— Похвастаешься чем-нибудь? — Спросила Брук, проводя ножом по заклеенной печати.

— Ни в коем случае. — Я решительно покачала головой.

— Однажды тебе придется.

Я ни за что этого не хотела. Искусство субъективно, я знала это. Конечно, это так. Но когда я стояла в этом пространстве, окруженная другими художниками, мое искусство казалось мне обманом. Другие творцы, их произведения выходили за рамки того, что я знала об искусстве. Это было как продолжение их тел, воплощенное на холсте, коже или в скульптуре. Мое искусство рождалось из чувств, но это были чувства, которые я отпускала, как только переносила на холст. Они не жили со мной, и поэтому мои чувства к ним умерли, как только они перешли от меня к кисти. Художник должен испытывать восторг от своей работы, верно? А я, после того как заканчивала картину, засовывала ее под кровать или еще куда-нибудь. Я не воспринимала это, ничего не чувствовала. И если все остальные, кто выставлял свои работы в Сухом Пробеге, могли вызвать у меня чувства, а мое собственное искусство не могло сделать то же самое, то кем еще я была, как не мошенницей.

Сухой Пробег был мертвым, когда я, наконец, добралась до другого конца города. Джейкоб снова курил у входа, когда я вошла во двор. Дымовые кольца, которые он пускал, были единственным художественным произведением, которое я когда-либо видела, чтобы он создавал, чего я не осознавала до этой ночи.

Когда он увидел меня, заправил свои лохматые волосы в шапочку и потушил сигарету, чтобы последовать за мной.

— Брук с тобой?

— Похоже, что да? — спросила я, наливая себе чашку кофе из маленькой кухоньки.

— С ней все в порядке?

Джейкоб знал, что Брук переехала ко мне, но прошло так много времени с тех пор, как Брук приезжала в Сухой Пробег, что каждый раз, когда Джейкоб видел меня без нее, он предполагал худшее.

— Она в порядке. Родила ребенка. Она дома.

Джейкоб быстро кивнул и передал мне сахар, пока наливал себе кофе.

— С ребенком все в порядке?

Она прекрасна. Она идеальна.

— Ребенок — это ребенок, Джейкоб. — Я пожала плечами и поднесла кофе к губам, дуя на него сверху. – Все в порядке.

Он снова кивнул и тоже подул на свой кофе.

— Это хорошо.

— Конечно. — Я посмотрела через его плечо на коридор, который открывал галерею. — Кто-нибудь новый сегодня вечером?

— Никого. Было немного глухо. Сейчас октябрь. Все в Тахо.

Я пожала плечами, не понимая, чем это привлекает.

— Тогда, наверное, я поброжу вокруг. — Я двинулась вокруг него.

— Ты когда-нибудь собираешься принести сюда свои работы?

Я повернулась. Он разговаривал с Брук? Но, по крайней мере, с Джейкобом я могла задать вопрос ему в ответ.

— Ты когда-нибудь собираешься принести сюда свою работу?

Джейкоб отвел глаза, глядя на кирпичную стену позади меня.

— Я не думаю, что это было бы уместно.

— А почему нет?

— Потому что. — Он пожал плечами, выглядя как парень, только что закончивший колледж и не знающий, что делать со своей жизнью. — Я здесь вроде как менеджер.

Я фыркнула.

— Дерьмо, вроде того, что ты только что сказал, может стать хорошим удобрением, но оно все равно воняет.

— Что это значит?

— Я имею в виду, — я подалась вперед, — что ты только, что накормил меня какой-то ерундой. И хотя это может быть хорошим удобрением для твоей лжи, я все равно могу это учуять. — Я постучала своим бокалом по его бокалу. — Когда ты сможешь быть честным со мной, что ж, — я сделала глоток, а затем пожала плечами, — возможно, я буду честна с тобой.

Я повернулась, направляясь обратно в коридор, и постаралась не улыбнуться, когда почувствовала его шаги позади себя.

— С моей стороны несправедливо приносить сюда свою работу, — продолжил он за моей спиной. — Потому что я хорошо известен, и я не хочу, чтобы люди уделяли мне внимание, которого я не заслуживаю.

Я остановилась достаточно резко, чтобы он налетел на меня сзади и пробормотал дюжину извинений.

— Ты считаешь, что не заслуживаешь внимания?

— Я не думаю, что заслуживаю внимания, которое я не заслужил. Мое присутствие здесь, — он указал рукой на пространство, — может привести к обязательной похвале. — Он шаркнул своими изношенными Конверсами по полу. — И здесь много талантливых людей. Я не хочу отвлекать внимание от них, даже если бы я думал, что моя работа была достаточно хороша, чтобы заслужить это.

Я задумалась над его словами на мгновение и поняла, что в глубине души он хороший. Вдумчивый, сосредоточенный на важном деле. Наши причины не делиться своими работами могли быть разными, но его я могла понять.

— Это благородно, — прокомментировала я, повернувшись к одному из проходов, чтобы посмотреть на работу, которую я видела там всего неделю назад.

— Это не так. Это честно. — Он встал рядом со мной перед незанятым маленьким псевдокубиком. — Здесь есть место для тебя. — Когда я покачала головой, он сказал: — Я был честен с тобой. Твоя очередь. — Он подтолкнул меня плечом, как это можно сделать с другом. Но мы с ним не были друзьями. Мы были... знакомыми, если вообще знакомыми.

Но я сказала, что расскажу ему, и я рассказала.

— Я не думаю, что моему искусству здесь место. — От одного словосочетания «мое искусство», слетевшего с моих губ, мне захотелось скривиться.

— Что, потому что оно слишком хорошее?

Я бросила на него язвительный взгляд.

— Нет. Возможно, я самовлюбленный нарцисс, но это самое далекое от моих мыслей. — Я повернулась к кабинке рядом с пустой. — Например, посмотри на это. — С правой стороны виднелись облака с кратким рельефом голубого неба посередине, когда с левой стороны образовались новые облака. Но приближающиеся облака, как я их проанализировала, были темнее, злее. — Все просто, но это не так. Есть так много способов интерпретировать это.

— Как ты это интерпретируешь?

Я посмотрела на него искоса.

— Я думаю, это личное. — Это напомнило мне о том, как могут надвигаться бури, и как только ты успеваешь перевести дух, почувствовать облегчение, вскоре следует другая буря. Не было места, чтобы успокоиться. Я могу отнести это к себе.

— Хорошо, тогда что насчет этой?

— Эта рассказывает историю. Не используя ни одного слова, она рассказывает историю. И эта история выглядит по-разному для каждого, кто на нее смотрит. — Я сделала паузу. — То, что я рисую, ну, я рисую для себя. Эмоции. Я чувствую их, рисую их, а потом они уходят. — Я повернулась к Джейкобу. — И тогда я теряю связь с картиной, так как же я могу выставлять работы, к которым я ничего не чувствую?

Он провел языком по зубам, его губы были настолько тонкими, что я могла видеть движение под его кожей.

— Я понимаю. Итак, ты рисуешь только тогда, когда чувствуешь себя определенным образом?

— Да. — Я недолго размышляла, как много я хочу сказать. — В основном, гнев.

«И еще боль», — добавил голос. Но было легче рассказать кому-то о своем гневе, чем о своей боли, поэтому я не стала озвучивать это вслух.

— А когда ты счастлива?

Я нахмурила брови.

— Ты знаешь. — Он приложил кончики указательных пальцев к обеим сторонам рта и приподнял уголки в улыбке. — Сделай это. Ты ведь делаешь это время от времени?

— Веришь или нет, но делаю.

Просто не так много, с тех пор как ушел Шесть.

— Я не рисую, когда чувствую что-то, кроме гнева, — сказала я.

Или боли.

Черт, голоса были более раздражающими, чем обычно.

— Почему?

Как далеко должно было зайти это честное общение? Должна ли я открыть рот, сказать ему, что мое безумие привело меня в гнев, а гнев привел меня к наркотикам и алкоголю, или другим зависимостям, которых я активно старалась избегать сейчас? Я почесала запястье.

— Единственное время, когда мне нужна отдушина, это когда я злюсь. Когда я счастлива, мне не нужно изгонять это из себя.

— А что, если рисование, когда ты не злишься, может дать что-то, чем ты гордишься, что-то, на что ты хочешь продолжать смотреть, что-то, чем ты захочешь поделиться?

Я задумчиво пожевала губу.

— Ты говоришь как гребаный психотерапевт.

Он усмехнулся.

— Это мой отец. Не я.

Я прищурилась на него.

— Консультационная практика. — Я указала над нами. — Ты живешь там.

Его улыбка стала застенчивой.

— С моими предками. Да.

— Значит, ты менеджер, — я поставила воздушные кавычки вокруг этого слова. — А твои предки...

— Это была идея моего отца. — Джейкоб двинулся вперед меня, но не настолько быстро, чтобы я подумала, что он пытается от меня убежать.

— Я имею в виду, это круто. — Я догнала его. — Он куратор изобразительного искусства?

Джейкоб фыркнул.

— Я не думаю, что он действительно понимает искусство — по крайней мере, не так, как я. У нас с ним сложные отношения. Но они стали лучше с тех пор, как он разработал это. — Он протянул руку вперед. — Это была действительно его идея. Чтобы дать мне что-то продуктивное. — Джейкоб провел ногтями по своему лицу, по бороде, которую он пытался отрастить, но у него ничего не получалось.

— Должно быть, он очень заботится о тебе, раз дал тебе это.

— Он заботится о своих пациентах. — Он посмотрел на меня искоса. — Многие из них здесь.

— О? — Я начала более внимательно изучать лица. — Например, кто?

— Он не говорит мне. Но я знаю, что он посылает их сюда. Они говорят мне, к его огорчению. — Он остановился у другой пустой кабинки, и его рука накрыла передний карман куртки точно так же, как я, когда думала о том, чтобы покурить. — Хочешь выйти на улицу, выкурить сигарету?

— Конечно. — Он пошел по дороге, хлопая людей по спине, обнимая тех, кто останавливался перед ним, все, кто на мгновение требовал его внимания. Когда мы, наконец, оказались на улице, он сделал глубокий вдох и немного посмеялся, доставая пачку сигарет.

— Что смешного?

— Они все меня там любят. — Он покачал головой, как будто эта идея была уморительной, и зажал сигарету между зубами, предлагая мне одну, когда он прикуривал ее другой рукой.

— Ты — Моисей. Разделяешь Красное море.

— Я — Джейкоб. Метамфетаминовый наркоман.