~ ~ ~

Кэлли не смогла прийти ко мне в тот вечер — ее мама одержима идеей принести все праздничные украшения из подвала и подготовить дом к Рождеству. Это не должно быть большим делом, но сегодня вечером я волнуюсь из-за этого. Просто... изголодался по ней. Может быть, это осознание того, что она на другом конце города, так близко, когда в течение стольких лет я думал о ней, но она была далеко за пределами моей досягаемости. Или, может быть, это все последнее, милое сообщение, которое она послала по поводу украшения:

Кэлли: Похоже, я эльф на эту ночь.

И это наводит меня на горячие, извращенные мысли о сексуальных, рождественских нарядах — белых чулках, красных бархатных стрингах, шелковых бантах и наручниках, отделанных мехом — это несколько моих любимых вещей.

Незадолго до полуночи я сижу на своем диване, все еще полностью заряженный мыслями о ней.

Я смотрю на Снупи. Он смотрит на меня в ответ.

— К черту все это, верно, приятель? Я должен просто поехать туда?

Он задирает нос и издает три пронзительных, раскатистых лая.

Перевод: Чертовски верно, чувак. Почему ты все еще здесь, со мной?

Моя собака-гений.

Я глажу его живот и целую в голову, а затем хватаю свои ключи. На улице льет дождь, и холоднее, чем член белого медведя, но это не мешает мне запрыгнуть в свой джип и поехать к родителям Кэлли. В доме темно, за исключением лампы на крыльце, которая освещает вечнозеленый венок на двери.

Интересно, повесила ли его туда Кэлли своими красивыми руками.

И эта мысль заставляет меня улыбнуться. Я припарковываюсь у обочины, немного дальше по улице, чтобы не разбудить ее родителей, и бегу трусцой под дождем через лужайку. Я перепрыгиваю через сетчатый забор на задний двор и подкрадываюсь к окну спальни Кэлли. Этот маршрут мои ноги хорошо помнят.

Лампа с розовым абажуром на ее тумбочке горит, и Кэлли отвернута от окна, наклонилась, убирая белье в нижний ящик комода.

И даже несмотря на то, что чертовски холодно, великолепного вида ее кремовой, пышной задницы, выглядывающей из этих крошечных спальных шортиков, более чем достаточно, чтобы согреть меня — от промежности и выше. Я постукиваю по окну костяшками пальцев, тихо, чтобы не напугать ее. Но Кэлли все равно подпрыгивает, срывая со стены медаль, которую получила в десятом классе, и поворачивается, держа ее над головой, как оружие. Ее глаза широко раскрыты, а рот округлен в напряженной, удивленной О.

Да, мне хочется засунуть туда свой член, просто чтобы почувствовать, как она задыхается и мычит вокруг него.

Когда она понимает, что это я, ее лицо искажается от облегчения, и она хватается за грудь. Ее светлые волосы рассыпаются по плечам, когда она подносит свою маленькую, тугую попку к окну и распахивает его.

— Ты только что отнял у меня пять лет жизни! Ты что, спятил? Какого черта ты здесь делаешь?

Я пожимаю плечами.

— Хотел тебя увидеть.

Щеки Кэлли раскраснелись, а глаза такие яркие, искрящиеся зеленым — она будто становится чертовски красивее каждый раз, когда я ее вижу.

— Ты бы увидел меня завтра утром.

— Нет, не мог ждать так долго.

Она отступает, когда я влезаю в ее окно, и закрывает его за мной. Затем я встаю, капая на ее кремовый ковер.

Кэлли тянет меня за футболку.

— Сними это. У тебя губы посинели.

Вместе мы поднимаем ее над моей головой, и Кэлли ахает, когда прикасается к моей ледяной груди. Звук идет прямо к моему члену.

— Гарретт, ты замерз!

Я подхожу ближе, обнимаю ее, ощущая все ее сладкое, мягкое тепло, прижимаюсь носом к ее носу, чертовски сильно желая ее.

— Тогда согрей меня, детка.

Ее руки скользят по моим волосам, вниз по шее и плечам, втирая тепло в мою кожу.

Ее голос хриплый.

— Мои родители в своей комнате. Мы должны вести себя тихо.

Сколько раз она говорила мне эти слова в этой комнате?

Дюжину раз, может быть, сотню.

— Я могу вести себя тихо, — напоминаю я ей. — Ты самая крикливая в группе.

Я провожу руками вверх по ее грудной клетке, забирая с собой ее пижамную футболку, обнажая ее бледные, идеальные груди. Если бы я ослеп в этот момент и эти красавицы были последним зрелищем, которое когда-либо увидят мои глаза? Я бы с этим справился.

Я веду нас назад, пока Кэлли не оказывается прижатой к своей двери — зажатой между стеной и моим твердым членом.

Я целую ее губы, шею, между ее грудей, опускаясь перед ней на колени. Она играет с моими мокрыми волосами, пока я стягиваю эти крошечные шорты с ее ног, обнажая еще более крошечные белые трусики бикини под ними.

Трахни меня.

Хлопок на Кэлли так же сексуален, как кожа или кружево — возможно, даже сексуальнее. Я касаюсь носом ее киски, ее трусиков, чувствую ее жар, у меня кружится голова от ее запаха.

Затем я также спускаю эти трусики вниз по ее ногам, оставляя ее голой.

Кэлли смотрит вниз, наблюдая за мной, ее веки полуоткрыты, а дыхание тяжелое.

Я поднимаю ее ногу и перекидываю ее через свое плечо, открывая ее для меня. А потом я наклоняюсь и облизываю ее медленно, твердо и обдуманно, точно так, как я думал... мечтал весь вечер. Я поглаживаю ее языком, вверх и вниз, неторопливо. Мне чертовски нравится ее вкус. Мне нравится гладкое, мягкое, влажное ощущение ее прикосновения к моему языку. Мне нравятся все ее звуки, ее дыхание, каждое ее движение. Особенно когда она такая горячая, умоляющая и извивающаяся от моего прикосновения.

Я снова облизываю ее — на этот раз глубже, скользя между ее пухлыми, сочными губами.

Чертовски вкусно.

Голова Кэлли откидывается к двери, глаза закатываются, она слишком громко стонет надо мной.

Я шикаю на нее, поддразнивая, потому что иногда я могу быть настоящим ублюдком.

— Ты должна вести себя тихо, милая. — Я щелкаю кончиком языка по клитору Кэлли. — Мне придется остановиться, если ты не будешь вести себя тихо. Ты хочешь, чтобы мне пришлось остановиться?

Она всхлипывает, качая головой.

Я засунул свой язык внутрь нее, трахая ее им, медленно входя и выходя. Ее бедра приподнимаются в такт моему языку, и она тяжело, резко, со стоном выдыхает.

— Я могу заставить тебя кончить вот так, Кэлли, — тихо говорю я ей, не отрывая рта от ее идеальной плоти. — Ты хочешь, чтобы я заставил тебя кончить, детка?

Из глубины ее горла вырывается пронзительное мурлыканье.

Я открываю рот и посасываю ее губы, втягивая их, облизывая каждый гребаный сантиметр, как будто я владею этой киской — как будто я владею ею. И какая-то темная, собственническая часть меня хочет услышать, как она скажет, что это так и есть.

— Скажи мне, что ты моя.

Я просовываю в нее два пальца, насаживая ее и постанывая от того, какая она горячая, влажная и идеально уютная.

— Я твоя, Гарретт, — тихо стонет она. — О Боже... Я твоя.

Я поднимаю ногу Кэлли выше, добавляю третий палец и задеваю зубами ее набухший, твердый, маленький клитор.

— Всегда? — мой голос требовательный, резкий.

Кэлли медленно открывает глаза и смотрит на меня сверху вниз.

— Всегда, — шепчет она, касаясь моей щеки, моей челюсти. — Я всегда была твоей.

И я улыбаюсь, прижимаясь к ее коже.

— Хороший ответ.

Затем я даю ей то, что ей нужно, то, чего мы оба хотим — я сосу и наслаждаюсь ею, трахая ее пальцами и потирая языком — твердые, ритмичные круги на ее клиторе. Она сильно кончает, прижимаясь ко мне, ее голова прижата к двери, спина выгнута, рот открыт, она беззвучно задыхается.

Когда все заканчивается, я благоговейно целую ее бедро, живот. Я встаю и целую ее пухлые губы. Она смеется, звучит немного глупо, но очень удовлетворенно.

Поцелуй становится глубже, и она издает тот мурлыкающий звук в глубине своего горла, который сводит меня с ума. Мы поворачиваемся вместе, как будто танцуем, и падаем на матрас, покусывая друг друга, смеясь, потому что это так приятно.

Кэлли встает на колени, стягивая мои спортивные штаны вниз по ногам. Мой член подпрыгивает, толстый и такой готовый.

— Твоя очередь.

Она шевелит бровями и ползет по мне, подняв задницу в воздух, и я шлепаю ее. Кэлли хихикает, опускает голову и облизывает мой член, как будто это ее любимое фруктовое мороженое. Она сосет головку и помогает рукой, заставляя мое зрение чертовски белеть за веками. Она берет меня в рот, толкаясь до задней стенки горла, и качает своей хорошенькой головкой вверх и вниз — небрежно сосет и это так чертовски хорошо.

Нет… нет… слишком хорошо.

Я поднимаю ее, подхватываю подмышки, прижимая ее лицо к своему.

— Не хочу кончать тебе в рот сегодня вечером. — Я резко целую ее. — Хочу трахнуть тебя, детка. — Я снова целую ее. — Могу я трахнуть тебя, Кэлли? — Я хочу вонзиться в нее, оседлать ее киску, пока она не забудет свое имя и не будет помнить только мое. — Ты позволишь мне трахнуть тебя, детка?

Она стонет, тяжело дыша.

А потом она улыбается.

— Ну... раз ты так любезно попросил.

Я перекатываю ее под себя. Ее ноги раздвинуты, а сладкие губы блестят от того, как сильно она хочет меня. И мой член прямо там, у ее щелки, готовый толкнуться и скользнуть во всю эту тесноту. Но я останавливаюсь. Потому что мой член голый... и нам действительно нужен презерватив. И поскольку я точно не думал мозгами выше моих плеч, я оставил свой бумажник в джипе.

— Черт возьми, — рычу я. — У тебя есть презервативы?

Она качает головой.

Выйти на улицу полуголым под ледяным дождем будет тяжело для моего стояка. Но, в конце концов... оно того стоит.

— Я оставил свой бумажник в джипе. — Я прижимаюсь губами к ее лбу. — Сейчас вернусь.

Я пытаюсь пошевелиться, но Кэлли удерживает меня за запястье.

— Или... или мы могли бы ничего не использовать.

Я замираю. Потому что для нас это большое дело. Мы были здесь раньше, тысячу лет назад, когда были молоды и глупы. Это плохо кончилось.

— Кэлли?

— Я принимаю таблетки, Гарретт. — Ее глаза большие и уязвимые. Это заставляет меня дрожать от необходимости защищать ее от всего и всегда. — И я доверяю тебе.

И вдруг то, что было игривым и грязным, становится чем-то другим. Чем-то большим и значимым, и наполненным большим количеством эмоций, чем я могу назвать.