызывал у меня интерес. За его зелеными глазами роились десятки вещей, но губы оставались непреклонно сжатыми. Мне хотелось увидеть, как он расколется; как слова, которые он говорит глазами, польются из его рта. В его присутствии я чувствовала себя прозрачным стеклом, и хотела хотя бы раз увидеть его столь же явно, как он зачастую видит меня.

— Знаешь, мы могли бы пойти туда, — однажды вечером за ужином говорю я Шесть, наблюдая за тем, как он обозревает свою цель, медленно танцующую на танцполе. Это было задание, над которым мы вместе работали всю прошедшую неделю.

Его глаза метнулись к моим и слегка сузились, свет от свечи отбрасывал тени в его глазницах.

— Потанцевать?

Я склонила голову набок.

— Ну да. А что еще нам остается делать?

Я облизнула нижнюю губу и закинула ногу на колено, приплясывая на месте. Не сводя глаз с Шесть, я с легкой улыбкой подняла бокал и наклонила его, позволяя холодному белому вину скользнуть к моему языку и вниз по задней стенке горла.

В его глазах я видела вопрос: Кто ты?

Я чувствовала легкое опьянение от степени его невежественности и вина.

Этим вечером я была Мирой-соблазнительницей - в облегающей красной ткани и с прямыми блестящими черными волосами. Я не упустила из виду те взгляды, которые бросали на меня, пока Шесть провожал меня к столу, проходя мимо стола, за которым сидела сегодняшняя жертва.

Шесть встал и стянул с себя пиджак, в мягком свете ламп над головой обнажая накрахмаленную белизну его застегнутой на все пуговицы рубашки, и потянулся ко мне.

— Тогда давай потанцуем.

Я смотрела на него снизу вверх, ожидая, что он передумает, но мне было приятно, когда он вытащил меня на танцпол, в свои объятия.

Отвлекшись не без труда, глаза Шесть нашли того, кого он искал, но возвращались ко мне.

Я смотрела, как подпрыгнуло его адамово яблоко, когда моя рука на его плече скользнула вверх по линии его белой рубашки, а мой большой палец задел его шею.

— Что ты делаешь? — спросил он низким хриплым голосом.

Я пожала плечами и осторожно, чтобы не спугнуть его, подошла на шаг ближе.

— Танцую.

— Ммм, — пробормотал он, не притягивая меня ближе, но и не отталкивая. Мы двигались в такт с музыкой, и в какой-то момент я перестала думать о задании, которое нужно было выполнять. Он откинул меня назад один раз, и у меня закружилась голова. — Если бы я только мог видеть, что творится в твоей голове, — прошептал он мне на ухо.

В этот момент я была параллельна полу, а Шесть держал меня.

— Тебе бы это не понравилось.

Он снова поднял меня, притягивая ближе к груди. В течение нескольких минут он ничего не говорил.

Я чувствовала, как его пульс бьется под моим, и посмотрела вниз на наши переплетенные руки. Шесть вел наши тела по танцполу, мы двигались плавно, как будто знакомство наших тел было чем-то интимным, тем, чем мы делимся друг с другом под шелковыми простынями и в окружении свечей. Не потребовалось много времени, прежде чем шепот начал щекотать анклавы моего мозга, говоря мне, что это опасно.

Я проигнорировала его — как часто делала, когда нужно было прислушаться, — и сосредоточилась на коже Шесть возле моей кожи, на едва заметной щетине на его подбородке.

Когда рука, сжимавшая мою, разжалась, я ожидала, что он отпустит ее, и мы вернемся к столу, к реальности. Вместо этого его пальцы раздвинулись, приглашая меня скользнуть в пространство между ними, сплетая нас вместе.

— Что ты делаешь? — спросила я, бросая ему его же вопрос.

— Действую.

— Нет, это не так.

Он отстранился, встретившись со мной взглядом.

— Как и ты.

***

В середине декабря Шесть привез меня на Плейсер-стрит, 256.

Дом его матери.

— Ты же знаешь, что чтение чужой почты — это федеральное преступление.

— Ага.

Даже не взглянув на меня, он перебирал оставшуюся пачку писем и открыл один конверт быстрым движением большого пальца.

— Думаю, пять лет.

Я фыркнула.

— А ты еще и это знаешь.

Это заставило его посмотреть на меня, что он и сделал, прищурив глаза.

— Я всегда все знаю, Мира. — Его пристальный взгляд прошелся по моему лицу, прежде чем вернуться к моим глазам. — Я часто делаю вещи, которые не совсем законны.

Улыбка тронула мои губы, но я скрестила руки на груди, глядя на дом, осмысливая его чистый и аккуратный вид и ухоженные садовые клумбы. Он был маленький, но ухоженный, на угловом участке безопасной окраины города.

Шесть потянул вниз крышку почтового ящика и, схватив пачку конвертов, открыл первые два из них.

На панорамное окно в передней части дома упала тень, и я повернулась к Шесть.

— Ты оплачиваешь счета?

— Это имеет значение?

Не имело, но по какой-то причине мне хотелось знать.

— Имеет.

Когда он стал закрывать почтовый ящик, тот заскрипел.

— Да.

Я посмотрела на дом. Я впервые встречалась с кем-то из жизни Шесть, и в памяти всплыла фотография женщины и маленькой девочки. Я собиралась снова спросить его об этом, поскольку он и раньше уклонялся от ответа. Прежде чем я успела это сделать, Шесть протянул мне руку и засунул конверты в задний карман.

— Ты готова познакомиться с моей мамой?

Я вложила свою руку в его и ощутила, как по моей коже пробежала та же самая приятная легкая дрожь.

— Ты готов к тому, чтобы твоя мама познакомилась со мной?

Он снова пристально посмотрел на меня и без малейшего колебания сказал:

— Готов.

А потом потащил меня по дорожке к двери, где, засунув руки в заляпанный краской фартук, ждала женщина с такими же, как у Шесть, глазами. Фартук заставил меня замолчать, потому что все остальные части ее тела были опрятными и аккуратными, седеющие волосы убраны с лица и закреплены невидимками, хорошо ухоженные руки были протянуты, чтобы пожать мои. Ее улыбка была широкой и белоснежной, а в уголках глаз появились морщинки.

— Привет, Мира, — сказала она голосом более глубоким, чем я ожидала от женщины, которая была почти смехотворно карликовой рядом со своим сыном. — Меня зовут Элейн. — Она взяла мою руку в свои и крепко сжала. — Заходите. Я приготовила чай.

Приподняв бровь, я посмотрела на Шесть, но все равно последовала за ним, мимо аккуратных комнат в светлую и уютную кухню.

Шесть отодвинул потертый стул от круглого стола и мягко подтолкнул меня сесть на него, прежде чем обошел кухню и схватил чашки из белого шкафа. Свет заливал все пространство в комнате, не позволяя тени занять место ни в одном углу.

Я чувствовала себя не в своей тарелке — с темными волосами, в темных джинсах, армейских ботинках и черном свитере. Я омрачала своим присутствием это место, но мама Шесть так не считала.

Шесть и Элейн болтали о водопроводе и проблеме, которая имелась с поступлением горячей воды в один из душей, в то время как она разливала лимонный чай в красивые белые кружки.

— Я все проверю, — заверил он ее и поставил передо мной кружку. — Я сейчас вернусь, — сказал он мне, как будто я нуждалась в таком обещании, и поднял руку, как будто собирался провести ею по моим волосам, но в последнюю секунду остановился и сжал пальцы в кулак.

Больше всего на свете я хотела, чтобы он прикоснулся ко мне. И чтобы это было не просто какое-то прикосновение, а именно непреднамеренное. Была некая красота в рассеянности и в том, как она жила в твоих конечностях и заставляла тебя делать простейшие, но самые глубокие вещи. Скольжение пальцев по моим волосам было не просто дружелюбным действием, но и чем-то еще. Чем-то большим. Я хотела большего.

Я задалась вопросом, мог ли он видеть этот голод в моих глазах, когда оглянулся на меня, прежде чем уйти по коридору в ванную.

Она поставила передо мной тарелку с брауни и налила нам чаю.

— Молоко и сахар? — спросила она, глядя на меня поверх очков зелеными глазами.

Я неловко улыбнулась и кивнула. В детстве я никогда не играла в чай с куклами или с собственной матерью. И вот теперь я собиралась по-взрослому выпить чаю с женщиной, которая пугала меня даже своим бирюзовым флисом.

Едва моего языка коснулся первый глоток, я сказала:

— Здесь есть виски.

Ее глаза слегка блеснули, и она подмигнула, отпивая из своей чашки.

— Так и есть. — Она поставила ее на стол и многозначительно посмотрела на меня. — У тебя был такой вид, будто ты в этом нуждаешься.

— Правда?

— О, да. — Она придвинула ко мне тарелку с пирожными. — Расскажи мне историю своей жизни.

Я чуть не поперхнулась, но тут же оправилась, с легким смешком. — Боюсь, что у нас для этого не хватит виски.

Она махнула рукой в сторону шкафов.

— У меня есть еще.

Она подмигнула, и когда я не приняла приглашение вытряхнуть историю своей жизни подобно куче мусора, на ее стол, склонила голову. — Ты похожа на художницу.

— Это случайное наблюдение.

У меня была мысль заправить волосы за уши, но я не хотела показаться застенчивой.

— А, ну да, я художница.

Она понимающе улыбнулась мне, как будто у нее была сотня секретов, и ей доставляло удовольствие обсуждать их с другими. — Рыбак рыбака видит издалека. — Она положила руки на стол, и именно в этот момент я заметила, что ее ногти покрыты краской.

— О, вы тоже художница?

Я баловалась красками, которые мама давала мне в последние две недели, но помимо добавления их к водовороту, который я начала после встречи с Шесть, я больше ничего не делала.