- Понимаю, товарищ Вишнев случайно, совершенно неожиданно оказался в лесу. И, что самое важное, две новенькие "дружбы" при нем, и тоже совершенно случайно.

- Ну да... то есть, нет...

- Кончай врать, Лиходей, - пробасил Колосков. - Просили мы Христофорыча, вот и пришел с нами.

- Верно слово, товарищ капитан Юрий Васильевич, так было, - подтвердил Вишнев. - Кончай ребяты, болтовню, работать надо. Лесу вона сколь валить!

Вскоре на весь бор стрекотали "дружбы". У Лиходеева поначалу не ладилось - заедал диск и глохнул моторчик. Вишнев его поучал.

Колосков работал, как заправский лесоруб, сноровисто, без рывков, в его руках "дружба" вызванивала веселую песню, легко врезаясь в комель.

Первое дерево свалил Колосков.

- По-о-берегись! - крикнул он.

Сосна под его плечом медленно, поначалу еле заметно, стала крениться, качнулась верхушка; у комля, где виднелся надрез, затрещало негромко, будто сосна застонала от боли, и быстро, обламывая сучья на соседних деревьях, сосна грохнулась наземь.

- С зачином тебя! - крикнул от другой сосны Вишнев.

- Благодарствую. - Колосков склонил голову.

Нравились Сурову в Колоскове степенность и обстоятельность. Отличная замена старшине Холоду.

- Мне пора, - сказал он, собираясь уходить. - Что сегодня, а что и на завтра оставьте. К боевому чтоб на заставу вернулись.

- Ясно, - отозвался Колосков, снял с себя фуражку, отер пот со лба. Окинул взглядом вокруг. - Может, все и закончим.

- Мы с ними, как Бутенко с картошкой. - Лиходеев был уже потный, гимнастерка не только со спины, но и на груди потемнела. - Нам эти кубики, что семечки.

Прощаясь с Вишневым, Суров просил его присмотреть за ребятами, чтоб чего не случилось.

- Не боись, товарищ капитан, все в аккурате сделаем. Пилы наведены, что твои бритвы, потому как в хозяйских, значится, руках инструмент завсегда в боеготовности. За нонешний день все и свалим. Раз надо, сделаем. - Старик замялся: - Я вот чего хотел спросить, Юрий Васильевич, ежели не обидно...

- Спрашивайте.

- Оно и неловко вроде... А, была не была... Скажите, лес этот, значится, сейчас сырой... Ежели по-хозяйски, так с него не то что дом, сарай грешно строить.

- Понятно, Христофорыч. - Суров полез в карман за портсигаром, закурил, угостил Вишнева. - Завтра подгонят машины, увезем менять.

- Значится, плохо я мозгой пошевелил, Юрий Васильевич, недоучел. Думал, в строительном деле военный человек ни бум-бум, только и знает блиндаж в три наката. Ну, бывайте, время не стоит.

Суров возвращался на заставу и еще долго слышал, как звенят в бору пилы и стрекочут моторчики. Шел и с сожалением прикидывал, что вряд ли до дождей успеют вывести домик под крышу, а с его отъездом в отпуск может вовсе застопориться строительство. Может, отбросить конспирацию, просто сказать Кондрату Степановичу: так, мол, и так, старшина, поскольку к Новому году уволишься на заслуженный отдых, вот тебе сюрприз от заставы - лес, бревно к бревну, доска к доске. За все заплачено. Стройся, Кондрат Степанович, имей за всем хозяйский глаз. Но тут же подумал: не годится, какой же это сюрприз! Ключи от дверей - это да! Был бы на месте Быков, все бы иначе обернулось начальник политотдела и нужные средства достал бы, и бригаду хороших строителей снарядил. А перед Головым заикаться не стоит, тем более что теперь ему не до этого - прошел слух, будто подполковник уходит на повышение, в округ, чуть ли не заместителем к генералу Михееву.

Дорога спускалась вниз, сверху ее закрывал от солнца дубняк с плотной листвой, настолько густой, что под нею не просыхала трава, и Суров, пройдя немного, промочил ноги, но вынужден был идти медленно - всю землю под дубами изрыли дикие свиньи, стадами приходившие сюда на кормежку: с тех пор как запретили охоту, их развелось великое множество.

За дубняком Суров опять заспешил. Было около четырех часов дня, а он обещал старшине возвратиться к семнадцати. Но ходу еще оставалось не меньше часа, даже если идти напрямик, через кусты, мимо озера. Он так и поступил пошел без дороги, собирая на себя сверкающую под солнцем осеннюю паутину; оглянулся, не видит ли кто, и побежал вприпрыжку. Как будто ему было лет пятнадцать-шестнадцать.

Позже сам удивлялся, отчего вдруг напал телячий восторг, и подумал, что причиной тому и теплый осенний день, и свидание с Людой, и предстоящая встреча с сыном. И конечно, доброе дело с домом для старшины, хотя истратил на покупку леса больше половины своих отпускных. Ну и что, размышлял с мальчишеской беззаботностью, проживу как-нибудь.

Показалось озеро, и вскоре он пошел берегом, приближаясь к маленькому причалу, у которого, позванивая цепями, колыхались на воде две заставские лодки. Увидев их, он сначала подумал, что хватит им мокнуть, пора вытащить на берег и подготовить к зиме, перевернуть днищами кверху и оставить здесь же, на берегу. Вон хотя бы на том песчаном взгорочке, возле ельника. Отличное место, уютное. Однажды они отдыхали здесь.

Забыл, что торопится на заставу, и пошел медленнее; забыл и о том, что поучал Веру не жить прошлым, а сам без оглядки погружался в него, в тот прекрасный, как мираж в каракумских барханах, денек...

Как мало таких дней выпадало на их долю после приезда сюда, на шестнадцатую! Воскресенье будто отлили из солнца, как по заказу, потому что Суровы всей семьей вырвались на лоно природы, и над их беззащитно-белыми телами колдовали расплавленное тепло и пропахший травами весенний воздух, плеск легких волн на озере и далекий звон станционного колокола.

- Ты не сгоришь? - спросил Суров, притронувшись к спине Веры.

- Сгорю. От счастья. - Вера не отрывала глаз от противоположного берега, где в одиночестве растянулась на песке Лизка. А когда Суров захотел отнять руку, воспротивилась этому. - Не убирай. Пусть еще немного побудет.

Но лежать с поднятой кверху рукой ему было неловко. Он сел.

- Ну вот, - поморщилась Вера. - Все разрушил.

- Разрушитель семейного счастья? - спросил, усмехнувшись.

Но Вера, будто не слыша, о чем ее спрашивают, сказала:

- Знаешь, как бы я это написала?.. Черная пашня, на ней много птиц злых и добрых. На пашне спит девушка, к примеру Лизка, а мужчина, очень на тебя похожий, ее охраняет - гонит птиц. Но вместе со злыми улетают и добрые. Ну как?

Уже не раз Вера заговаривала с ним, выражаясь слишком неясно, он не понимал, чего она хочет. Сейчас слова жены у него вызвали горечь.

- Раньше я понимал все, о чем ты говорила и что писала, понимал. А сейчас, не обижайся, все твои новые работы вызывают у меня болезненное чувство. Даже последняя, "Трудный день", где на строевом плацу я изображен чуть ли не в роли надсмотрщика на кофейной плантации, а солдаты - загнанных рабов напоминают.

- А ты чего хотел? - Она села.

- Мужества и простоты. А ты пишешь непонятно, болезненно.

- Давай оставим это, - сразу нахмурившись, сказала Вера. - Так было хорошо, а ты впрямь взял да разрушил. - Она тяжело вздохнула, посмотрела на него долгим взглядом, притянула к себе сопротивляющегося ее ласкам сына. Мне страшно недостает каких-то простых вещей, зависящих от тебя... Чтобы за обеденным столом склонялось не две, а три головы; недостает твоего взгляда, оторванного от казенных бумаг, твоей руки на моем теле... Это - мой хлеб. И я его лишена. Не хочу никого учить. Лишь жить тобой, Мишкой, любимой работой. Больше - ничего!

Выговорившись, опять растянулась на песке, сразу как бы отдалившись и став чужой. Он буквально почувствовал это отчуждение, внезапное и неприятное, как ведро студеной воды на разгоряченное тело. Но лишь горько усмехнулся, сказав:

- А ты лишаешь меня моего хлеба.

Восстанавливая в памяти тот день, Суров незаметно одолел путь. На хозяйственном дворе стояла крытая брезентом грузовая машина, от спортплощадки слышались веселые выкрики и удары мяча: приехали поселковые с шефским концертом.