Заметка для себя: не кивай. Болит голова.

— Ты, бл*ть, серьезно? — заорал он. — Я прихожу домой, ты исчезла, ни записки, ни звонка, твой гребаный компьютер все еще включен. Ты не отвечаешь на звонки, по крайней мере, несколько часов, а потом отправляешь какое-то е*анутое сообщение и вырубаешь телефон. А когда я, наконец, нахожу тебя, после того, как всю ночь сходил с ума от беспокойства, ты спрашиваешь меня, который час? — взревел он.

Я вздрогнула, не только от его гнева, но и от того факта, что громкость его голоса ощущалась очень болезненно для быстро приближающегося похмелья.

Он, судя по всему, воспринял мое вздрагивание как страх, поэтому глубоко вздохнул и сделал усилие, чтобы успокоиться.

— Мэйси, какого хрена происходит? — спросил он тише, но не менее сердито. — Ты не можешь просто так взять и исчезнуть. Это из-за того, что я прошу тебя переехать ко мне? Если у тебя возникает какая-то проблема, ты говоришь мне о ней, а не уходишь, бл*ть, не сказав ни слова, — его голос снова начал повышаться.

Я прищурилась на него и слегка покачнулась, не в состоянии должным образом осмыслить столько всего, имея дело с переходом от бухого состояния к похмелью.

Хансен поддержал меня, схватив за бедра.

— Ты пьяная? — недоверчиво спросил он.

Я кивнула.

— Похоже на то.

— Сейчас девять утра, — заметил он сквозь стиснутые зубы.

Я наклонила голову.

— Что ж, эта водка определенно стоила каждого пенни, — размышляла я вслух.

— Значит, ты заставила меня пройти через все это дерьмо... — он вернулся к своему опасно тихому голосу, — чтобы нажраться?

Он даже не стал дожидаться моего ответа, просто отпустил мои бедра и отступил назад.

— У меня куча дел, — отрезал он напряженным голосом. — Захочешь поговорить из-за чего творишь такую дичь... — он указал на мое тело, — сделай это, когда протрезвеешь.

И вновь, не дождавшись ответа, неторопливо ушел, оставив меня стоять в дверном проеме и щуриться от резкого света утреннего солнца. Потом вернулись чувства. Нетвердой походкой я вернулась на кухню Арианны, налила себе стакан апельсинового сока и плеснула в него изрядное количество водки.

— Мой рецепт «мимозы», — прокомментировала Арианна, слегка заплетающимся языком. Она забрала мой стакан, сделала глоток и откинулась на спинку дивана. — Сделай мне тоже, если ты пьешь по утрам, я не могу позволить тебе делать это в одиночку.

Я безумно ее любила.

— Дорогая, мне нравится покутить так же сильно, как и любой другой девушке, и я полностью понимаю, почему ты топишь свои печали. Но как насчет того, чтобы перейти на кофе? — предложила Арианна после двух бокалов и час спустя.

Я поразмыслила об этом.

Кофе. Кофе означал трезвость. Трезвость означала похмелье. Похмелье сопровождалось сожалениями и суровой реальностью жизни, предшествовавшей запою. Я хотела оставаться в постоянном состоянии опьянения, чтобы избежать реальности, которая, как я знала, надвигалась. Конечно, это строго квалифицировалось как алкоголизм, и мне это было не нужно. И все же я хотела продлить свой отпуск от реальности… от боли.

— Или, — продолжила Арианна, раз я молчала. — Мы могли бы принять душ, надеть потрясные купальники и отправиться на вечеринку у бассейна, на которую меня пригласили.

Я ухмыльнулась.

— Ты меня полностью понимаешь.

Она обхватила мое лицо ладонями.

— Я полностью понимаю твою потребность наконец-то расслабиться и выплеснуть всю ту боль, которая накапливалась годами. Возможно, это не самый разумный способ сделать это. Но, нах*й разум, мы можем немного повеселиться, пока топим свои печали, — сказала она с грустной улыбкой.

***

Звучала громкая музыка. К счастью, слишком громкая, чтобы расслышать то, что нес мудак рядом со мной. Он осмелился занять пустой шезлонг возле меня. С тех пор как я оставила Арианну на танцполе и решила вырубиться под солнышком, этот парень воспринял мое одиночество как приглашение приударить за мной. Я изо всех сил старалась вежливо отказать ему, но он не понимал намеков. Я сразу решила начать его игнорировать. К тому же, он не мог видеть, что под темными очками мои глаза закрыты.

Через несколько минут он заткнулся, и я обрадовалась, что он, наконец, свалил. Затем я почувствовала, как тень закрывает меня от солнца, тем самым мешая загорать.

— Чувак, сядь, — сказала я с закрытыми глазами, надеясь, что он услышит меня сквозь музыку.

Тень не сдвинулась, отчего я догадалась, что он меня не услышал. Я открыла глаза и увидела, что тень не была одета в плавки и не выглядела так, будто ей весело. Эта тень была облачена во все черное, и поверх черной футболки у нее был знакомый кожаный жилет. Глаза скрывали темные очки, но напряженная линия челюсти сказала мне, что Хансен злился. Позади него я заметила Джаггера и Чарли. Джаггер выглядел немного менее раздраженным и чуть более обеспокоенным. Чарли пялился на сиськи какой-то цыпочки, проходившей мимо него.

Я нацепила темные очки на макушку как раз в тот момент, когда Хансен грубо схватил меня за руку и дернул вверх.

Затем наклонился и взял мою накидку с шезлонга.

— Надень. Быстро, — прошипел он мне на ухо.

Я подчинилась, потому что даже в пьяном состоянии различала в его глазах угрозу. Мой взгляд упал на Арианну, теперь стоявшую рядом с Джаггером, тот держал ее за запястье. Она пожала плечами и усмехнулась. Сумасшедшая сучка.

После того, как я натянула через голову шифоновую накидку, Хансен схватил меня за руку и потащил сквозь толпу по витиеватому коридору к выходу из чьего-то особняка, в котором мы были на вечеринке.

— Хансен, — начала я, когда он остановил меня перед внедорожником.

Он отвернулся от дверцы, которую открывал для меня.

— Ни единого гребаного слова, — отрезал он, более холодным голосом, чем я когда-либо слышала. — Садись в долбаную машину, Мэйси, — приказал он.

Я подчинилась, опять же, из чувства самосохранения.

Он обогнул машину и, взвизгнув шинами, отъехал с подъездной дорожки. В тишине я теребила кисточки на накидке. Не так давно я перешла на воду, но все еще чувствовала опьянение.

— Ты ела сегодня? — спросил он, наконец, напряженным голосом.

— Клубничный дайкири считается?

Хансен пристально посмотрел на меня.

— А ты сама, мать твою, как думаешь?

— Ну, не уверена в фактических ингредиентах, но, так как на вкус они удивительно похожи на клубнику, предполагаю, что ела... поскольку фрукты считаются едой, — пробормотала я.

Мой взгляд упал на Хансена. Видимо, он ожидал услышать «нет». Больше он ничего не сказал, просто свернул к ресторану быстрого питания и сделал заказ.

— Ешь, — скомандовал он, протягивая мне промасленный пакет.

Внезапно я почувствовала голод и вдохнула аромат бургера и картошки фри.

Как только я доела, то поняла, что атмосфера в салоне сгустилась. Возможно, потому, что еда сделала свое дело, впитав алкоголь, кружащийся в моем желудке.

— Ты злишься, — заметила я.

Хансен крепче сжал руль. Я заметила, как побелели костяшки его пальцев.

— Я злился около шести часов назад, сразу после того, как понял, что ты цела и невредима. После того, как я нашел тебя полуголой, полупьяной, растянувшейся на шезлонге, в то время как жирные ублюдки пялились на тебя, я в ярости, — пробормотал он.

Его присутствие и мрачная реальность трезвости принесли боль. Правду. Горькую, уродливую правду, от которой я пыталась убежать.

— Я могу объяснить, — начала я слабым голосом.

— Не хочу ничего слышать, — оборвал он меня. — Поговорим, когда ты отоспишься. Когда окончательно выйдешь из гребаного двухдневного запоя, — отрезал он с отвращением.

Я вздрогнула от его тона и повернула голову. Я была благодарна, но не за его гнев, а за передышку. По крайней мере, теперь я могла продолжить бегать еще немного.

***

Проснувшись, я решила, что умираю. Или, по крайней мере, страдаю от какого-то ужасного вируса, пожирающего мозг. На мгновение я задумалась. Нет. Просто похмелье. Сильное похмелье. Я зажмурилась, желая, чтобы тело вновь погрузилось в бессознательное состояние, пока я не смогу физически справиться с болью. Ничего не вышло. Я лежала очень тихо, пытаясь сориентироваться и справиться с болью, через которую я заставила себя пройти.

Открыв глаза, я увидела, что нахожусь в знакомой комнате. Комнате Хансена. События прошлого стремительно возвращались назад. Та ночь у Арианны, и как я игнорировала его звонки. Как он злился на меня следующим утром. Затем мое блестящее решение пойти на вечеринку у бассейна и продолжить пить. Вместо того, чтобы протрезветь и объясниться с Хансеном. Я даже не могла вспомнить, как добралась до кровати, не говоря уже о том, чтобы переодеться в футболку, которая сейчас была на мне.

Рядом с кроватью стоял стакан воды и две таблетки аспирина. Его ненависть не простиралась так далеко. Я проглотила аспирин и запила его водой.

— Маме всегда помогало, — провозгласил тихий голос.

Я вздрогнула, что было не самой лучшей идеей для моей чувствительной головы. Хансен сидел в углу, на старом кресле, облокотившись на колени.

— Что? — прохрипела я, сбитая с толку и слегка обиженная его пустым взглядом.

Он кивнул на стакан.

— Две таблетки аспирина и вода… помогали ей избавиться от худшего похмелья. Обычно, чтобы она могла проглотить свою утреннюю дозу, — пояснил он. — Я с десяти лет научился оставлять их рядом с ней. Конечно, после того, как затаскивал ее в постель.

Смысл его душераздирающих слов начал доходить до меня.

— Твоя мама была…

— Алкоголичкой, — с горечью закончил он. — Да. Большинство моих воспоминаний о ней связаны с тем, что она не выпускала стакан из рук или отключалась, сжимая бутылку, — объяснил он без эмоций.

И тут до меня дошло. Находясь в баре или в клубе, Хансен наблюдал, шутил с братьями, пялился на меня, но никогда не пил. Может, время от времени выпивал стакан пива, но не больше двух.