Подойдя ближе, я заметил слезу, скатившуюся по ее щеке. Она выглядела такой уязвимой, когда плакала.
И, возможно, я был ебанутым, потому что мне стало интересно, как бы она выглядела на коленях, с моим членом в ее горле, трахающим ее рот до тех пор, пока ее глаза не закроются. Мне захотелось осквернить ее, прямо здесь, прямо сейчас, в этом священном месте.
Сколько молитв «Аве Мария» требовалось за эрекцию в церкви?
Я закрыл последние дюймы между нами, остановился, чтобы встать рядом с ней, и прошептал ей на ухо. — Ты ищешь убежище? — Провел передней частью пальца по ее залитой слезами щеке. — Или, может быть, кого-то, кто спасет тебя? — Я поднес палец ко рту и попробовал на вкус ее слезы. Я хотел забрать их все, пока в ней не останется ни капли печали.
— Я не нуждаюсь в спасении. — Ее голос был тихим, но твердым.
Может быть, не сейчас, но ты нуждалась. Я держал свои мысли при себе.
— Хорошо. Потому что нет спасения, когда твоя душа принадлежит дьяволу.
Она повернула голову. — Я никому не принадлежу. — Ее рот был так близко к моему, что я почти чувствовал вкус шампанского на ее дыхании.
Я изогнул бровь и провел языком по нижней губе. — Нет?
Ее глаза опустились к моему рту. — Нет.
— Неправильно. — Я отодвинул бархатную занавеску и прижал ее спиной к исповедальне. — Ты принадлежишь мне. — Провел подушечкой большого пальца по ее рту, размазывая красную помаду. — Это принадлежит мне. — Я отодвинул ногой маленький деревянный табурет, затем толкнул ее спиной к стене.
— Слезь с меня. — Она толкнула меня в грудь.
Я пытался напомнить себе, что мы находимся в месте благоговения, где мораль и добродетель так же важны, как и святые таинства.
Пытался напомнить себе, что пришел сюда, чтобы поговорить, объяснить, что только что произошло.
Я пытался усмирить зверя.
Зверь победил.
Моя рука двинулась по ключицам, затем внутрь платья и к ее груди. Я ущипнул ее за сосок через лифчик. — Это принадлежит мне.
Татум попыталась схватить меня за запястье, но я взял обе ее руки и прижал их над головой.
Я наклонился вперед, нависнув своим ртом над ее ртом. — Хочешь попробовать еще раз?
— Клянусь Богом, я буду кричать.
Я усмехнулся. — Хорошо.
Я хотел, чтобы она закричала.
Я хотел, чтобы она плакала.
Я хотел, чтобы она забыла дышать.
Ее слова говорили одно, а глаза — другое. Ее дыхание было неглубоким, а взгляд потемнел. Она раздвинула губы, и я взял то, что принадлежало мне, позволяя своему рту наказать ее за то, что она бросила мне вызов. Она отдала столько же, сколько получила.
Я отпустил ее руки и поднял ее платье на бедра, оставив между нами только тонкую ткань трусиков и мою одежду, расстегнул ремень и брюки, затем стянул их, освобождая свой член.
Блядь.
Мой рот переместился с ее губ на челюсть, где я прикусил ее зубами.
Она схватила меня за волосы и попыталась отодвинуть мою голову.
Ни единого шанса, маленькая проказница.
Одной рукой я поглаживал свой член, а другой стягивал с нее трусики.
Она спустила их до конца. Ее бедра покатились навстречу моим, притянутые ко мне воображаемой нитью, неразрывной связью.
Я схватил ее за бедро и обхватил одной из ее ног свою талию. — Это замечательно, не так ли? То, что я собираюсь трахнуть тебя в том месте, где тьма становится светом. Где освобождаются самые сокровенные желания сердца. — Моя вторая рука скользнула вверх по ее телу, по ее грудям, остановилась у ее горла.
— Ненавижу тебя.
Я расположился у ее входа. Блядь. Как и думал, она была мокрая, как блядь, против моего кончика. Ее тело дрожало на мне. — Ты хочешь меня ненавидеть. — Я согнул пальцы и задержал на ней взгляд. — Но ты не можешь. — Без предупреждения я вошел в нее.
Татум выгнула спину и задыхалась. Ее киска была такой горячей. Это было так чертовски приятно. Каждый толчок вел меня все дальше и дальше в мое проклятие, но я с радостью позволил ей стать моей погибелью. Ее глаза закрылись.
— Посмотри на меня. — Я сильнее сжал ее горло, чувствуя, как пульс пульсирует в кончиках моих пальцев.
Она открыла глаза, и я не отступил.
Не тогда, когда она вцепилась когтями в мою грудь и застонала: — Сильнее.
Не когда ее голова упала вперед, и она укусила меня за плечо.
И не тогда, когда она снова откинула голову назад и закричала: — О, Боже.
— Вот так, милая. Молись за меня.
Я вошел в нее, первобытный и неумолимый, почти уверенный, что оставлю синяки между ее бедер.
— Каспиан. — Она выдохнула мое имя, и, блядь, если бы я не хотел услышать его снова.
Моя хватка ослабла на ее шее, и она сделала глубокий вдох. — Да, блядь, детка. Отпусти это.
Она прислонилась своим лбом к моему, а ее руки обхватили мои бицепсы. Ее киска сжалась вокруг моего члена, и я вошел в нее так глубоко, как только мог, пока она не кончила прямо здесь, в моих объятиях.
— Я же говорил тебе, маленькая проказница. Ты принадлежишь мне, — сказал я сквозь стиснутые зубы, кончая глубоко внутри нее.