ГЛАВА 19

На следующее утро Брук ждала почти до полудня, чтобы выйти из комнаты. Когда она вышла, ее глаза были красными, а кожа под ними и вокруг носа — припухлой. Я не собиралась спрашивать, как она себя чувствует. Это была самая эгоистичная черта во мне — я не могла нести бремя чужого горя. Я могла помочь им, но только извне.

Она грустно улыбнулась, и я указала ей на кружку рядом с кофеваркой.

— Я знаю, что ты не пьешь кофе с высоким содержанием кофеина, но одна чашка не повредит.

Она даже не стала спорить, налила кофе в кружку и поднесла ее к лицу. Мне показалось, что один только запах, похоже, подействовал на нее. Она посмотрела искоса на меня, а затем быстро вернулась к кофе.

— Что ты хочешь делать сегодня? — спросила я.

Брук посмотрела в коридор.

— Шесть ушел, работает, — сказала я, как будто читая ее мысли. — Он вернется к обеду.

— Хорошо.

Вокруг нас воцарилась неловкость. Я не знала, что с ней делать. Моя миссия заключалась в том, чтобы просто удалить ее из той среды, в которой она находилась, но теперь, когда она была в моей среде, я была совершенно не в курсе. Я никогда раньше не работала няней, но я подошла к этому обстоятельству так, как будто я нянчилась с ней.

— Хочешь порисовать? Или погулять, или еще что-нибудь? — Мой взгляд скользнул по ее набухшему животу. — Я не знаю, можешь ли ты совершать длительные прогулки или что-то в этом роде.

Она провела рукой по животу.

— Она не выпадет, если я пойду гулять.

— Но разве это не вызывает у людей схватки или типа того? — Я почесала голову.

— Если они близки к сроку родов, то, наверное, да. У меня еще примерно четыре месяца.

Поскольку она не стала возражать против идеи прогулки, я взяла с вешалки свое пальто и бросила ей.

— Отлично, давай тогда получим немного вкусного витамина D.

Она вышла за мной из здания на тротуар, и я наблюдала, как она осматривает местность, теперь уже не в кромешной тьме.

— Это хороший район.

Я кивнула в знак согласия и повела ее по кварталу.

— Да, не трущобы, это точно.

— Спасибо. Я не успела сказать это вчера вечером. Но, — она засунула руки в карманы пальто, — я ценю это. — Она провела рукой по лицу, когда короткий весенний холодок пробежал по нашим лицам.

Я ничего не сказала не для того, чтобы дать ей продолжить, а потому что не знала, что сказать. Единственной женщиной, с которой я когда-либо проводила время, была моя собственная мать, и я не могла рассматривать те моменты как руководство к действию в отношениях с представителями своего пола.

— Какое-то время все было плохо. Я не хотела признавать это, но у меня не было выбора. — Она вздохнула и на мгновение закрыла глаза, когда солнечный свет залил ее лицо. Она была из тех женщин, у которых все было написано на лице, ясно как день, ее боль, ее гнев, ее изнеможение — все это отозвалось во мне. — Если бы моя мама узнала, она бы свернула мне шею.

— Она бы свернула тебе шею? Думаю, это не делает ее лучше того придурка.

Она засмеялась.

— Я имела в виду, что она эмоционально свернула бы мне шею. Моя мама — сильная, волевая женщина. Она не стала бы мириться со слабым потомством.

Я начинала понимать, почему Брук может казаться уязвимой, но в то же время твердой.

— Это не твоя вина.

— Это легко сказать, когда ты не один из тех, кто был в такой ситуации. — Она посмотрела на меня с однобокой улыбкой. — Твой парень, каким бы устрашающим он ни был, не похож на того, кто поднимает на тебя руку.

Нет. Если уж на то пошло, то это я подняла на него руку. Однако я не сказала об этом Брук, потому что это не был обмен мнениями. Речь шла о ней.

— Где твоя мама?

— Не здесь. В Чикаго. Она занята. Хотя собиралась прилететь сюда на рождение ребенка. — Брук криво усмехнулась. — Не знаю, как я объясню тот факт, что меня не будет с Троем, когда она приедет. Она будет не в восторге от того, что у меня будет внебрачный ребенок.

Я невольно погрузилась в роль психотерапевта, для которой, как я знала, я истерически не подходила.

— Ну, она, вероятно, была бы счастливее, чем если бы ты осталась с ним. — Из моих уст это прозвучало слабо, но я поняла, что Брук не нужен совет. Ей просто нужно было выговориться.

— Я имею в виду, это ее вина — если ты хочешь понять, как это произошло. — Она быстро покачала головой. — Нет, это не ее вина, что Трой ударил меня. Но она никогда не показывала мне, на что похожи здоровые отношения.

— Твой отец?

— Никогда с ним не встречалась.

У нас было больше общего, чем я думала.

— Значит, она была матерью-одиночкой?

— И она всегда говорила мне, как это тяжело. Быть родителем-одиночкой, нести ответственность за жизнь в одиночку. — Она пнула камешек, который покатился по неровному тротуару, пока не остановился.

Я не имела права давать советы, как и все остальные, но я знала одно.

— Ты не просила ее рожать тебя.

Она остановилась и посмотрела на меня, наморщив лоб.

— Вау. Ты так права. Я не просила. Я не просила ее создавать меня.

— Я уверена, что быть матерью-одиночкой тяжело, но это выбор, который она сделала, когда решила родить и оставить тебя. — Это было единственное, что я всегда чувствовала по отношению к собственной матери, когда она в ответ говорила мне, как тяжело было растить меня в одиночку.

— Я не хотела растить этого ребенка одна. — Она прикрыла живот руками.

— Но это то, что ты должна сделать, — сказала я ей. — Потому что, нравится тебе это или нет, этот ребенок не просил тебя создавать его. Твоя ответственность — перед ней, и ты не должна ставить ее в ситуацию, подобную той, в которой была ты. — Это была единственная вещь, в которую я верила всей душой, и именно поэтому я не хотела становиться матерью. Я была безответственным взрослым человеком, но я не была настолько глупа, чтобы думать, что появление ребенка на свет каким-то образом превратит меня в ответственного человека.

— Ну вот, опять ты выводишь моего ребенка на передний план.

— Там она и должна быть. — Я сердито отрезала, не собираясь этого делать, но сравнение этого ребенка с собой было тем, что я часто делала. — Я здесь не для того, чтобы быть твоей лучшей подругой, — сказала я и пожалела, что сказала это, как только увидела вспышку боли в ее глазах. — Я не собираюсь держать тебя за руку и говорить, что все будет хорошо. Я просто ступенька для тебя. А ты для меня — проект.

Она изучала мое лицо, вероятно, ища сожаление, которое я не могла искренне почувствовать. А потом она кивнула.

— Я поняла. И ты права. Мы едва знаем друг друга.

— Верно. — Я отрывисто кивнула. — Не смотри на меня так, будто я твой спаситель. Я эгоистичная и злая. Если ты мне не веришь, просто спроси моего парня.

Она не стала спорить и продолжала идти рядом со мной, когда через секунду я двинулась дальше.

— Так чем ты занимаешься на работе?

— Я помогаю Шесть, когда ему это нужно.

— Чем он занимается?

Я пыталась решить, как много ей рассказать. По всей квартире стояли коробки, заполненные его документами. Ей понадобилось бы меньше пяти минут, чтобы понять все, поэтому я постаралась, чтобы все звучало как можно более законно.

— Он как частный детектив. — Но он был не только этим. Гораздо больше.

— Ах. Вот почему он может позволить себе это хорошее место.

Я пожала плечами, но не удостоила это заявление ответом. Я не знала, какие деньги зарабатывает Шесть, но знала, что они должны быть достаточно хорошими, чтобы он мог позволить себе оплачивать мою аренду и основные коммунальные услуги наряду со своими собственными.

— Чем ты занимаешься на работе? — Спросила я ее.

— Я пеку. То есть, раньше пекла. — Она обхватила себя руками за талию, что было непросто из-за мешающего живота. — Но Трой стал слишком ревнивым. То, что я уходила из дома до шести или семи утра, вызывало у него подозрения.

— Я не умею печь, — сказала я, надеясь, что наши различия позволят ей доверять мне достаточно долго, чтобы помочь ей, прежде чем она двинется дальше. Ей, как и мне, сейчас нужно было отвлечься. Если бы обучение меня выпечке могло быть одним из них, то нам обеим было бы лучше. — Это ведь наука, да? Я могу бросить несколько вещей в кастрюлю и приготовить это на плите, но с духовкой у меня ничего не получается.

— Я могу научить тебя. Это невероятно приятно наблюдать, как тесто, над которым ты работала руками, превращается в нечто прекрасное, например, в большую буханку теплого хлеба.

— Мне придется поверить тебе на слово, поскольку я не могу сказать об этом на собственном опыте. Но, конечно, давай что-нибудь испечем. — Мы дошли до конца квартала, я повернулась, и она последовала за мной, мы направились обратно к дому.

***

К тому времени, когда Шесть вернулся с работы, в доме пахло, как в проклятой пекарне. Это ошеломило и его, судя по тому, как он приостановился у двери, чтобы осмотреть нас обеих. Волосы Брук были уложены в беспорядочный, но все еще красивый пучок на макушке. Она до локтей перепачкалась мукой, так как использовала кисточку, чтобы покрасить верх буханки хлеба яичной смесью.

У меня, с другой стороны, мука была не только до локтей, но и по всей груди, в волосах и по обеим щекам.

— Ты печешь? — Спросил Шесть, или, по крайней мере, мне показалось, что он так сказал. Было трудно расслышать, и я винила в этом горсть муки, которая, вероятно, была засыпана в мои уши.

— Да, немного хлеба. — Я указала на буханку, которую Брук запихивала в духовку. — А вот здесь, — я жестом, как модель из игрового шоу, указала на тарелку, стоящую на прилавке. — Печенье.

Шесть поставил свою сумку у двери и подошел к нам обеим. Брук не смотрела на него, похоже, предпочитая отводить взгляд, когда он подходил ближе.

— Здесь пахнет как в раю, — сказал он и взял в руки одно печенье.

— Я не отравила его, — сказала я ему, пока он осматривал его.

— Я и не думал, что ты это сделала. — Он быстро встретил мой взгляд, и мой желудок сделал небольшое сальто от улыбки на его лице. — Я просто удивлен, что ты сделала что-то, что не почернело.

— Если честно, Брук не доверила мне отмерять. Я только помешивала, а она нянчилась с духовкой.