Глава тридцать пятая

Каден

Я стоял среди руин.

Повернул голову, вслушался.

Что-то… вон там…

Приближается.

Воздух раскололся от пронзительного воя, но я не мог пошевелиться.

Всё вдруг закружилось — я летел куда-то, спотыкаясь. Воротник рубашки врезался в шею, будто кто-то собрал его в кулак. Уже не сон. Рука дёрнулась за ножом — разумеется, впустую. Пригляделся в темноте: Рейф! Сдёрнул с кровати и тащит к двери.

Он выпихнул меня из казармы и припечатал к стене. Ночной часовой отошел в сторону, охотно позволяя ему рвать меня на куски.

Лицо Рейфа пылало яростью, которой не могла скрыть даже тьма.

— Клянусь честью, если ты дотронешься до неё хоть пальцем, если потащишь ее в это клятое королевство, если хоть что-нибудь…

— Ты спятил? Ночь на дворе! — С чего вдруг такое бешенство?

Моя совесть чиста.

— Я всегда ее оберегал. Я бы ни за что…

— С рассветом выступаем. Будь готов, — процедил он сквозь зубы.

Дыхание отдаёт элем, но не пьян. Глаза горят, как у дикого зверя.

— Ты ради этого меня разбудил? Я и так знаю, когда мы снимаемся.

Выпустив мой ворот, Рейф глянул свирепо и снова пихнул меня в стену:

— Ничего, напомнить не мешает.

Он ушел, и я огляделся. Тишина, весь лагерь спит. Может, королю тоже привиделся кошмар? К гневу на его лице примешивалось еще что-то. Страх.

Из двери, сонно моргая, высунулись Гриз и Эбен, и часовой тут же преградил дорогу: Эбен всё ещё был под стражей.

— И что это было? — проворчал Гриз.

— Идите-ка спать.

Я толкнул Эбена в плечо и последовал за ним с Гризом. Сна — ни в одном глазу. И чего Рейф так взбесился? Что я такое «хоть что-нибудь» сделаю на пути в Дальбрек в окружении двух сотен солдат? Нет, драться умею и отваги хватает, но не настолько же дурак, тем более что за мной приглядывают!

Я потёр челюсть: видимо, Рейф, вытаскивая меня из постели, успел приложиться кулаком.

Горизонт на востоке едва подёрнулся рассветом. Туман вдали окутал землю пушистым одеялом, заглушая утренние звуки. Лишь росистая трава шуршала под сапогами. Пусть на время, но мне удалось ускользнуть от стражи. Компания в таком деле ни к чему.

За чередой торговых повозок у задней стены заставы я разглядел обугленные каравачи… и Натию.

Наши взгляды скрестились, и она выхватила нож, явно готовая пустить его в ход. Я опешил: та ли это Натия? Кроткая улыбчивая девчушка, что ткала для меня подарки, превратилась в свирепую незнакомку.

— Я хочу видеть Дихару. Отойди.

— А Дихара тебя видеть не хочет! Никто тебя видеть не хочет.

Девушка бросилась на меня, размахивая ножом. Я отскочил. Она вновь сделала выпад.

— Ах ты, маленькая….

В следующий раз я схватил её за запястье, развернул, тесно прижимая к себе другой рукой, и приставил нож к её собственному горлу.

— Ты что, серьёзно? — прошипел ей на ухо.

— Ненавижу! — выплюнула она. — Всех вас ненавижу!

Эта бесконечная ненависть погасила во мне едва тлеющий огонек, который я лелеял до последнего — надежду вернуться и исправить, прожить иначе последние несколько месяцев. Для Натии я стал одним из «них» и навсегда им останусь. Одним из тех, кто связал Лию и заставил ее покинуть лагерь бродяг; одним из тех, кто поджег карвачи и разрушил спокойную жизнь племени.

— Отпусти её, — услышал я голос Рины.

Она медленно опустила вёдра с водой. В её больших глазах была тревога, словно я и вправду собирался перерезать Натии горло. Взгляд Рины метнулся к кочерге у костра.

Я покачал головой.

— Рина, да я бы никогда…

— Что тебе надо? — спросила она.

— Ухожу с гарнизоном, хочу повидаться с Дихарой.

— Пока она еще жива, — обличающим тоном вставила Натия.

Отобрав нож, я оттолкнул её. Смотрел на Рину и пытался найти слова, которые смогли бы её убедить в моей непричастности к их беде. Но факт оставался фактом: я жил по правилам Комизара, хоть и отказался от них теперь. Никакие слова не могли меня оправдать.

— Прошу тебя, — прошептал я.

Всё ещё настороже, Рина сосредоточенно поджала губы, взвешивая решение.

— Дихара по-разному себя чувствует — не угадаешь, — наконец сказала она, кивая в сторону карвачи. — Может, и не узнает тебя.

Натия сплюнула.

— Милостью богов, не узнает.

Задёрнув за собой полог, я не сразу её заметил. Дихара напоминала истрёпанное одеяло среди мятых простыней. Все годы, что я её знал, она или прялку на спину громоздила, или оленя разделывала, или, в конце тёплой поры, снимала палаточные шесты и сворачивала коврики для перехода на юг. Такой увидеть не ожидал: казалось, Дихара переживет всех нас. Она стала хрупкой, как те пёрышки, что когда-то вплетала в свои украшения.

Прости меня, Дихара.

Старейшая в племени, она выкормила не одно поколение таких, как я, Рахтанов. Я понимал ярость Натии: если бы не нападение, Дихара жила бы вечно.

Её веки задрожали, словно она ощутила моё присутствие. Серые глаза уставились на холмик ног под простынями, затем с удивительной ясностью взглянули на меня.

— Ты… — Голос был едва слышен, но брови нахмурились. — Я всё думала, когда же ты придешь. А тот, большой?

— Гриз ранен, иначе бы пришёл. — Я придвинул к кровати табуретку и сел. — Натия с Риной мне не рады, пускать не хотели.

Грудь больной приподнялась с тяжким хрипом.

— Они просто боятся. Думали, у них нет врагов. В конечном счёте враги есть у всех. — Она прищурилась. — Зубы у тебя еще целы?

Что это, уже бред?

Я не сразу вспомнил напутствие Натии. Когда мы покидали лагерь кочевников, она сказала Лии: «Пусть камни из-под копыт твоей лошади летят прямиком в зубы врагам». Тело Дихары, может, и сдалось, но не память.

— Пока целы, — ответил я.

— Тогда ты не враг принцессе… и нам тоже. — Её глаза закрылись, слова уже еле различались. — Но теперь ты сам должен решить, кто ты.

Она вновь уснула — уже не здесь, но ещё не там — между двумя разными мирами. А может, и путешествуя между ними… почти как я сам.

— Постараюсь, — шепнул я, целуя ей руку на прощанье.

Если и свидимся ещё, то уж точно не в этом мире.