- Добрались, слава пророку, - прошептала Салатын, прижавшись лицом к оконному стеклу, охолодевшему от сырости. Она разглядела во дворе силуэт сына Мошу, фельдшера Махмуда и татарина Темира. Те остановились под тутовым деревом и, похоже, о чем-то говорили.
- Время нашли болтать! - негромко проворчала Салытан и хотела было постучать в окно, но сообразила, что им там внизу не услыхать. Она обернулась туда, где на кровати, тяжело дыша, лежал отец, лицо у него осунулось, щеки отливали пугающей желтизной, ресницы подрагивали.
- Да что же это они в дом не идут? - растерянно сказала Салатын.
- Пришли?
-Да.
- А самовар поставила?
- Давно. Готов уже самовар.
Первым в комнату вошел фельдшер Махмуд, за ним Темир; скинув брезентовый плащ, он швырнул его в угол, кивком поздоровался с хозяйкой, дернул носом, потом уселся, скрестив ноги, у самого порога. А Мошу еще внизу был, запирал ворота на засов.
- Помереть мне на месте, Зульфугар-киши, если ты не симулируешь. И когда только ты перестанешь? - густым, жизнерадостным голосом говорил фельдшер Махмуд, подходя к кровати больного, выпрастывая его исхудалую руку из-под одеяла и считая пульс. Пульс был нормальный, так что Махмуд поначалу подумал, может быть, старик и вправду больным прикинулся? От скуки, шутки ради, чтобы зазвать его к себе. Но, разглядев черные круги под глазами и желтизну на лбу, отказался от подозрений.
- Салатын-баджи, подай-ка мне мою сумку...
Салатын подняла сумку, оставленную у порога, возле ног Темира, и подала Махмуду. Зульфугар-киши открыл глаза, посмотрел на него и сказал:
- Ухожу я, Махмуд... Головой твоей клянусь, так...
- Ради всех святых! - вскрикнула Салатын. - Что ты такое говоришь, отец, на ночь глядя, зачем нам сердце терзаешь?! - Вся тревога ее, все напряжение с тех пор, как она отправила сына за фельдшером, взорвались в этих словах.
Мохнатые брови Зульфугара-киши встопорщились, мутные глаза уставились на Махмуда, но видели как будто не его, а что-то другое.
- Ну, что как собака вцепилась? - сказал он слабо. - Доконает меня эта Салатын...
- Что ты, отец? - всплакнула Салатын. - Да стану я твоей жертвой, что я тебе сделала?!
Махмуд строго повел глазами на нее, помолчи, мол, не перечь старику.
- Зульфугар-даи, - сказал он весело, - сердце у тебя, как мотор работает, так что не бойся и не думай ничего такого. Неможется тебе, так это пустое, со всяким бывает!..
- Нет, сынок... За мной Сарыджа-оглу Мухаммед приходил...
- Это еще кто такой?
- Урядник из Пейканлы...
От крика Салатын у Махмуда в ушах зазвенело.
- Чтоб ему в аду гореть, чтоб дотла ему сгореть и дымом изойти! - в голос кричала Салатын. - Чтобы кости его в черной земле пищей шакалам стали! Ах, мерзавец этакий, совсем с панталыку сбил старого человека.
Салатын, стоя в изножье отцовской кровати, с яростью, во весь голос проклинала никому неведомого урядника, и хотя Махмуд ничего из ее слов не понял, ему стало не по себе, его вдруг охватил страх, ему померещилось даже, что не Салатын это разоряется, а кто-то другой ее голосом орет. Что за урядник, почему урядник, откуда урядник?.. Махмуд, удивленный, оглянулся на прикорнувшего возле дверей Темира, как будто ждал от него ответа на эти вопросы. А Темир дремал, свесив себе голову на грудь, ему и дела не было ни до чего! Мошу, заперев ворота, поднялся наверх, сел в углу на покрытый килимом пол и вытирал махровым полотенцем свои промокшие ноги.
Махмуд достал из сумки сверкающую коробочку со шприцем, отбил кончик ампулы, заполнил шприц, посмотрел его на свет и осторожно выпустил воздух.
- Будет тебе вопить, Салатын, - сказал он, - иди-ка помоги мне.
Зульфугар-киши спросил:
- Что ты колешь, дорогой?
- Кардиаминус джартес!
- Хорошее лекарство? - беспокойно спросила Салатын. - Наше или ихнее?
Последние пять лет, как занемог отец, и сама она стала мучаться одышкой и ногами, она только и видела спасение, что в "ихних" лекарствах. В наши она не верила, даже пилюли от головной боли не соглашалась принимать, если наши.
Зульфугар-киши, смешно двигая кадыком, посмеивался себе под ус, он принял шутку Махмуда и сказал ему сквозь смех:
- Махмуд, дорогой, вкати-ка ты нашей Салатын один "джартес"... хо... хо... хо...
"Джартес" по-армянски значило "разбиться, расшибиться всмятку", они оба знали это, обменялись заговорщицкими взглядами и рассмеялись.
Салатын в недоумении перевела взгляд с одного на другого, пожала плечами и оглянулась на Мошу.
- Да это название лекарства, не понимаешь? - гася смех в глазах, сказал Мошу. - Ты что - доктор, фельдшер, медсестра - зачем спрашиваешь?
- Ну, спросила - что тут такого? Спрос не грех, за спрос денег не берут. Обучись я в свое время наукам, - сказала она вдруг с обидой в голосе, - и фельдшером бы стала, и доктором. Не насмешничали бы теперь надо мной! - Салатын улыбнулась, передумала обижаться, не в традиции дома это было, с основания своего их дом стоял на доброй шутке, на остром слове, и никто не обижался, напротив, веселое, ядреное слово хранило благополучие этого дома.
Махмуд, сделав укол, осторожно положил руку Зульфугара-киши поверх одеяла и тыльной стороной ладони коснулся его лба, нет ли температуры; лоб старика был в холодной, липкой испарине, и это напугало его больше, чем если бы оказалась высокая температура.
"Что это?" - подумал он и снова ощутил мгновенный порыв ветра, едва не опрокинувший их лодку, ему почудилось что-то пугающе общее в холоде старикова лба и давешнего порыва ветра, что-то не то...
Зульфугар-киши снова открыл глаза, сглотнул слюну раза два, при этом кадык его заходил вверх-вниз, и спросил:
- Салатын, дочка, а где сирота? Я про Темира спрашиваю... Салатын махнула рукой в сторону двери:
- Да вон же, спит, сны сладкие смотрит!
- Отведи его вниз, постели ему постель. Поесть ему собери, оголодал, небось. И водки бутылку поставь.
- А водка зачем? Чтобы спьянел и снова на дерево полез?
- Никуда он не полезет, выпьет и спать ляжет... И нам с доктором водки поднеси, выпьем по стопке.
- Тебе же только что укол сделали! - глаза у Салатын сверкнули праведным гневом.
Махмуд выдернул себе стул из плотно стоявшей у стены шеренги стульев, поставил у кровати Зульфугара-киши и сел.
- Можно, - сказал он. - Сто граммов можно. И не делай ты из живого человека труп! Ступай, делай, что велят!
Салатын подошла к Темиру, потрясла его за плечо:
- Темир! Ай, Темир!
Темир вздрогнул и открыл глаза. Они у него были красные-красные.
- А?! Что?!.
- Вставай, сирота, пойдем вниз. Водки тебе дам.
Темир сказал "йаалла!", поднялся, протер свои заспанные глаза и некоторое время озирался, оглядывая комнату. Он будто впервые видел ее, эту комнату в коврах и мутаках, с никелированной кроватью у окна, на которой лежал Зульфугар-киши, с мощной, свисающей с потолка люстрой; Махмуда, Салатын и Мошу он тоже оглядел так, как будто видел их в первый раз. Постояв и поозиравшись он открыл, наконец рот и сказал:
- Добрый вечер, Зульфугар-киши!
Махмуду показалось, что Темир и не расслышал толком, что ему Салатын посулила, а если и расслышал, то не усек, а то бы кинулся ястребом, не стоял бы тут с отвисшей челюстью и не озирался по сторонам...
- Добрый вечер, Темир, - отвечала Салатын за отца. - Ну, пойдем вниз, поешь и ложись спать.
Они вышли, и с лестницы, ведущий на первый этаж, послышалось покашливание Темира.
- Замучил я тебя в последнее время, Махмуд, дорогой. Ничего не поделаешь, старость, будь она проклята. Бог дает нам жизнь, а в придачу тысячу хворей... Но, клянусь твоей головой, Махмуд, тут совсем другой случай.
Нетерпение одолевало старика, он торопился, говорил с трудом, дыхание было прерывистым, а голова его на подушке показалась Махмуду с кулачок.
- Клянусь тебе могилой отца. Зульфугар-даи, ты в полном порядке! Помереть мне, если вру. Проснешься утром здоровехонек и еще водки со мной тяпнешь!