Эпилог Шесть недель спустя

«У меня для тебя сюрприз.» — жестикулирую я и кладу руки на грудь Михаила.

— Да? И что за сюрприз?

Я растягиваю губы в самодовольной улыбке, берусь за его галстук и делаю шаг назад, притягивая его к себе. Михаил поднимает бровь, но следует за мной, делая один шаг вперед на каждые два моих, позволяя мне вести его через гостиную в спортзал. Не отпуская его галстук, поворачиваю ручку и затаскиваю его внутрь, в ожидании его реакция, когда он увидит подготовленную мной обстановку. Он останавливается на пороге и смотрит на жалюзи, которые я опустила до конца панорамных окон. Единственный светом в комнате две лампы, которые я перенесла из гостиной и поставила в противоположных углах. Он слегка улыбается, когда замечает кресло, которое поставила в центре комнаты, но ничего не говорит. Показывая на него пальцем, я увлекаю его в свой импровизированный театр и веду его, пока мы не доходим до кресла.

«Садись», — говорю я и легонько толкаю его в грудь.

Михаил садится на стул и наклоняет голову в сторону, поджав губы, словно пытаясь прочитать мои намерения.

«Закрой глаза. И не подглядывай.»

— Хорошо. — Он улыбается и откидывается в кресле.

Я легонько целую его в губы, а затем спешу в угол, где оставила свою юбку из тюля и балетные тапочки, спрятанные под полотенцем. Мне требуется меньше двух минут, чтобы вылезти из платья и надеть тапочки, кроп-топ и юбку. Сначала я планировала надеть купальник, но это помешало бы мне в дальнейшем. Поразмыслив несколько секунд, я снимаю трусики и бросаю их поверх сброшенного платья. Бросив взгляд через плечо на Михаила, я улыбаюсь в предвкушении, когда настраиваю систему громкой связи на максимальную громкость. В паузе, которую я включила перед началом моего плейлиста, я принимаю открытую четвертую позицию с одной рукой, вытянутой по мягкой дуге.

Начальные звуки ноктюрна №9 Шопена заполняют комнату, и Михаил открывает глаза. Я улыбаюсь, целую его и начинаю. Я вытягиваюсь в пируэт, медленно вытягиваю ногу в подвешенном developpé - моя начальная партия из «Лебединого озера», а затем продолжаю серию различных хореографий. Михаил следит за мной, не мигая, за каждым моим движением. Я привыкла, что на меня смотрят мужчины, как на сцене, так и вне ее, но никто никогда не смотрел на меня так, как Михаил. Как будто я драгоценная, и он боится, что если он отведет от меня взгляд, то могу исчезнуть. Мой муж такой глупенький. Никто не заставит меня расстаться с ним. Никогда. Я делаю арабеск и несколько маленьких шагов, пока не оказываюсь прямо перед ним, затем делаю фуэте и останавливаюсь в тот самый момент, когда заканчивается пьеса Шопена.

На несколько секунд воцаряется тишина, в течение которой он просто наблюдает за мной с небольшой улыбкой на губах. Вероятно, он думает, что на том всё, и когда комнату заполняет песня Джона Ледженда «Всего себя», он приподнимает бровь. Я улыбаюсь и делаю шаг вперед, становясь между его ног. Первый куплет мы смотрим друг на друга, даже не касаясь, но, когда поет хор, я кладу левую ладонь на его правую щеку и, не разрывая зрительного контакта, свободной рукой снимаю с его глаз повязку.

— Всего себя, — шепчу я и целую его в губы. — Дай мне всего себя... детка.

Он отвечает, беря меня за шею, пропуская мои волосы сквозь пальцы и сжимая их. Я снимаю с него галстук и расстегиваю рубашку. Михаил не говорит ни слова, только смотрит на меня, пока его хватка на моих волосах удерживает мою голову неподвижной. Как будто он хочет держать мое лицо в поле зрения.

Когда припев начинается снова, я снимаю с него рубашку и наклоняюсь, чтобы прижаться губами к его покрытому шрамами правому веку.

— Все твои... недостатки.

Он делает глубокий вдох и берет мое лицо между своими огромными шершавыми ладонями, его прикосновение такое невероятно нежное. Я улыбаюсь и пальцем рисую форму сердца на его груди.

Я не могу поверить, что чуть не потеряла его. Кошмары того дня до сих пор мучают меня, и я просыпаюсь посреди ночи от паники, сжимающие меня в тески. Наклонившись вперед, я впиваюсь губами в его губы, а руками путешествую по его голой спине, не обращая внимания на его старые шрамы. Но когда чувствую под пальцами круглый след, я вздрагиваю и крепче прижимаю его к себе.

В комнате мало света, но, даже с моим слегка затуманенным зрением, я вижу слезы, собирающиеся в уголках глаз Бьянки.

— Малышка? Что случилось?

Она поджимает губы и прикасается своим лбом к моему, пока ее палец выводит узор вокруг уже зажившей огнестрельной раны на моей спине.

— Бьянка, посмотри на меня, детка.

Она поднимает голову, и я беру ее подбородок между пальцами.

— Я в порядке. Можешь, пожалуйста, постараться забыть об этом?

Она кивает, но знаю, что она лжет, потому что одна слезинка скатывается по ее щеке. Я не могу этого вынести. Долгие годы я верил, что нет ничего, что я не смог бы вынести, но видеть, как Бьянка плачет из-за меня... я не могу.

— Хочешь, я успокою тебя, мой ягненочек? — спрашиваю я, проводя рукой по центру ее груди и живота, затем проникая под юбку, чтобы прижать пальцы к ее киске.

Она делает глубокий вдох и кивает, и я ввожу в нее палец. Встав со стула, я начинаю расстегивать брюки правой рукой, не вынимая левой из ее киски. Когда мне удается избавиться от брюк, я берусь за пояс ее юбки и стягиваю его вверх и через голову, затем разворачиваю ее и прижимаю спиной к себе, обхватывая свободной рукой ее талию.

— Готова? — спрашиваю я и глажу ее по шее.

Она кивает, и я крепко сжимаю ее руку, затем поднимаю ее и выхожу из зала. Бьянка сжимает мое предплечье и поджимает ноги, постанывая, пока я несу ее. Я делаю это медленно, дразня ее на протяжении всего пути до спальни, и когда мы доходим до кровати, она уже близка к тому, чтобы кончить.

— Еще нет, детка. — Я усаживаю ее рядом с кроватью и медленно вынимаю из нее палец, но вместо того, чтобы лечь, она забирается на край кровати и прижимает ладони к моей груди.

— Я хочу..., — шепчет она, — сказать тебе... ...так много.

— Тебе не нужно ничего говорить, Бьянка. — Я прижимаюсь губами к ее губам, затем скольжу ладонями вниз по ее спине и хватаю ее под попку. Я планировал насладиться ею на кровати, но передумал, поэтому тяну ее вверх, пока ее ноги не обхватывают мою талию, и поворачиваю, чтобы прислонить ее спиной к стене. Я медленно опускаю ее на свой твердый член, наслаждаясь тем, как перехватывает ее дыхание, когда заполняю ее.

— Даже полуслепой, я все вижу, детка. — Я выскользнул, а затем вошел в нее. — Каждую. — Толчок. — Отдельную. —Толчок. — Мелочь.

Бьянка хнычет, сжимая руки на моей шее, она вдыхает в такт моим толчкам в нее. Обычно она закрывает глаза, когда кончает, но сейчас она держит их открытыми, удерживая мой взгляд, пока трепещет и постанывает. Я кончаю в нее так, как никогда раньше, затем прижимаюсь ртом к ее рту, прижимаю ее тело к своему и держу ее долгое время после того, как мы оба спустились с вершины кульминации.

Черт. Что-то не то.

Я пытаюсь еще немного размять тесто, но оно все равно прилипает к пальцам. Вытерев муку с рук о фартук, я достаю телефон из кармана джинсов и открываю окно сообщений. Я обещал Лене пирожки на ужин, и черт возьми мне нужно сделать тесто правильно.

19:22 Бьянка: «Я что-то напортачила, тесто похоже на жевательную резинку. Ты можешь уточнить у Игоря, правильно ли он дал тебе измерения?»

19:24 Нина: «Просто попробуй добавить больше муки. Он каждый раз дает мне разные величины, когда я спрашиваю, и я начинаю думать, не делает ли он это специально. Не хочет, чтобы кто-то узнал его рецепт пирожков, наверное. Я скажу Роману, чтобы он его немного напугал, может тогда он поддастся.»

19:25 Бьянка: «Пожалуйста, не надо. Лол. Я попробую добавить больше муки. Что-нибудь новое?»

19:26 Нина: «Роман только что приехал от Сергея. Он сказал, что дом выглядит так, будто по нему прошел ураган. Сергей все разбил.»

19:27 Бьянка: «Почему? Я никогда не встречала этого парня, но из того, что слышала от Михаила, он немного... не в себе.»

19:29 Нина: «Это преуменьшение века, дорогая. Похоже, девушка, которая была у него дома, исчезла, и он впал в бешенство. Хочешь приехать?»

Я как раз набираю ответ, когда чувствую легкое прикосновение к основанию шеи, за которым следует поцелуй.

— Dusha moya…

Я улыбаюсь и начинаю поворачиваться, но Михаил обхватывает меня за талию и прижимает спиной к своей груди. Он гладит меня по шее, а правую руку кладет на столешницу передо мной, держа одну желтую розу. У меня перехватывает дыхание, когда смотрю на нежный цветок, стебель которого обернут широкой желтой шелковой лентой, расшитой золотом.

— Я никогда не говорил тебе, — шепчет он мне на ухо, — что всегда был твоим самым большим поклонником. Я и сейчас им являюсь.

— Михаил? — произношу я, не отрывая глаз от цветка.

— Однажды вечером около года назад я увидел плакат, кажется, на витрине какого-то магазина. Я помню, как прошел мимо него, а потом вернулся назад, чтобы получше рассмотреть изображение. На нем была изображена группа танцоров. Все, кроме одного, были одеты в желтые костюмы, и, рассматривая их, я удивлялся, почему среди всех них один танцор в черном костюме сиял ярче остальных. — Михаил целует мою шею. — Как солнце.

Он поворачивает меня к себе лицом, накрывает мое лицо своей рукой и нежно целует в губы.

— После этого я никогда не пропускал ни одного твоего шоу. Я люблю тебя, мое маленькое солнышко. Мое solnyshko.

Я обхватываю его за талию и зарываюсь лицом в его грудь.

— Я тоже тебя люблю... мой Михаил.