Неправильно истолковав выражение моего лица, он говорит:

— Все в порядке, тебе не обязательно говорить это слишком… я знаю, что еще слишком рано. Я просто хотел, чтобы ты знала, что для меня это не секс. Я имею в виду, я хотел переспать с тобой, конечно. Я умирал от желания. Но это гораздо больше, чем это. С того момента, как я встретил тебя, Елена, я был ошеломлен. Ты боец. Ты свирепа, и горда, и великолепна, и мне это в тебе нравится. Ты храбрая.

Я чувствую, как слезы наворачиваются на глаза.

Он неправ.

Я не храбрая.

Если бы я была храброй, я бы сказала ему правду. Я бы сказала своему отцу отвалить, и будь прокляты последствия.

Но я в ужасе от своего отца. Он монстр, который преследовал меня в кошмарах с тех пор, как я была малышом. Никто не мог понять, каково это — расти в тени мстительного бога, знать, что в любой момент, если ты ему не угодишь, он может уничтожить все, что тебе дорого. Знать, что ему доставляет удовольствие причинять тебе боль, уничтожать остатки твоего мятежного духа.

Хуже всего то, что мой отец не всегда злой. Если бы я могла просто постоянно ненавидеть его, это было бы проще. Он намного коварнее. Он покупал мне подарки и оказывал мне услуги. Он делал мне комплименты и даже время от времени давал хорошие советы. Он проявляет доброжелательность и человечность, когда это ему угодно.

Он делает это, чтобы найти слабые места в моей броне. Чтобы заставить меня усомниться в собственном суждении. Он дает достаточно надежды, чтобы иногда я думала: — Может быть, он позволит мне поступить в университет. Может быть, когда-нибудь он позволит мне выйти замуж за мужчину, которого я люблю. Может быть, он становится добрее. Может быть, он полюбит меня.

Он использует кнут и пряник. И он копит информацию, которую узнает, чтобы ударить меня ею в самый неподходящий момент. Я никогда не знаю, что он знает, а что нет. Я никогда не знаю в безопасности ли я. Его манипуляции настолько укоренились, что иногда я верю, что он может читать мои мысли.

Моя мать принимала на себя основную тяжесть его жестокого обращения. Но после ее смерти это почти полностью сосредоточилось на мне.

Теперь я чувствую себя так, словно закована в цепи в самом темном из подземелий. Себастьян предлагает мне ключ, способ выбраться. Но я так чертовски напугана, что не уверена, хватит ли у меня сил даже попробовать замки. Потому что мой отец всегда наблюдает.

Так что все, что я могу сделать, это молча покачать головой. Хочу рассказать Себастьяну все, но не могу этого сделать.

— Ты храбрая, — говорит Себастьян, улыбаясь мне. — Ты стояла в стеклянной комнате. Если ты можешь сделать это, ты сможешь сделать все.

Себастьян отвозит меня до дома. Я должна была отправиться за покупками, но нет смысла продолжать эту уловку, поскольку торговые центры закрылись несколько часов назад, а у меня нет с собой сумок с одеждой.

Я вижу, что свет выключен в кабинете моего отца, а также на большей части главного этажа. Маленький огонек надежды расцветает в моей груди, думая, что он, должно быть, вышел. Я смогу проникнуть незамеченной.

Но как только я открываю входную дверь, я сталкиваюсь с неповоротливой, молчаливой фигурой Родиона Абдулова.

Родион работал на моего отца двенадцать лет, с тех пор, как его последний босс отрезал ему язык.

Может быть, именно поэтому он так безжалостно предан, чтобы реабилитировать себя в глазах Братвы. Чтобы развеять любые подозрения, что он мог испытывать негодование из-за потери способности говорить. Или, может быть, это просто его натура. Какова бы ни была причина, он выполняет приказы моего отца в мельчайшей степени, какими бы отвратительными они ни были.

Похоже, он решил, что его самая важная задача из всех — не спускать с меня глаз.

У Адриана другая теория. Он думает, что Родион зациклен на мне. Он думает, что Родион верит, что если он будет верно служить моему отцу, я достанусь ему в качестве приза.

Это правда, что Родион постоянно наблюдает за мной, следуя за мной из комнаты в комнату в доме. Но то, как он смотрит на меня, совсем не похоже на любовь. Это больше похоже на подозрение или ненависть. Может быть, он знает, как я отношусь к своему отцу, и он думает, что я опасна.

Я пытаюсь пройти мимо него. Он перемещает свое тело так, что загораживает мне путь.

Родион — настоящий зверь, с короткими темными волосами почти такой же длины, как его борода. Его маленькая круглая голова сидит на теле в форме холодильника, между ними нет шеи. Его глаза — маленькие щелочки на одутловатом лице, а нос был сломан несколько раз. Я не знаю, как выглядят его зубы, потому что он не говорит и не улыбается.

Больше всего меня пугают его руки. У него толстые, короткие пальцы, которые я слишком много раз видела, обагренными кровью. Даже после того, как он моется, остатки крови остаются у него под ногтями и в глубоких трещинах на руках.

Он использует эти руки, чтобы делать свои собственные резкие, непривлекательные знаки. Это не обычный язык жестов — это знаки, которые он изобрел, которые его boyeviks понимают. Я тоже их понимаю, хотя и притворяюсь, что это не так.

— Уйди с моего пути, пожалуйста, — холодно говорю я ему. — Я хочу подняться в свою комнату.

Медленно, не двигаясь, он указывает на дверь.

Он спрашивает, где я была.

— Не твое дело, — говорю я. Я пытаюсь говорить как можно более надменно, чтобы он не заметил моей нервозности. Но Родион не меняет своей позиции передо мной. Его маленькие поросячьи глазки блуждают по моему телу.

Я чувствую его глаза, как насекомых, ползающих по моей коже. Я ненавижу это, но это особенно невыносимо сейчас, когда я уже нервничаю из-за того, что я только что сделала.

Его взгляд останавливается на юбке моего платья. Подол запылился от соприкосновения с песком, но это не то, на что он смотрит. Он смотрит на единственное пятно темно-красной крови на юбке.

Он переворачивает ладонь, она открыта — его знак для “Что?” Он спрашивает меня, что случилось.

— Это ерунда, — нетерпеливо говорю я. — Только немного вина после обеда.

Родиона не проведешь. Он знает, как выглядит кровь, лучше, чем кто-либо другой.

Схватив меня за платье, он прижимает меня к стене. Я подумываю о крике, но что хорошего это даст? Любые люди, которые прибежали бы, были бы солдатами Родиона.

Я знаю, что у Родиона всегда при себе оружие — нож в кармане и еще один, пристегнутый к икре. Иногда у него под пиджаком два пистолета в кобурах. И всегда Беретта, заткнутая сзади за пояс брюк.

Ему не нужно никакого оружия, чтобы подчинить меня, кроме его собственной силы и размера.

Он прижимает меня к стене одним мясистым предплечьем, его сверкающие темные глаза смотрят в мои. Я чувствую запах его одеколона, который не теплый и приятный, как у Себастьяна, он резкий и кислый, как алкоголь. Под этим скрывается мускусный животный запах его пота.

— Отпусти меня, — шиплю я, пытаясь скрыть свой ужас.

Вместо этого Родион раздвигает мои ноги своим ботинком. Одной рукой он залезает мне под юбку, другой прижимает меня к стене. Теперь я действительно кричу, но это не имеет значения. Он касается моей киски своими толстыми пальцами, ощущая плоть, которая все еще опухла и болит.

Когда он убирает руку, я вижу блеск крови и мою собственную влажность на кончиках его пальцев. Возможно, и сперму Себастьяна тоже.

Мое сердце замирает в груди.

Если он расскажет об этом моему отцу, папа узнает, что я сделала.

В этот момент в фойе заходит мой брат. На мгновение он выглядит шокированным, а затем его лицо темнеет от ярости.

— УБЕРИ ОТ НЕЕ СВОИ ГРЕБАНЫЕ РУКИ! — кричит он.

Родион отходит от меня, убирая свое тяжелое предплечье с моей груди. Я снова могу дышать, но с трудом, потому что мои ребра все еще сжаты от страха.

— Как ты думаешь, что ты делаешь? — Адриан требует. — Как ты СМЕЕШЬ прикасаться к ней?

Родион переводит взгляд между нами с молчаливым презрением. Он уважает моего брата больше, чем меня, но в конечном счете он отвечает только перед нашим отцом.

Он не утруждает себя тем, чтобы подать знак кому-либо из нас. Он просто поворачивается и уходит по темному коридору.

Как только он уходит, я прислоняюсь к стене, дрожа от того, что с трудом сдерживаю слезы.

Адриан садится рядом со мной, встревоженный и смущенный.

— Что не так, fasol? — он спрашивает меня. Fasol’ это фасоль. Это было его прозвище для меня с тех пор, как мы были детьми, потому что мы были, как две капли воды похожи.

Я хочу рассказать своему брату все, но даже здесь я не могу быть уверена, что никто не слушает.

Поэтому я просто прижимаюсь лицом к его плечу, чтобы беззвучно заплакать.