Изменить стиль страницы

Советское общество сильно отличалось от того, каким я его себе представлял. Когда меня «одевали» в Берлине, я был смущен как сложностью процедуры, так и обилием покупок, полагая, что мне выдадут один, два, ну три костюма и кое-что из действительно необходимых вещей. Кроме того, я воображал, что получу в Москве скромно обставленную одно— или двухкомнатную квартиру. К моему изумлению, это оказалась просторная четырехкомнатная квартира с высокими потолками, восточными коврами, массивной мебелью красного дерева и хрустальными люстрами.

Удивительно, но таксисты и официанты, не моргнув глазом, принимали чаевые и так же, как их западные коллеги, клянчили еще, если, по их мнению, они были невелики. Как-то в первые месяцы моей жизни в Москве я выполнил перевод для одного крупного издательства и отказался от гонорара, мотивировав это тем, что у меня все есть. Стен, сотрудник КГБ, на чьем попечении я находился, отчитал меня и заметил, что это социалистическое общество, где платят по труду, а не по потребностям, что я не прав и что мой поступок все равно не поймут и не оценят, привести же он может лишь ко всяким осложнениям. Например, что издательство станет делать с деньгами, от которых я отказался? Я только нарушу четкую работу административной машины.

С тем же бюрократическим подходом я столкнулся вновь примерно год спустя, когда устроился в другое издательство на свою первую постоянную работу в качестве переводчика. Недели через две мне велели получить премию. Заподозрив ошибку, я заметил, что никак не могу рассчитывать на премию, поскольку проработал всего четырнадцать дней. Мне объяснили, что как штатный сотрудник я автоматически включаюсь в положение о премировании и должен получить деньги. Всех, казалось, больше всего беспокоило то, что они не знали, куда девать деньги, если от них кто-нибудь откажется, ведь система не предусматривала подобной возможности. Проведя шесть лет в тюрьме, я прекрасно усвоил тщетность борьбы с системой и без дальнейших возражений получил премию.

Я часто думал, легче или тяжелее мне привыкать к жизни в Советском Союзе, попав сюда прямо из тюрьмы. С одной стороны, после долгого заключения всегда трудно адаптироваться к свободе и нормальному существованию. Сделать же это в совершенно по-иному устроенном обществе может оказаться еще труднее. С другой стороны, если бы я приехал в Советский Союз прямо из Бейрута, как вполне могло случиться, контраст был бы еще более разительным, что создало бы для меня лишние сложности. Уормвуд-Скрабс по-своему оказалась чем-то вроде шлюза, облегчившего переход и смягчившего неожиданности. После тюрьмы было просто замечательно вставать по утрам и планировать день по своему усмотрению, идти, куда захочешь… Благодаря этому низкий уровень жизни и прочие недостатки советского общества становились не столь уж неприемлемыми.

Если говорить о неожиданностях, то среди многого другого меня удивила взаимная грубость людей в общественных местах. В социалистическом обществе, как я представлял себе раньше, должно было быть все наоборот. В длинных очередях нередки ссоры и препирательства, когда кто-нибудь, не желая ждать, идет прямо к прилавку, оттесняет остальных или позволяет себе оскорбительные комментарии. За редким исключением, продавщицы в магазинах грубы и угрюмы, поскольку измучены работой, и бесконечными потоками назойливых, толкающихся покупателей, изводящих их вопросами, а также из-за того, что в условиях дефицита и им самим, и их начальству безразлично, осчастливит ли кто-нибудь их магазин покупкой. Они в любом случае все продадут. Всеобщая грубость, мрачность, толпы усталых людей на улицах — результат трудного быта, постоянного раздражения и изнеможения от очередей и неудач, порожденных бесчисленными помехами, которые бюрократическая машина — а обойти ее невозможно — ставит на пути решения любого, даже самого элементарного вопроса.

Тяжелее всего я переживал грубость и безразличие, поскольку сам всегда придавал огромное значение вежливости и внимательности, считая их «смазкой», смягчающей отношения между людьми. Улыбка или «спасибо» ничего не стоят, а могут творить чудеса, и воистину мудро библейское выражение, гласящее: «Кроткий ответ отвращает гнев».[19] Но вскоре я получил урок. Помню, как однажды, входя в магазин, я остановился и придержал дверь, пропуская шедшую за мной молодую женщину. Она вошла, не поблагодарив и даже не взглянув на меня, и, прежде чем я сам успел переступить порог, за ней последовал целый поток покупателей, с подозрением смотрящих, как я стою и держу дверь. Я почувствовал себя полным идиотом и никогда уже больше так не поступал.

Если люди в толпе злы и угрюмы, то вне ее они добросердечны, милы, щедры и удивительно гостеприимны. Встречи с ними подобны лучу солнца в пасмурный день. У русских есть еще одно замечательное качество, выгодно отличающее их от многих других народов: они чрезвычайно любезны и предупредительны с иностранцами, те ведь гости, а значит, и обращаться с ними надо лучше. Случалось, что в магазинах мои покупки заворачивали в бумагу только потому, что мой акцент сразу выдавал во мне иностранца, тогда как всем остальным вручали без упаковки.

Мне объяснили, что это уважительное отношение проистекает отчасти из чувства жалости, которое большинство русских испытывает к иностранцам, столь одиноким, как им кажется, в чужой стране и, следовательно, нуждающимся в помощи. Это вполне может быть правдой, если учесть их собственную привязанность к родной земле и то, с каким трудом они сами привыкают к жизни в других странах. Но у столь замечательного качества есть и обратная сторона, которая мне нравится уже значительно меньше: чрезмерный восторг перед всем иностранным. Так, хотя у русских есть свой отличный национальный напиток — квас (он вкуснее и, на мой взгляд, лучше утоляет жажду), многие считают престижным ставить на стол кока-колу.

Другая черта русских, особенно меня поразившая почти сразу же, — это их отношение к закону и власти. Я был воспитан в весьма уважительном отношении к закону, столь распространенном в Англии и особенно в Голландии, и приучен сдержанно воспринимать любого представителя власти. В России все наоборот. Здесь мало обращают внимания на закон и очень уважают, а часто и просто раболепствуют перед носителями власти. Не надо даже утруждать себя тем, чтобы обойти законы, их просто не замечают. Еще в XIX веке Салтыков-Щедрин отмечал, что многочисленность и сложность законов Российской империи искупаются тем, что их нет нужды соблюдать. Боюсь, что это справедливо и сегодня. Принятые в последнее время законы тщательно проработаны, призваны поднять авторитет как законодательства, так и правоохранительных органов и подчинить себе все структуры власти, как, впрочем, и должно быть. Но это высшая задача, и она потребует немало времени и сил, дабы побороть вековые привычки и образ мыслей, и она осложняется тем, что русским явно присущ анархизм. Очевидно, им нравится проявлять непослушание, нарушая правила и распоряжения властей. Это можно ежедневно видеть на улицах. Люди постоянно переходят дорогу на красный свет светофора, входят в метро через двери с надписью «выход» или выходят через «вход». Мусор, как правило, бросают именно там, где есть большие объявления, строго воспрещающие делать это. Перечисленные нарушения, конечно же, незначительны, но очень характерны. Такое поведение делает русский народ трудноуправляемым и, возможно, объясняет причину издревле существовавшей потребности в «твердой руке».

Русские ударяются в крайности и склонны видеть все в черно-белом цвете, не в силах придерживаться золотой середины. Окружая своих лидеров восхвалениями, низкопоклонством и лестью, приобретающими временами непомерный размах, после смерти или отстранения от власти их подвергает уничтожающей критике и насмешкам. Отсутствие умеренности сочетается у русских с непредсказуемостью поведения, ITO хорошо иллюстрируют слова одного британского советолога: «Европейцы всегда пишут слева направо. Арабы — справа налево. Китайцы и японцы — сверху вниз. Русские же пишут по диагонали то из левого верхнего в правый нижний угол, то наоборот. И никто, включая их самих, не может сказать заранее, как будет на этот раз».

вернуться

19

Библия, Книга притчей Соломоновых, гл. 15, стих 1.