Весной 1970 года, вскоре после смерти Лонсдейла, я встретил Кима Филби. Хотя мы оба и работали в Главном управлении на Бродвее в последний год войны и в одно и то же время находились в Бейруте, наши пути никогда не пересекались, и мы знали друг о друге только из газет. Встретились мы на завтраке, данном в нашу честь шефом советской разведки и происходившем в одной из самых роскошных квартир КГБ. С тех пор мы виделись часто. В то время Ким был одинок, и ему нравился уют нашего дома, созданный стараниями моих жены и матери, с которыми Ким был в прекрасных отношениях. Он переживал трудный период в своих отношениях с Мелиндой Маклейн. Продлившись всего два года, они оборвались, и Филби запил.

Тем летом его младший сын Томми, жокей по профессии, приехал к нему на каникулы. Это был симпатичный, общительный парень, и мы все очень его полюбили. Чтобы как-то развлечь его, мы раздобыли два билета на балет на льду и решили, что было бы неплохо подыскать ему для компании девушку. Легче сказать, чем сделать: подругам моей жены было уже за тридцать, и почти все они были замужем. А вот одна красивая женщина, Руфа, работавшая вместе с Идой, замужем не была и, как мы думали, вполне могла составить компанию молодому человеку. Она с радостью согласилась помочь и сходила с Томми на представление. Томми совершенно не знал Москвы, и Руфе пришлось проводить его домой. Так Ким Филби встретился со своей будущей женой. Ким сразу же увлекся ею. Мы с женой считали, что дружба с очаровательной женщиной скрасит его одиночество и заставит меньше пить, а значит, их дальнейшие встречи следовало поощрять.

Незадолго до этого я купил машину, «Волгу» образца 1971 года, мощную, как танк, и очень хотел ее опробовать. Мы задумали съездить в Ярославль, старинный волжский город с многочисленными церквами, монастырями и купеческими домами, и пригласили Кима с Руфой. Они согласились. Моя мать тоже поехала с нами, и мы впятером тронулись с путь, оказавшийся настоящим приключением: это был мой первый опыт вождения машины на большие расстояния по русским дорогам. Путешествие во всех отношениях оказалось удачным. Машина вела себя безупречно, Киму и Руфе было хорошо вдвоем, а в Ярославле моя жена сообщила мне радостное известие о том, что ждет ребенка.

Сразу же после возвращения в Москву Ким сделал Руфе предложение, и она, немного ошеломленная неожиданностью этого шага, сначала колебалась. Но Ким был настойчив, и Руфа, поборов сомнения — а она была моложе Кима почти на двадцать лет, — согласилась. Пригрозив разрывом, она незамедлительно потребовала, чтобы он бросил пить или, по крайней мере, резко сократил дозы. Это было тяжело, но он сумел перебороть себя ради нее. Пятнадцатью годами счастливой и спокойной жизни он обязан ей. Руфа не отличалась крепким здоровьем, и они жили довольно уединенно в своей комфортабельной квартире.

Оба любили путешествовать, часто ездили в одну из соцстран. Ким нигде не работал и проводил почти все время дома в отлично подобранной библиотеке, слушал Би-би-си и разгадывал кроссворды в «Таймс». Сперва он пытался писать статьи о Среднем Востоке для советской прессы, но его взгляды на журналистику слишком уж отличались от официальных. В конце концов Ким сдался, другой работы искать не стал, не особенно старался в совершенстве освоить русский язык, и ему было явно безразлично, «впишется» ли он в советское общество. В качестве консультанта он многое сделал для КГБ, но, будучи человеком скрытным, никогда не говорил мне, что именно. В последние годы его жизни мы виделись редко. Разлад произошел из-за скандала по поводу публикации в британской прессе — без моего согласия — нескольких моих семейных фотографий, взятых одним из его сыновей во время поездки ко мне на дачу. Тем не менее я отдал ему последний долг, придя на панихиду.

Жизнь Дональда Маклейна была совершенно иной. Нас познакомила его жена Мелинда, продолжавшая иногда встречаться с Кимом, хотя и вернулась к мужу. Мы с Дональдом сразу же понравились друг другу и вскоре стали близкими друзьями. В отличие от Кима Филби и Гая Берджисса, он старался стать членом советского общества и помочь строить коммунизм. Со свойственной ему энергией он овладел русским языком и ко времени нашего знакомства писал и говорил по-русски без ошибок. Дональд вступил в КПСС и активно участвовал в работе партийной организации Института мировой экономики и международных отношений, где он работал. Он являлся ведущим экспертом по вопросам британской внешней политики и защитил докторскую диссертацию по теме «Британская внешняя политика после Суэцкого кризиса», изданную затем в Англии в виде книги. Одним из его самых серьезных достижений было то, что он сумел убедить Советское правительство, крайне неохотно принявшее эту точку зрения, в необходимости считаться с Европейским сообществом как с третьей мировой силой, обладающей экономическим могуществом. Кроме того, Дональд был членом ученого совета института, присутствовал при защите диссертаций и присуждении ученых степеней.

У Дональда было много друзей и знакомых, его сотрудники уважали и любили его. В наш циничный век он привлекал людей не только несокрушимой верой в коммунизм, но и своей жизнью, строившейся в полном соответствии с его принципами. Он отказался от каких-либо привилегий, одевался и питался очень скромно. За все четырнадцать лет нашего знакомства он не выпил ни капли спиртного, хотя было время, в том числе после приезда в СССР, когда он сильно пил. «Вместо того, чтобы стать алкоголиком, — говорил он о себе, — я стал работоголиком». И правда, Дональд все время писал обзоры, отчеты, статьи и книги или участвовал в конференциях и «круглых столах». Он воспитал целое поколение специалистов в области британской внутренней и внешней политики. Мне кажется, Дональд был единственным сотрудником института, чья работа всегда делалась вовремя. В нем была сильна кальвинистская жилка, унаследованная от шотландских предков, и это как бы роднило нас.

Несмотря на внушительный вид — шесть футов и шесть дюймов роста, он обладал мягким характером, у него для собеседника всегда были наготове доброе слово или улыбка. Все знали, что он внимателен к людям, и если обращались к нему за помощью, то никогда не получали отказа. Больше всего на свете его интересовала политика, и он пристально следил за событиями в стране и в мировом коммунистическом движении в целом. То, что он видел, ему не нравилось, особенно окружение старика, правившего в те годы Союзом. Но Дональд не переставал верить в способность коммунистического движения самореформироваться и самообновляться. Он был уверен, что на смену дряхлым лидерам придет молодое поколение технократов, которое увидит настоятельную необходимость реформ. В этом смысле Дональд явился провозвестником перестройки, до которой, к несчастью, не дожил.

Вот что он написал в 1981 году и отдал мне на хранение:

«Правящая элита поступает иногда столь очевидно вопреки интересам советского общества, что можно без преувеличения сказать, что социалистический строй выжил вопреки характеру и действиям руководства страны. Список вождей и их жалкие деяния наводят на мысль об упорной регрессивной тенденции подменять цель поиска путей реализации потенциала общества, которым они правят, целью сохранения своей собственной власти. Они не видят, да и не могут видеть, что этот путь не ведет к процветанию и безопасности советского общества, что их интересы и интересы страны не совпадают. Скомпрометирован не социалистический способ производства, на котором зиждется весь советский строй (и который признан верным почти во всем мире), а политическая верхушка этого строя, кучка людей, принимающих ключевые решения по управлению советским обществом. Многим стало ясно, что решение сложнейших проблем управления в СССР уже недоступно сегодняшним лидерам, требуется новое поколение руководителей.

За последние двадцать лет резко возросли, в абсолютном и относительном измерениях, материальные и прочие привилегии представителей власти и их семей, что неизбежно ведет к росту их нежелания перемен и смелых решений. Эта система привилегий, по возможности скрываемая от глаз народа, одновременно отражает и ведет к дальнейшему размыванию в среде правящего слоя моральных, этических и интеллектуальных норм, служащих краеугольным камнем взглядов классического коммунизма на человеческое общество. Несомненна связь между этой формой организованной полулегальной коррупции верхушки и ее окружения со спонтанной нелегальной коррупцией в советском обществе вообще. В то же время тридцать лет жизни и работы здесь убедили меня в том, что идея «один за всех и все за одного», этот моральный рычаг социализма, глубоко укоренилась в сознании большинства людей, владеющих той или иной властью, и, похоже, не утратила своего значения.