ГЛАВА 27

Рождество 2005 года

— Это, наверное, худший день в году для переезда, — ворчала я, наклеивая скотч на коробки и относя их к двери.

— Это уместно, — ответил Шесть, не выказывая ни разочарования, ни злости. На самом деле, он выглядел таким же кайфовым, как воздушный змей. Не наркотический кайф. Но эмоциональный.

Я была в завязке уже целый год. И я наконец-то согласилась переехать к нему. Мы все еще ссорились, довольно часто, но Шесть был прав с самого начала; я боролась за него, за это. За нас. И в моей голове, казалось, все было в порядке.

Я измучила его, я знала. Мои эмоциональные взлеты и падения, все мои импульсивные решения влияли не только на меня, но и на него. Но он никогда ничего не говорил, всегда поддерживал меня на протяжении всего.

У Шесть были свои дела, он жил своей жизнью до меня. Жизнь, которой я старалась не завидовать, жизнь, которая ничего не знала обо мне.

Мы не говорили о его жизни, об обязательствах, которые у него были вне меня, вне нашего пузыря. Я знала, что у него есть работа, смешанная с личными делами, и старалась быть довольной, зная, что меня это не коснется. Однажды Шесть сказал мне, что люди, которым он нужен, зовут его Шесть, и я знала, что он нужен не только мне.

Шесть помогал Коре, пока она приспосабливалась к новой жизни. Из того немногого, что мне удалось выведать у него, я поняла, что она все еще подросток.

Глупо было испытывать к ней ревность — в конце концов, она была сиротой, девочкой, за которую Шесть чувствовал ответственность. Он никогда не заставлял меня чувствовать себя хуже, даже когда я давила на него.

Я отнесла последнюю коробку из его грузовика в дом, который он приобрел для нас.

Приобрел. Он действительно владел им. Когда я поняла, что объявления, которые он мне показывал, были не арендой, а покупкой, я засомневалась. Я не соглашалась на это. Но Шесть и его глупые романтические комментарии убедили меня согласиться.

— Я хочу дать тебе место, которое никто не сможет отнять. Если мы будем арендовать, всегда есть шанс, что они решат продать. Кроме того, у меня есть деньги от продажи дома в Мичигане. Я должен вложить их с умом.

Мне не нравилось, что он меня очаровал. Но, в конце концов, я согласилась, и следующее, что я помнила, Шесть бросил мне связку блестящих ключей.

— Я сделал ключи. Вот ключи от передней и задней двери.

Так я оказалась в столовой нового дома, который он купил для нас. Когда я сидела и думала об этом, то была ошеломлена, поэтому старалась не делать этого слишком часто.

На стойке стояла бутылка, охлаждающаяся в ведре, и я уставилась на нее, пока он не подошел сзади и не обхватил меня за талию твердой рукой.

— Это газированный сок, — объяснил он. — Это наше шестое Рождество вместе, — продолжил он, когда я просто уставилась на бутылку. — Я хотел отпраздновать его соответствующим образом. — Он открутил крышку с бутылки и налил напиток в два бокала. — Выпей со мной.

— За что мы поднимаем тост? — Когда он открыл рот, я выпалила: — Больше не поднимай за меня тост.

— А как насчет нас?

Я взяла бокал, который он протянул мне, и посмотрела на него через край.

— А что насчет нас?

Он легко улыбнулся, подтрунивая надо мной.

— За нас. За твои успехи на уроках самообороны и за мою удачу в захвате этого места.

Я чокнулась с ним бокалами и сделала глоток. Меня немного потрясло, что я пью что-то, так похожее на вино, но я все равно осушила свой бокал и поставила его на стойку.

В углу гостиной стояла голая рождественская елка. Я смотрела на нее дольше, чем это, наверное, нормально, но она была настолько обычной, что видеть ее в месте, где я буду жить, было... странно.

— Что это?

— Это называется дерево. Они живут снаружи большую часть времени.

Я посмотрела на него.

— У меня никогда не было рождественской елки.

— Я знаю.

— Зачем?

— Потому что я хотел, чтобы она у тебя была. — Он встал рядом со мной и убрал мои волосы с лица. — Я готов начать с тобой что-то настоящее. Я хочу, чтобы ты тоже увидела в этом реальность.

У меня чесались руки от обещаний, вроде дома, который нельзя отнять, и неубранной рождественской елки, наполняющей наше пространство ароматом зимы.

— Что-то реальное? — Я повернулась к нему, и его рука обхватила меня.

— Я знаю, что для тебя это всегда было реальным, здесь. — Он коснулся моей головы и скользнул рукой вниз, чтобы накрыть мою шею. — Но я хочу, чтобы ты увидела, что это реально и за пределами нас.

Я задавалась вопросом, когда я перестану чувствовать себя в равной степени восторженной и испуганной, когда он говорил подобные вещи, но я догадывалась, что проведу остаток своей жизни, привыкая к этому.

Остаток жизни.

Мы не говорили о браке ни разу, но в основном потому, что я была на расстоянии одного срыва от катастрофы. И я думаю, мы оба знали это и осторожно обходили на цыпочках.

— Я не завернул твой подарок, — сказал он мне, отвлекая меня от моих мыслей.

— Забавно, я не слышу больше собак. — Гриффин была с мамой Шесть, поэтому мы могли переехать, не беспокоясь о том, что она сбежит и будет терроризировать все деревья в округе.

— Я думаю, Гриффин нам обоим достаточно. Пока что. Может быть, на следующее Рождество.

Я ткнула его локтем в ребра, но он поймал локоть прежде, чем я успела что-то сказать, и вывел меня из открытой кухни и гостиной в кабинет, расположенный в фойе.

Первое, на что я обратила внимание, — это ткань на полу, закрывающая твердую древесину.

— Ты красишь стены? — спросила я, прежде чем поднять глаза на окно, выходящее на боковую сторону дома. Прямо перед этим великолепным чудовищем из стекла и дерева стоял прочный мольберт с чистым холстом. Сбоку стоял стол, заваленный красками, бутылками, наполненными всевозможными кисточками. Прямо перед мольбертом стоял табурет с ножками, похожими на щупальца.

Мгновение я смотрела на Шесть, просто моргая.

— Тебе нравится?

Я обернулась, рассматривая дополнительные холсты, прислоненные к стене за мольбертом, различные предметы мебели, покрытые разнообразными инструментами и палитрами. Я выбрала нож для палитры из одной из жестяных банок и провела пальцем по тупому краю.

— Это ты сделал?

— Это сделали мы с мамой. Тебе нужно было больше места, лучшие вещи. — Он подошел ко мне и накрыл мою руку своими. — Ты талантлива, Мира. Я серьезно. Я больше не хочу, чтобы ты помогала мне с работой — не потому, что я не считаю тебя хорошей. Ты чертовски хороша. Но ты не создана для того, чтобы воровать и лгать — хотя ты очень хороша и в том, и в другом. — Он окинул меня забавным взглядом. — Ты создана для того, чтобы творить. И я бы предпочел видеть, как ты проводишь часы с кистью в руках, чем смотреть, как ты играешь роль, которая не является твоей. — Он взял кисть с пушистым концом и раскрыл мою ладонь, чтобы провести ею по моей коже. — Я хочу смотреть, как ты творишь. Ты сделаешь это для меня?

Я обхватила кисть и провела пальцами по ручке, пока они не встретились с его пальцами.

— Сделаю, — пообещала я ему, когда мои губы зависли в дюйме от его губ. — Спасибо. — Эти два слова были совершенно недостаточными, но это было все, что я могла ему дать. Шесть был сотней вещей, а я чувствовала, что в сравнении с ним я не дотягиваю и до десяти. Почему он любит меня, почему он хочет, чтобы я переехала к нему, — это были вопросы, которые я постоянно задавала себе, но боялась спросить вслух; боялась нарушить баланс того, кем мы были, подняв зеркало и попросив его объяснить, почему.

— Включи музыку, — сказала я, прижавшись самым нежным поцелуем к его губам. — Позволь мне творить для тебя.

То, что я не могла сказать словами, я скажу красками. И я начала.

Все началось с торса женщины, на который были нанесены два прокола, повторяющиеся по всему телу. Шесть молча наблюдал за мной, приносил мне воду и закуски, но ничего не говорил, наблюдая, как я истекаю кровью на холсте.

Вскоре после полуночи я приступила к змее. Она обвилась вокруг ее туловища шесть раз, как зеленый удав, сдавливающий ее от живота до шеи.

Около трех часов ночи я написала ее руку. Шесть с большим интересом наблюдал за тем, как я рисую змею, сидя на табурете, пока я стояла. Он не спал все это время, даже когда я добавляла мельчайшие детали к чешуе. Затем я нарисовала голову змеи, лежащую в руке женщины. Она держала ее не со страхом, а скорее ласкала. Другой рукой она прижимала ее к своему телу, хотя та выжимала из нее жизнь.

А на чешуе змеи, состоящей из повторяющихся шестерок, я написала одно слово: любовь.

Когда я закончила, рассвет пробивался сквозь переднее окно, заливая желтым светом покрытый тканью пол. Я отложила кисть, и Шесть взял меня за руку и притянул к себе. Он повернул меня так, что мы вместе смотрели на мою картину — слияние зеленого, черного и красного, а потом он прижался губами к моему уху.

— Спасибо, — прошептал он, вызвав дрожь в моих конечностях. И я поняла, что он благодарит меня не за картину, а за то, что я ему показала.