- Кажется, да... То есть ты предлагаешь...
- Я уже договорился с рядом ребят. И спонсора найдем! Тут есть один приезжий, Сэм Афанасьев из Калифорнии, он через недельку открывает подписку в Штатах для нашей программы... Я думаю, он еще свои вложит... Придет время, мы ему отслужим.
- Да,- спокойно сказал Петенька, подумав,- я думаю, Америка заинтересована в том, о чем ты говоришь... И не только она... Язык-то ракетами не прикроешь... Торговый дом "Русский мат", оптово-розничные операции! Звучит...
Глызин польщенно хохотнул.
- Я же говорил, что ты толковый парень... Ну насчет торгового дома - это у тебя буржуйская закваска проявляется, н-но... суть ты ухватил! Сегодняшние словари бранной лексики - это же нищета, заговор! Я один, не вставая с этого места, могу больше написать великорусских выражений, чем все эти писаки в манишках... Вот сейчас парень с первого этажа просит шесть тысяч, чтобы насытить нужной лексикой всего Чехова и Достоевского. Это немного. Не дашь на святое дело, а?
- Не могу,- вздохнул Петенька.- Меня мама на порог не пустит. Она любит Чехова.
- Мама? Хорошо... Возьмешь Бунина и Набокова. И смотри, будешь тянуть, достанется тебе какой-нибудь Мельников-Печерский, не жалуйся потом. Это что! Я хочу создать Всеобщий словарь современного русского литературного мата сокращенно ВССРЛМ.
- Не будут путать с известной организацией?
- Не!.. Словом, вноси пай и бери разделы. Не любые, конечно. Что получше извини, уже пристроено...
- Что же ты мне дашь? - спросил Петенька так спокойно, что я, с одной стороны, улыбнулся, а с другой - решил, что пора одеваться и быть наготове.
- Ну... "Е - Ё" будет мне, сам понимаешь... "Х" мы делаем напополам с одним профессором, а "Б" пришлось отдать ему же, потому что у него связи среди издателей еще больше моих... Но я ему, пауку очкастому, это припомню. А ты возьми "М", "Л", даже, может быть, "С", если подкинешь деньжат... Тряхнем ВМПС имени Тургенева, как остроумно сказал один современный писатель.
- Что тряхнем?
- Ты что, в школу не ходил? Великий, могучий, правдивый и свободный... Усек?
- ...и свободный,- повторил Петенька.- Вот, значит, как... Ай да писатель...
- Самый что ни на есть писатель,- причмокнул Глызин, выставив из-под стола пораженную грибком ногу.- Он, кстати, с другой стороны нам помогает: насыщает язык иностранной лексикой. Прямо экскаваторными ковшами сыплет - вперемешку с матом! Блеск! Мне это напоминает... смыкание кольца под Сталинградом.
- А мне - под Ленинградом,- сказал Петенька.
- Ну под Ленинградом. Нет, наша и так возьмет, без этих всех программ, ты не думай... Слишком многим это улыбается. И тут не в политике дело, что хорошо! Коммунисты, демократы, почвенники, западники - у всех глаза загорятся, стоит намекнуть. Это ж... язык Пушкина! Толстого! Такого куска на всех хватит! Поначалу, конечно...- поправился он.- И если я тебя приглашаю, то один раз, и только потому, что жаль твоего будущего. Учти, потом сам прибежишь, да не пустим! Наши курсы, дорогуша, они ведь не только пролонгированные, но и пробабилитные... Вероятностные, по-старому... Может, кончишь, может, нет. Как себя поведешь!
Я, видимо, рано встревожился. Петенька решил выяснить всё до точки.
- Мы отвлеклись,- сказал он.- От главного. Пушкина с Лермонтовым кто на себя возьмет? Ты?
- Ну не ты же! Ишь... не успел прийти, а туда же... И дело это тонкое. Надо готовить почву. Для начала дадим три рубля какому-нибудь доценту, их у метро много ходит, а он нам книжонку, что, мол, весь Барков - это Пушкин неопознанный. Или еще проще - найдены новые пушкинские стихи и статьи, где красная нить - что российское могущество прорастать будет матом... Они сейчас голодают, все эти очкарики. И пусть попробуют пикнуть!
- Но есть еще массовый читатель. Он любит Пушкина. Он не смолчит!
- Любит, говоришь? - усмехнулся Глызин.- Ох, Петруха... ты простой, как моя жизнь! Ничего, оно даже полезно, что ты сомнений на таишь... Смотря перед кем, конечно... А что это такое значит - "любит"? А?
Петенька молчал. Было ясно, что Глызин ехидничает не зря и что именно этот пункт беседы почему-то разбередил его всерьез.
- Молчишь? Я тебе скажу. И это все, кроме тебя, знают, только вслух не говорят. Любовь к великому поэту и вообще любая любовь - занятие обязывающее. Да еще как! Ты вот, например.- Он отогнул мизинец в сторону Петеньки.- Тебе нравится, когда тебя к чему-то обязывают?
- Мне? Н-нет...
- Вот и мне - н-нет... И всем остальным тоже - н-нет! Чтобы по-настоящему любить Пушкина или Лермонтова, надо быть самому хоть в чем-то - и в чем-то серьезном! - таким, как они. Раб никого не любит. На то он и раб. Сколько людей сбежалось, когда Пушкин помирал,- это ты всюду прочитаешь. Много, да? А сколько из-за Пушкина в ссылку пошло? Один гусар... Так вот он и имел право говорить, что любит Пушкина. А любить того, за кого тебе пятерку в школе поставят, или книжку твою издадут, или степень тебе присвоят - на это много ума не надо... Я ж тебе говорил - у нас не любят, у нас назначают. В каждой стране по-своему. У англичан, к примеру, Байрон был - что твой Наполеон, знаменитее его мир не знал. И что? Вышел из моды, приличий не соблюдаешь никакой ты нам больше не лорд, и до свидания! Там назначений нет... И вот поэтому мы сделаем и с Пушкиным, и с Лермонтовым всё, что захотим, и никто не посмеет нам мешать. Мы ж не снимаем с должности! Мы осовремениваем.
Он вдруг резко подался вперед, так что Петенька отшатнулся вместе со своим стулом.
- Ну а хочешь, Петр Иваныч, я тебе скажу еще кой-чего? И вот это в любой газете печатай, нарасхват пойдет. У нас за всю историю России по-настоящему любили только одного человека. До тягучей слюны! До дрожи в коленках! Сильней родителей! Крепче милой! Жарче деток... А то и себя. Дураки и умники, несудимые и социально близкие, те, кто еще не сел, и те, кто уже сознался! Что, спорить будешь?
Петенька молчал.
- И не зря...- сказал Глызин, переводя дух.- Он заработал. Нет, не талантами какими-то. Он даже посмел быть нерусским, говорить с акцентом! У него за душой было только одно, но зато самое нужное, самое заветное... Он ОБЕЩАЛ. Всем и всё. Заместил Бога небесного, который далек и невидим. Сам на крест не пошел - послал всех, кроме себя! Зато снял со всех ответственность за светлое будущее и страшное настоящее. Никто, никогда столько не ОБЕЩАЛ, сколько он ОБЕЩАЛ! Ни у кого результат так не отличался от обещанного! Но ведь им было нужно не обещанное, а чтобы им ОБЕЩАЛИ и чтоб самим ни за что не отвечать. Они ему простили кровь своих детей, а это тебе не пушкинские чернила. Они и сейчас такие же, только жаднее. И мы сделаем с ними всё, что захотим.
Петенька молчал.
- Ну, чего молчишь? Давай, защищай своего Пушкина! Только как ты будешь это делать, если Пушкин НЕ ОБЕЩАЛ, а тот ОБЕЩАЛ? Поэты не обещают - им не до этого... Они там себе думают, шутят, плачут, живут, чтоб, значит, мыслить и страдать... И ты решил, что кому-то захочется составить им компанию? - Глызин откинулся на спинку стула и взмахнул рукой.- Да если бы ко мне с неба спустился ангел - прямо сейчас! - и сказал: "Хочешь, Алеха, я тебя за всё вознагражу? За все твои унижения? Тебя будут любить, как Пушкина, нет - как молодые любят Лермонтова и даже еще больше?" А я бы ему на это - шиш... Ты хоть и не ангел небесный, а погляди... Больше-то некому показать! Я б ответил: "Раньше надо было приходить! А сейчас я без такой любви обойдусь. Мне она пуще всего, что было, унизительна - такая любовь! Ты мне дай их всех вот сюда, в кулак, и чтоб не надо было притворяться,
что я хотел бы всю эту Русь-матушку осчастливить, да вот неполадки с электричеством..."
Я давно ждал, когда же Глызин полетит со стула. Это соответствовало законам физики и хоть как-то разрядило бы атмосферу. Но, казалось, даже мебель нашего общежития признала в немало весящем Глызине своего господина и не думала рассыпаться. Атмосферу отрегулировал сам Петенька, и, каков бы он ни был, с этих минут мое отношение к нему определилось.