– Прикажи уведомить гетмана Хмельницкого, чтобы прекратил битву, иначе я оставлю его одного и должен буду обратить оружие войска моего против казаков.

Оссолинский поклонился и прижал правую руку к сердцу.

Глава 20

– Где слово твое? – яростно кричал Хмельницкий, размахивая булавой. – Как мог ты нарушить договор? Как мог за спиной у меня начать переговоры с королем?

Хан сидел неподвижно перед гетманом, как степная каменная баба.

Молчали мурзы, хранили молчание ханские братья. Тяжело и сердито сопел Сефер-Кази.

Хмельницкий чувствовал: напрасно кричит. Нет, криком тут не поможешь.

Все было проиграно. За его спиной сплели паутину. Продали! Что он мог поделать? Скача к хану, видел, как строилась в боевые ряды орда. Он знал: хан может дать приказ ударить в спину казакам. Он знал, почему так поспешно заключил хан мир с королем. Незачем кричать, незачем тратить силы и слова. Хану не с руки была бы победа над королем. И, словно отгадав его мысли, Ислам-Гирей, как ужаленный, вскочил на ноги и закричал, подступая к Хмельницкому:

– Ты меры не знаешь, гетман, жадность твоя безмерна! Замыслил помазанника божьего, брата моего, в прах повергнуть, растоптать! Разве такое слыхано? Ты уже многого добился – и довольно. Король тебе все простит. И не надо пролития крови. Я не хочу войны. Король мне дань заплатил и обещает и дальше платить в срок. А ты если хочешь воевать – воюй. Но знай, – угрожающе и гневно кричал хан, – я тебе в спину ударю! Я тебе и так помог...

– Что помог? – перебил Хмельницкий. – Чем помог?

Хан не ответил. Овладел собой, сел между своими братьями и устало опустил веки. Сефер-Кази успокоительно вставил:

– Теперь самое время, гетман, и тебе заключить договор с королем. Он преклонит слух к твоим просьбам. В том и великий хан тебя поддержит.

Хмельницкий, резко повернувшись, вышел из шатра.

Он уже не слышал, как вслед ему покатился легкий, довольный смех Ислам-Гирея.

Сефер-Кази поклонился хану и угодливо заговорил:

– Видишь, великий повелитель мой, как опасен гяур Хмельницкий. Теперь ты убедился, как хорошо поступили мы. И король, и гетман в твоих руках, хан.

– Нет бога, кроме бога, и Магомет – пророк его, – проговорил Ислам-Гирей и сладко зевнул, вспомнив вдруг белые стены бахчисарайского дворца.

«Теперь казаки, – подумал хан, – снова начнут помышлять, как бы им от короля избавиться, и о Крыме надолго забудут...»

...Хмельницкий бешено гнал коня, возвращаясь из ханской ставки. Гнев и злоба душили его. Конь вынес его на шлях. Вот он, Зборовский замок.

Увидел, как через Стрыпу широкими рядами, по наведенным мостам шли казаки.

Вдоль берега трубили трубачи. Отвернулся. Лучше было не видеть того. Лучше было сложить голову в бою, чем пережить эти минуты.

...Да, он проиграл битву. Уже близка была победа и малиновое гетманское знамя уже реяло над польским лагерем. И вдруг гонец хана сломил все то, что он выносил в сердце, взлелеял в душе своей.

Тимофей скакал рядом. Он ни о чем не спрашивал. Он все сам понял. Как оскорбительно легко и быстро вырвал хан победу!

...В шатре гетмана тесно. Нечай прискакал прямо из боя, прижимал перевязанную руку к груди. Громыка тер засыпанные пылью глаза и кашлял.

Сидели, тяжело переводя дыхание, Гладкий, Пушкарь, Суличеч, Волевач, Чарнота, Томиленко. В углу о чем-то шептались Выговский и Капуста. Силуян Мужиловский выглянул из шатра и объявил:

– Гетман.

Вошел Хмельницкий. Стал посреди шатра.

– Продал нас хан, други, – сказал он.

Полковники молчали. Тогда гетман продолжил:

– Была у меня думка – не прекращать боя, а что бы мы поделали, ежели бы орда ударила нам в спину? Нет! Не время играть судьбой. Не только о себе помышляем ныне, а и о крае нашем, об отчизне. Хочет король вести переговоры с нами – будем вести. С татарами союз рвать сейчас нельзя, – узнает шляхта, что мы одни, обнаглеет. Пускай думают, что мы с ханом в согласии. Верно говорю?

Полковники молчали. Он хмуро усмехнулся.

– Головы повесили, зажурились! Зря! Подумайте, какая победа нам досталась! Первоклассную армаду на колени поставили и объявим королю наши условия. Сами мирные пункты напишем. Разве этого мало?

Разгневанно крикнул:

– Думаете, мне весело? Одною злобою победы не добудешь. Погодите, еще придет и наше время. Тут, под Зборовом, – только начало.

Говорил уже не только полковникам, но и самому себе. Уловил взгляд Выговского:

– Что глядишь, писарь? Думаешь, дурно учинил, что-не послушался тебя вчера, не ответил королю? Нет! Хорошо поступил. Теперь король еще больше устрашен. Поезжай к хану, скажи: гетман и старшина зовут на обед великого хана, его братьев ясных, пропади они пропадом, и славного визиря, сто чертей ему в печенку. Скажи: гетман десять баранов зарезал и десять сулей лучшего кумыса на стол поставил. Скачи, Выговский! А вы, полковники, оденьтесь по-праздничному, бросьте печалиться – мы победили, победили мы, а не шляхта! Слушай, Чарнота: когда хан в шатер мой войдет – так чтобы пятьдесят раз пушки ударили и чтобы все казачество в таборе кричало:

«Слава!» И чтобы трубы трубили, как на бой. Да все полки выстроить, – пускай видит басурман, какова сила наша, пусть не забывает, что и под стены Бахчисарая притти можем.

Голос Хмельницкого звучал твердо, и полковники один за другим выходили из шатра, забыв недавнюю печаль и растерянность. Силуян Мужиловский, оставшись с гетманом, сказал:

– Мыслю, Богдан, – не совсем уж худо вышло. Своего добьемся от короля. Главное – потребный нам реестр надо обеспечить. От того будет зависеть наша сила и на дальше.

Хмельницкий не ответил. Молча глядел перед собой. Помолчав, сказал:

– Переговоры с Оссолинским будешь вести ты, Иван, и Лаврин. Надо ковать железо, пока горячо. Я в эту ночь глаз не сомкну. Думал я, Силуян, – тут, под Зборовом, добудем мы волю Украине навеки. Ошибся! Что народу скажу? Снова шляхта, как саранча, двинется на Украину, снова засвистят плети да палки. А придется опять народ подымать, кто за мной пойдет?

Боюсь, отшатнутся.

– Всем волю дать – на такое, Богдан, дерзать не можем, – заговорил Мужиловский, – ты должен это знать. Будь доволен тем, что вся старшина теперь за тобой, и ее пользу твердо оберегай. Разве надо тебе рассказывать, как старшина умеет предавать гетманов? Лучше меня знаешь. В Московском царстве чернь в великой покорности у бояр и государя, они, надо думать, с опаской на нас поглядывают: не взяла бы их чернь недостойный пример с наших посполитых... Подумай и об этом, Богдан.

– Мне, Силуян, обо всем думать надо, – невесело ответил Хмельницкий.

– Твоя правда, Богдан! А впрочем, до сей поры никто не мог тебя упрекнуть в неосторожности. Ты хорошо оберегал наши интересы. О народе заботишься? Народ, Богдан, больше хочет, чем ты дать ему можешь. Веру от унии защитишь – и то дело великое. Не все сразу.

– Иди, полковник, – недовольно сказал Хмельницкий.

...А ночью, после шумного обеда в честь Ислам-Гирея, у гетмана гудело в голове. За столиком в шатре сидел Выговский. Мужиловский и Капуста стояли перед Хмельницким, а он, пересиливая боль, железным обручем сжимавшую голову, все не соглашался. Не то написали они, не то! Не такими предложениями надо начинать переговоры. Такое написали, словно не он короля на колени поставил, а тот его. И вот он решил: сам напишет. Пусть они уходят и не мешают ему. Он сам все сделает.

– Не успеешь, уже мало времени осталось, – возражал Выговский.

И все-таки он настоял на своем. Они оставили его в шатре с писарем Федором Свечкой. Гетман пил квартами холодную воду из ведра. Свечка сидел неподвижно за столом, держа перо в руке. Хмельницкий приказал:

– Пиши: «Условия мира, поданные гетманом Богданом Хмельницким королю Речи Посполитой Яну-Казимиру, составленные под Зборовом августа седьмого дня 1649 года».