— Да, я видела, как хорошо это у тебя получается. Ты настоящий жаворонок. — Юмор пронизывает ее голос.

— Можешь спать сидя, — парирую я, открывая глаза. — Или вернись назад.

— Вау, какой джентльмен, — шутит она с легкой улыбкой, и напряжение вокруг нас рушится.

— Я не пытаюсь быть джентльменом, — говорю я, сдерживая улыбку. — И я никогда не буду пытаться быть им.

— Хорошо, потому что я не хочу, чтобы ты пытался. Парни, называющие себя джентльменами, полны дерьма.

— Хорошо… — Говорю я. — Я рад, что ты не хочешь, чтобы я был джентльменом.

Она улыбается, и улыбка достигает ее глаз и уменьшает отвратительную опухоль на щеке. Должно быть, это чертовски больно.

— Кажется, я выиграла.

Я не могу сдержать улыбки, и это кажется странным, но это происходит, вне зависимости от моего желания.

— Мы играли в игру?

— Разве так? — возражает она, выдергивая пряди изо рта, когда ветер развевает ее волосы.

Опять же, она выбрасывает меня из моей стихии, но вместо того, чтобы продолжать проигрывать игру, в которую мы играем, я сдаюсь.

— Мы должны пойти купить что-нибудь поесть, — говорю я ей. — Потому что у меня в комнате нет абсолютно ничего, кроме бутылки водки и лимона. — Я смотрю на ее руки, ладони покрыты засохшей кровью. — И еще нам нужно взять перекись и пластырь.

Она складывает пальцы в ладонь, прикусывая губу.

— Ты отказываешься от нашей игры?

— Какая игра? — Я притворяюсь забывчивым. — Я просто голоден. Уже час дня, а я еще ничего не ел. И перекись для тебя — твои руки выглядят дерьмово.

Она смотрит на свои ладони, изрезанные камнями, из которых сочится кровь, а затем снова на меня.

— Ты еще не ел еду от своего похмелья, а?

— Да, и я умираю. Мне нужно немного Тако.

— Тако? Я думала, ты сказал, что не любишь гамбургеры?

— Тако — это говяжий фарш. Не гамбургер.

— Батат и картошка. Это почти то же самое.

— Это не так, — возражаю я, разворачиваясь, и мы направляемся обратно к грузовику. — Это совершенно другое.

— Может быть, тебе стоит сначала пойти привести себя в порядок? — Она проводит большим пальцем по моей губе, и эта связь вызывает непрошенные эмоции, пробегающие по моему телу. Мне приходится сжимать руки в кулаки, чтобы не схватить ее и не прижать ее губы к своими. Она убирает руку и потирает большой и указательный пальцы вместе. — У тебя кровь на лице и одежде.

Я пожимаю плечами, подавляя желание вернуть ее руку ко мне, сорвать с нее одежду и нагнуть ее над капотом моего грузовика.

— Я не против выглядеть человеком, который только что выбил из кого-то дерьмо, но, если ты слишком смущена, чтобы тебя увидят со мной, ты можешь сесть в грузовик.

— Человек, который только что выбил из кого-то дерьмо? — размышляет она, останавливаясь у пассажирской двери моего грузовика, ее рука зависает над ручкой дверцы автомобиля. — Или парень, которому только что надрали задницу?

Я не могу сказать, играет она со мной или нет, но это одновременно раздражает и возбуждает меня способами, о которых я даже не подозревал. Половину проклятого времени я понятия не имею, серьезно она говорит или нет. Будучи помешанным на контроле, это должно заставить меня бежать, но, когда дело доходит до нее, это имеет противоположный эффект.

Я решаю дать ей попробовать ее собственное лекарство, немного сбить ее с толку, вернуть себе власть и, надеюсь, отпугнуть ее.

— Ты хочешь сказать, что я не крутой? — Я встаю перед ней, пытаясь заставить ее вернуться в грузовик, но она остается неподвижной. — Или что я не мужчина?

— Я этого не говорила, — говорит она с пылким взглядом в глазах, от которого я чуть не взлетаю на крышу. Чем настойчивее я становлюсь, тем больше она возбуждается, что заставляет меня хотеть быть еще более настойчивым. — Хотя, я предполагаю, что, несмотря на этот факт, ты все еще собираешься показать мне, что ты и то, и другое.

— Это то, что ты хочешь, чтобы я сделал? — Мой голос становится хриплым. Это не срабатывает так, как я хочу, мой план удержать ее на расстоянии оборачивается против меня. Я делаю шаг вперед, потом еще один, пока почти не наступаю ей на ноги. Она до сих пор не дает задний ход, и это расстраивает меня еще больше. — Чтобы я показал тебе, какой я крутой или какой я мужчина?

Она сжимает губы, ее взгляд непоколебим, ресницы трепещут.

— Мне ничего от тебя не нужно, Люк. Я просто говорю то, что у меня в голове. И чем дольше ты будешь рядом со мной, тем больше ты это поймешь.

Чем дольше я рядом с ней? Блядь. Я протягиваю руку сбоку от нее и берусь за дверную ручку грузовика.

— Так ты не считаешь меня крутым? — Спрашиваю я.

— Я думаю, ты хочешь показать мне, какой ты крутой и каким мужчиной ты можешь быть, — говорит она.

Я кладу другую руку с противоположной стороны от нее, так что она зажата между моими руками. Большинство девушек в таком положении попятились бы к двери, но она стоит твердо, отказываясь позволить мне контролировать ее, как бы я отчаянно этого не желал.

— И как бы я тебе это показал? — Я понижаю голос до хриплого рычания, на этот раз намеренно.

— Я уверена, что у тебя есть свои пути, — отвечает она, ее взгляд скользит по моему рту, когда я наклоняюсь вперед, и наши тела прижимаются друг к другу.

Требуется каждая унция силы, чтобы не схватить ее за бедра и мягко толкнуть назад. Вместо этого я наклоняюсь дальше, наши губы сближаются.

— Ты права, у меня есть свои способы…— Я облизываю губы и чувствую жжение от пореза. Что происходит — с ней, со мной? Я знаю, что если я поцелую ее, это, скорее всего, приведет к тому, что я рывком распахну дверь и брошу ее на сиденье грузовика, прямо здесь, среди бела дня. Мне было бы все равно, кто нас увидит. Я никогда этого не делал. Я просто хочу избавиться от этой чертовой потребности, восстановить контроль над собой, потребности, которую она мне внушает. Но что же будет после того, как все закончится? Мы пойдем за Тако, вернемся в мою комнату и потусим? Да, это кажется совершенно невозможным, но и трахнуть ее, а потом бросить не получится. Я слишком увлекся ею и не знаю, как уйти и смогу ли я уйти после.

Я сжимаю руки в кулаки, борясь с желанием закрыть глаза и поцеловать ее, пока она не перестанет дышать. Я чувствую слабость в тот момент, когда дергаю ручку и начинаю открывать дверь, потому что я выбираю переживать мерзкие, жалкие чувства своего прошлого, как я делал то, чего не хотел делать, как моя мать сломала мою психику, как я не контролировал свою жизнь. Я был марионеткой. Я был слаб. Я не хочу снова быть этим человеком.

Я жду, когда Вайолет уйдет с дороги, чтобы открыть дверь, но она не шевелится, и в итоге я отступаю назад, снова проигрывая. Это тревожное состояние, в которое я опять попал, и я не знаю, что с этим делать, кроме как напиться до одури и молотить кулаком по всему, что встречается на моем пути. Мое тело на самом деле дрожит, поскольку мой разум жаждет обжигающего, блаженного вкуса алкоголя.

— Так, где мы возьмем Тако? — Она обходит меня стороной и запрыгивает в грузовик, заправляя юбку и засовывая ноги в грузовик.

— Ты выбираешь, — говорю я, закрывая дверь.

Она улыбается простой, фальшивой улыбкой, даже не давая мне возможности увидеть настоящую.

— Для меня это не имеет значения, — говорит она, когда я забираюсь в кабину. Затем она закидывает ноги на приборную панель и откидывает голову на сиденье, выглядя настолько спокойной, насколько это возможно.

Я должен задаться вопросом, действительно ли она имеет это в виду. Действительно ли для нее ничего не имеет значения, но что, если она начинает иметь значение для меня.