Все это, - подумал Канир, - было совершенной правдой... и совершенно не имело отношения к его собственным планам. Такими, какими они были, и что из них следовало, во всяком случае.

Костяшки пальцев постучали в дверь его спальни, едва слышно из-за штормового воя, бушующего вокруг Саммит-хауса, и Канир отвернулся от окна, когда дверь открылась.

- Пора, ваше преосвященство, - сказал Фрейдмин Томис и протянул тяжелую парку.

Гласьер-Харт была шахтерской страной и всегда была таковой. Ни один из ныне живущих людей не имел четкого представления о полном объеме шахт, галерей и раскопок, которые были сооружены в костях мира поколениями шахтеров. Конечно, были схемы и карты, но никто не был настолько глуп, чтобы поверить, что они были хоть сколько-нибудь всеобъемлющими. Или, если уж на то пошло, точными.

Шахта, которая находилась под тем, что в конечном итоге стало Саммит-хаусом, не была показана ни на одной из этих схем, ни на одной из этих карт. Она была очень старой, и Канир часто задавался вопросом, кто провел ее. Было очевидно, что она следовала за толстым слоем угля, но было столь же очевидно, что к тому времени, когда шахта достигла этой точки, уголь истощился, а Саммит-хаус находился буквально в нескольких милях от реки Грейуотер или канала Тейрис. Если уж на то пошло, Канир подозревал, что эта конкретная шахта была заброшена задолго до того, как был построен канал или сооружены речные шлюзы. Так что даже когда шахта действовала, простая доставка угля на рынок, должно быть, была непосильной задачей.

Однако в данный момент имело значение то, что однажды давним летом Жэйсин Канир провалился сквозь давно прогнившие бревна, закрывающие один из аварийных шахтных выходов.

Выход был проложен в самом конце галереи прямо под сторожкой, в результате чего его длина составляла не более тридцати или сорока футов. Он был крутым, но не вертикальным, что оказалось еще удачнее для Канира. Он был в синяках и запыхался от падения, но в то время он также был моложе, и любопытство быстро вытеснило желание сидеть в темноте, нянчась с ободранной голенью и бормоча слова, которые Мать-Церковь не одобрила бы. Итак, он поднялся на ноги, вернулся в Саммит-хаус и распорядился, чтобы Гарт Горджа и Фрейдмин Томис (которые уже обнаружили его страсть к спелеологии) снабдили его мешком со свечами, куском мела и мотком веревки.

Он все еще не знал, почему никогда никому не рассказывал о своем открытии. Не то чтобы он когда-либо решал, что ему лучше держать это в секрете на случай какой-нибудь отчаянной необходимости в будущем сбежать от инквизиции. И, честно говоря, ему следовало бы рассказать об этом кому-нибудь другому, особенно если он намеревался продолжать копаться внутри горы. Он вырос не здесь, не в Гласьер-Харт, но, будучи опытным исследователем пещер, слишком хорошо знал об опасностях обвалов, газа, воды, случайных падений - всех многообразных способах, которыми мир может лишить жизни людей, достаточно опрометчивых, чтобы попытаться украсть его сокровища. Он был осторожен и в других случаях никогда не был настолько глуп, чтобы идти один (хотя, честно говоря, ни он, ни Томис никогда больше не смогут претендовать на прилагательное "проворный"), но это открытие он упорно держал при себе.

Частью этого, как он позже понял, была тишина в шахте. Тишина. Тишина. Старая угольная шахта была далека от естественных пещер и каверн, которые впервые привлекли его к спелеологии. Это было даже не очень интересно, когда дело доходило до сути. Это была просто очень длинная, очень глубокая, очень темная дыра в земле.

И все же это была очень старая дыра, проделанная руками человека, а не постепенно промытая водой. Было такое ощущение, что ты шагнул в прошлое, прикоснулся к жизни шахтеров, которые трудились здесь за десятки - сотни - лет до рождения самого Канира. Странным образом эта шахта превратилась в собор. Его монотонная, прислушивающаяся тишина стала для него идеальным местом, где он мог просто сидеть, размышлять и чувствовать присутствие Бога. Во многих отношениях это стало его истинным духовным убежищем, и он не делил его ни с кем, кроме своего секретаря, камердинера и Бога. На самом деле он никогда не приказывал двум другим не упоминать о своих открытиях кому-либо еще, но он давно понял, что они оба поняли его желание сохранить это при себе.

Однако он не проводил все свое время в шахте в медитации. На самом деле он провел много часов, исследуя окрестности, бродя по галереям и шахтам. Гора здесь была из прочного материала, и он обнаружил мало крепи, которая могла поддаться гниению и старению и создать смертельные ловушки. Была одна галерея, которую он старательно избегал после одного взгляда на ее крышу, и он также столкнулся с несколькими затопленными секциями, которые, очевидно, предотвратили исследования в этих направлениях. Тем не менее, он прошел более нескольких миль под поверхностью земли, отмечая стены по пути, всегда волоча за собой веревку на случай катастрофы.

Теперь он остановился прямо внутри шахты, которую обнаружил много лет назад, отряхивая руками в рукавицах набившийся снег с передней части своей парки. Короткий путь от Саммит-хауса до входа в шахту оказался намного труднее, чем он ожидал. Ветер был еще сильнее, чем он думал, слушая, как он завывает вокруг домика, и температура все еще падала. Они с Томисом перенесли небольшую стопку предметов первой необходимости в шахту на следующий день после того, как прибыли в домик, и хорошо, что не стали ждать. Просто в нынешних условиях даже одни рюкзаки, которые они несли, были достаточно обременительны.

Он закончил отряхивать как можно больше толстого слоя снега, затем стянул одну рукавицу и вытащил свои принадлежности для огня. Было достаточно холодно, и его рука так дрожала, что ему потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы зажечь закрытый фонарь "яблочко" с круглым окошком, но его свечение, как только он зажег фитиль, было достаточной компенсацией за все усилия. Большинство людей, возможно, можно было бы оправдать за их мысли о том, что голый, холодный камень стен спасательной шахты нельзя считать приятным зрелищем, но "большинство людей" не были Жэйсином Каниром и не знали, что инквизиция просто выжидала своего момента, прежде чем наброситься.

- Ну, пока все хорошо! - весело сказал он.

- Да? - Томис скептически оглядел его в свете фонаря. - И как долго будет "пока", ваше преосвященство?

- В Писании говорится, что самое длинное путешествие начинается с первого шага, - безмятежно ответил Канир.

- Так оно и есть, ваше преосвященство, и я не из тех, кто спорит с архангелами. И все же, несмотря ни на что, мне приходит в голову, что нам предстоит предпринять еще немало шагов.

- Вот это, Фрейдмин, очень здравый доктринальный тезис. - Канир взял фонарь и поднял свой шест от ручной двухколесной тележки, на которой были сложены их припасы. - Нам не пора трогаться? - пригласил он.

Несколько часов спустя ноги Канира устали так сильно, как никогда раньше.

Прошло некоторое время с тех пор, как он был так глубоко в шахте, и он забыл, как далеко это было. Или, скорее, он был моложе, когда был здесь в последний раз, поэтому не учел, насколько длиннее казалось расстояние с прошедшего времени. И должно было пройти гораздо больше часов, прежде чем они выйдут с другой стороны. На самом деле, к тому времени, как они доберутся туда, снова должен был наступить вечер.

Он устало улыбнулся этой мысли, сидя на краю тележки и жуя бутерброд, который предложил ему Томис. Хлеб был нарезан толстыми ломтями, а мясо, сыр и лук были восхитительны. Ему бы также хотелось немного салата, но салат-латук не часто можно было увидеть зимой в Гласьер-Харт. В течение многих лет он подумывал о том, чтобы пристроить теплицу к дворцу архиепископа, и всегда собирался это сделать. Теперь, однако... Он отбросил эту мысль в сторону, достал свои часы и наклонил их так, чтобы разглядеть циферблат в свете фонаря. Здесь, глубоко под землей, всегда было легко отключиться от мирового времени. Не видя солнца или неба, не имея контакта с погодой, было труднее оценить прошедшие часы, чем мог бы предположить тот, кто никогда не предпринимал такой попытки. По крайней мере, в шахте держалась постоянная, неизменная температура, хотя он никогда бы не ошибся, назвав ее "теплой", и, несмотря на необходимость прокладывать себе путь по сложному лабиринту подземных переходов, они потратили гораздо меньше времени, чем если бы попали в лапы снежной бури, воющей снаружи горы. Тем не менее, они должны были добраться до места назначения в течение "промежутка времени", определенного его таинственным автором письма.

- Нам нужно двигаться дальше, - сказал он, прожевав и проглотив кусок бутерброда на полный рот.

- Без сомнения. - Томис протянул ему глубокую кружку, наполненную пивом. - И как только вы доедите этот бутерброд, мы двинемся дальше.

- Я могу жевать и идти одновременно, - мягко сказал Канир, убирая часы обратно в карман, чтобы освободить руку и принять кружку. - Если уж на то пошло, я могу глотать и ходить одновременно, если сильно сконцентрируюсь.

- Тот факт, что вы можете это сделать, не означает, что вы делаете это хорошо, ваше преосвященство, - ответил его не впечатленный приспешник. - А пока ешьте.

Канир мгновение смотрел на него, затем покачал головой - но кротко, кротко! - и поел.

- И остановка для еды все-таки заставила нас отстать от графика, ваше преосвященство?

В этом вопросе, по меркам Фрейдмина Томиса, был лишь слабый след удовлетворения, и Канир смиренно покачал головой. Единственное, что было хуже, чем правота Томиса в чем-то подобном, - это почти неслыханные случаи, когда он ошибался. В этот момент простому архиепископу может стать чрезвычайно трудно с ним мириться.