Уилбур Смит Фараон

Хотя я скорее проглотил бы свой собственный меч, чем открыто признался бы в этом, в глубине души я знал, что наконец-то все кончено.

Пятьдесят лет назад толпы гиксосов неожиданно появились в пределах границ нашего Египта из Восточной пустыни. Это были дикие и жестокие люди без каких-либо признаков искупления. У них было одно преимущество, которое делало их непобедимыми в бою. Это были конь и колесница, которых мы, египтяне, никогда раньше не видели и о которых не слышали, и на которые смотрели как на нечто мерзкое и отвратительное.

Мы попытались встретить наступление гиксосов пешими, но они опередили нас, легко кружа на своих колесницах и осыпая нас стрелами. У нас не было другого выбора, кроме как сесть в лодки и лететь впереди них на юг вверх по могучей реке Нил, волоча наши суда через водопады в пустыню. Там мы пробыли больше десяти лет, тоскуя по родине.

По счастливой случайности мне удалось захватить большое количество вражеских лошадей и увезти их с собой. Вскоре я обнаружил, что лошадь вовсе не отвратительна, а является самым умным и послушным из всех животных. Я разработал свою собственную версию колесницы, которая была легче, быстрее и маневреннее, чем версия гиксосов. Я научил мальчика, который впоследствии стал Тамосом, фараоном Египта, искусству возницы.

В соответствующее время мы, египтяне, спустились вниз по Нилу на наших речных судах, высадили наши колесницы на берегах нашего собственного Египта и напали на наших врагов, загнав их в Северную дельту. В последующие десятилетия мы были втянуты в борьбу с нашими врагами-гиксосами.

Но теперь колесо совершило полный оборот. Фараон Тамос был стар и лежал в своем шатре, смертельно раненный гиксосской стрелой. Египетская армия таяла, и завтра я столкнусь с неизбежным.

Даже мой бесстрашный дух, который был жизненно важен для продвижения Египта вперед в течение последних полувека борьбы, больше не был достаточным. За последний год мы потерпели поражение в двух великих битвах, ожесточенных и кровопролитных, но тщетных. Захватчики-гиксосы, отнявшие у нас большую часть нашей Родины, стояли на пороге своего окончательного триумфа. Весь Египет был почти в пределах их досягаемости. Наши легионы были разбиты и разбиты. Как бы отчаянно я ни пытался сплотить их и подтолкнуть вперед, казалось, что они смирились с поражением и позором. Больше половины наших лошадей были повержены, а те, что еще стояли, едва могли выдержать вес человека или колесницы. Что касается мужчин, то почти у половины из них были свежие и открытые раны, которые они перевязали тряпками. Их число сократилось почти на три тысячи за те два сражения, которые мы проиграли с начала года. Большинство выживших, шатаясь или Хромая, вступали в бой с мечом в одной руке и костылем в другой.

Правда, этот недостаток в нашем списке был вызван скорее дезертирством, чем смертью или ранением на поле боя. Когда-то гордые легионы фараона окончательно пали духом, и они бежали перед врагом во множестве. Слезы стыда текли по моим щекам, когда я умолял их и угрожал им поркой, смертью и позором, когда они проходили мимо меня, направляясь в тыл. Они не обратили на меня никакого внимания, даже не взглянули в мою сторону, бросив оружие и поспешно или прихрамывая, удалились. Толпы гиксосов собрались перед самыми воротами Луксора. А завтра я возглавлю то, что почти наверняка станет нашим последним слабым шансом предотвратить кровавое уничтожение.

Когда на поле битвы опустилась ночь, я приказал своим слугам стереть свежие пятна крови со щита и доспехов и выбить вмятину на шлеме, которая ранее днем отразила удар клинка гиксосов. Шлейф отсутствовал, срезанный тем же вражеским ударом. Затем при мерцающем пламени факела и отражении в полированном бронзовом ручном зеркале я увидел свое отражение. Как всегда, это подняло мне настроение. Еще раз мне напомнили, как охотно люди следуют образу или репутации, когда здравый смысл предупреждает о неминуемом уничтожении. Я заставила себя улыбнуться в зеркало, стараясь не обращать внимания на печальные тени в глубине моих глаз; затем я наклонилась под полог палатки и пошла засвидетельствовать свое почтение моему возлюбленному фараону.

Фараон Тамос лежал на носилках в сопровождении трех своих хирургов и шести своих многочисленных сыновей. В более широком кругу вокруг него собрались его генералы и высшие советники, а также пять его любимых жен. У всех были торжественные лица, а его супруги плакали, потому что фараон умирал. Ранее в тот же день он получил тяжелое ранение на поле боя. Древко гиксосской стрелы все еще торчало у него между ребер. Ни один из его врачей, включая даже меня, самого опытного из них, не имел дерзости попытаться вытащить зазубренный наконечник стрелы так близко от его сердца. Мы просто отломили древко рядом с краем раны и теперь ждали неизбежного исхода. Еще до полудня следующего дня фараон почти наверняка покинул бы золотой трон в пользу своего старшего сына Аттерика Туро, который сидел рядом с ним, стараясь не подавать виду, что наслаждается моментом, когда власть в этом самом Египте перейдет к нему. Аттерик был скучным и беспомощным юношей, который даже не мог себе представить, что к заходу завтрашнего солнца его империя может больше не существовать; или, скорее, именно так я думал о нем в то время. Вскоре я понял, как сильно ошибался, осуждая его.

К этому времени Тамос уже был стариком. Я знал его возраст почти до часу, потому что это я принес его младенцем в этот суровый мир. Ходила популярная легенда, что первым его поступком по прибытии было обильно помочиться на меня. Я подавил улыбку, подумав о том, что в последующие шестьдесят с лишним лет он никогда не колебался, выражая таким же образом даже самое слабое свое неодобрение по отношению ко мне.

Теперь я подошел к нему и, опустившись на колени, поцеловал ему руки. Фараон выглядел даже старше своих лет. Хотя он недавно начал красить волосы и бороду, я знала, что под ярко-рыжими пятнами, которые он предпочитал, они были белыми, как выгоревшие на солнце водоросли. Кожа его лица была покрыта глубокими морщинами и темными пятнами от солнца. Под глазами у него были мешки морщинистой кожи-глаза, в которых признаки приближающейся смерти были слишком очевидны.

Я не имею ни малейшего представления о своем возрасте. Тем не менее, я значительно старше, чем фараон, но в моей внешности мне кажутся гораздо меньше, чем половина его возраста. Это потому, что я долгожитель и благословлен богами – особенно богиней Инаной. Это тайное имя богини Артемиды.

Фараон поднял на меня глаза и заговорил с болью и трудом, его голос был хриплым, а дыхание хриплым и прерывистым. - Тата!- он приветствовал меня ласковым именем, которое дал мне, когда был еще ребенком. ‘Я знал, что ты придешь. Ты всегда знаешь, когда я больше всего в тебе нуждаюсь. Скажи мне, мой дорогой старый друг, что будет завтра?’

- Завтрашний день принадлежит тебе и Египту, мой повелитель.- Я не знаю, почему я выбрал эти слова, чтобы ответить ему, когда был уверен, что все наши завтрашние дни теперь принадлежат Анубису, Богу кладбищ и подземного мира. Однако я любил своего фараона и хотел, чтобы он умер как можно более мирно.

Он улыбнулся и больше ничего не сказал, но протянул дрожащую руку с дрожащими пальцами, взял мою руку и прижал ее к своей груди, пока не заснул. Хирурги и его сыновья покинули шатер, и, клянусь, я видел, как легкая улыбка скользнула по губам Аттерика, когда он неторопливо вышел. Я просидел с Тамосом далеко за полночь, точно так же, как сидел с его матерью на прощанье, но в конце концов усталость от дневной битвы одолела меня. Я высвободил свою руку и, оставив его все еще улыбающимся, доковылял до своего матраса и упал на него мертвым сном.

Слуги разбудили меня еще до того, как первые лучи солнца позолотили рассветное небо. Я поспешно оделся для битвы и пристегнул к поясу свой меч; затем я поспешил обратно в Королевский павильон. Когда я снова опустился на колени у постели фараона, он все еще улыбался, но его руки были холодны на ощупь, и он был мертв.

‘Я буду оплакивать тебя позже, мой Мем, - пообещал я ему, поднимаясь на ноги, - но сейчас я должен выйти и попытаться еще раз исполнить свою клятву тебе и нашему Египту.’

Это проклятие быть долгожителем: пережить всех тех, кого любишь больше всего.

Остатки наших разбитых легионов были собраны в горловине перевала перед Золотым городом Луксором, где мы держали в страхе голодные орды гиксосов в течение последних тридцати пяти отчаянных дней. В обозрении я вел свою боевую колесницу вдоль их уничтоженных рядов, и, когда они узнали меня, те, кто еще был в состоянии сделать это, пошатываясь, поднялись на ноги. Они наклонились, чтобы поднять своих раненых товарищей и встать вместе с ними в боевой порядок. Затем все они, мужчины, которые все еще были здоровы и сильны вместе с теми, кто был более чем на полпути к своей смерти, подняли свое оружие к рассветному небу и приветствовали меня, когда я проходил мимо.

Послышался ритмичный напев: "Таита! Таита! Таита!’

Я подавил слезы, увидев этих храбрых сынов Египта в таком отчаянном положении. Я заставил себя улыбнуться, рассмеялся и крикнул им в ответ что-то ободряющее, обращаясь к тем стойким людям в толпе, которых я так хорошо знал: "Эй, Осмен! Я знал, что найду тебя все еще в первых рядах.’

‘Не более чем на длину меча позади вас, мой господин!- крикнул он мне в ответ.

- Лотан, ты жадный старый лев. Разве ты уже не вырубил больше, чем положено гиксосским собакам?’

- Да, но только вдвое меньше, чем у Вас, господин Тата.- Лотан был одним из моих любимцев, поэтому я разрешил ему использовать мое любимое имя. Когда я прошел мимо, аплодисменты снова погрузились в ужасную тишину, и они снова опустились на колени и посмотрели вниз на перевал, где, как они знали, легионы гиксосов ждали только полного рассвета, чтобы возобновить свою атаку. Поле битвы вокруг нас было густо усеяно мертвецами многих долгих дней кровавой бойни. Слабый предрассветный ветерок донес до нас зловоние смерти. С каждым вдохом она липла к моему языку и горлу, как масло. Я откашлялся и выплюнул его за борт своей колесницы, но с каждым последующим вздохом он, казалось, становился все сильнее и отвратительнее.