— У меня есть студия, — она повернула голову в сторону комнаты за кухней. — Хочешь посмотреть?

Я не был уверена, что хочу, но согласилась, потому что по какой-то причине чувствовала желание произвести хорошее впечатление на Элейн.

Кем была эта леди? Не говоря ни слова, я последовала за ней по желтому коридору в комнату, которая полностью сбила меня с толку.

Стены, первоначально белые, теперь были испещрены сотнями линий и всплесков цвета. В центре комнаты стоял мольберт с холстом, прислоненным к стене, а на столе справа были разложены кисти, ручки, тюбики и бутылки, и ни одной вещи не было там, где она должна была быть.

— Это моя гавань, — сказала она рядом со мной, ее рука пробежалась по инструментам и краскам. Она посмотрела на меня с легкой улыбкой.

— Тут полный бардак.

Для любого другого это прозвучало бы как оскорбление. Но Элейн улыбнулась еще шире и с тоской посмотрела на свои детища, лежавшие на столе рядом с мольбертом.

— Ты — создатель, поэтому понимаешь это.

У меня были сомнения по поводу ее комментария. Подойдя к одной из стен, она провела пальцами по цветным линиям.

— Я преуспеваю в этом.

Было бы сложно не делать этого. Я смотрела на все это с благоговейным трепетом, даже подошла как можно ближе, чтобы взять незнакомые мне инструменты, держать их и переворачивать.

— Мастихины, — раздался рядом со мной голос Элейн.

— А для чего они?

— Хочешь, я тебе покажу?

Я нетерпеливо кивнула и увидела, как Элейн взяла тюбик и открутила крышку. — Это импасто медиум (прим. переводчика – техника накладывания краски), — сказала она. Она выдавила шарик краски на стеклянную поверхность, а затем схватила бутылку с краской, бросив несколько капель на почти прозрачное полотно.

Используя мастихин, она вдавливала плоскую сторону лезвия в медиум, смешивая цвета.

— Вот, — сказала она, протягивая мне нож. — Перемешай их. У меня есть неглазурованное полотно, на котором мы можем это попробовать.

Я взяла у нее из рук мастихин и смешала краски, наблюдая, как она подошла к дальней стене и схватила холст. Взрыв цвета, но с красным кругом в центре. По дизайну это было похоже на солнце, с его лучами, состоящими из красных, синих, пурпурных и случайных желтых цветов. Не было ни одного места, которое бы не было заполнено цветом.

Элейн сняла чистый холст, заменила его тем, что с солнцем, поставив его на мольберт, и широко мне улыбнулась.

— Я знала, что этой картине нужно что-то другое.

— А что еще может понадобиться? — спросила я, пораженная тем, как мои глаза нашли центральный круг и побежали по линиям, которые его соединяли, а затем слетели с полотна в невидимое пространство.

— Текстура, — пояснила она. Она положила свою ладонь на мою, лежавшую на мастихине, и зачерпнула смешанный материал. — Красное солнце нуждается в фактуре, оно должно подняться с холста. — Все еще держа свою руку на моей, она поднесла к холсту шмат красной шарообразной краски и шлепнула на середину круга. Она отпустила мою руку и жестом велела мне идти за ней. — Размажь по кругу. Он не должен быть гладким. На самом деле, чем больше он поднят, тем более текстурированным будет, когда высохнет.

— Я все испорчу, — сопротивляясь, сказала я.

— Это всего лишь краска. Ты не можешь все испортить, потому что это ты.

Она положила руку мне на плечо, и я заставила себя успокоиться, чтобы не вырваться из ее хватки.

— Это не испытание, которое нужно пройти. Это выражение себя. Тут невозможно сделать неправильно.

Казалось невозможным, что есть что-то, что я не смогу испортить. Но я сделала так, как она просила.

Используя мастихин, я размазала краску по высохшему кругу. Элейн протянула руку мне за спину и схватила щетку поменьше.

— Используй эту маленькую кисть, чтобы распределить краску, и добавить текстуру.

— А как я узнаю, что все готово?

Она не ответила мне, положила мастихин в раковину с другой стороны стола и схватила еще две бутылки с красками.

— Который?

Передо мной были пурпурный и синий.

— Синий?

Она бросила пурпурный обратно на свою стеклянную палитру и открыла синюю бутылку, брызнув небольшим комочком туда, где она смешала красный. — Добавь немного к красному. Не слишком много, — предупредила она. — Импасто добавит текстуру, но синий привнесет немного размерности.

Я увидела, что она имела в виду, когда добавила совсем немного синего, включив его в толстый слой импасто на красном солнце.

— Я знала, что ты художница. — Она засияла, когда увидела, что я делаю.

— Я бы не назвала себя художницей. — Я пожала плечами и протянула ей кисточку. — Мне нравится беспорядок.

Я думала о своей квартире, о разбитых осколках кружки, которые убрал Шесть.

Она взяла кисточку, но кончики ее пальцев коснулись рубцов на моем запястье, которые все еще заживали. Это действие потрясло меня, потому что было столь глубоко интимно чувствовать, как она касается меня там, не видя. Ее глаза метнулись к моим, а затем обратно к моему запястью.

— Ты творец.

Странно было говорить такое кому-то, кто был столь разрушителен, как я.

— Нет, я так не думаю.

Она отпустила мою руку, и я снова спрятала ее в коленях, где было безопасно.

— Ты очень чувствительна, да?

Я пожала плечами.

— Думаю, да.

— Как лучшие художники.

— Эй, — сказал Шесть позади нас. — У насадки для душа была проблема с функцией защиты от получения ожогов, но сейчас все в норме.

Его поглотила картина, над которой мы работали, и он подошел поближе, чтобы разглядеть ее.

— Что-то новенькое?

— Так и есть. Она была не закончена, просто стояла здесь, и ждала, когда придут правильные руки.

Элейн улыбнулась Шесть и похлопала его по руке. Ее похвала меня смутила, как будто она была гордой матерью, в то время как все, что я сделала — это добавила немного текстуры к картине, которая выглядела прекрасно еще до того, как ее коснулись мои руки.

— Выглядит неплохо, — пробормотал он, отходя в сторону, чтобы критически взглянуть на нее под другим углом. — На этой неделе мне нужно съездить в тот маленький торговый центр, где находится твой магазин. Тебе там что-нибудь нужно?

— Я составлю список, — сказала она. — Такой хороший мальчик!

Глаза Шесть встретились с моими поверх головы его матери, и он, казалось, спрашивал, в порядке ли я. Когда я кивнула, он обнял свою маму и сказал:

— Нам пора идти, мам. Я вернусь в следующие выходные.

В дверях Элейн наклонилась и крепко обняла меня.

— Не забывай, — прошептала она мне на ухо. — Ты творец.

Но, как и все творцы, я была склонна к разрушению.