Александр Рубан

Фейкийские корабли

Фантасмагория

Изменяется ли Вселенная,

когда на нее смотрит мышь?

(Нешуточный вопрос физиков)

Кормщик не правит в морях кораблем феакийским; руля мы,

Нужного каждому судну, на наших судах не имеем;

Сами они понимают своих корабельщиков мысли;

Сами находят они и жилища людей, и поля их

Тучнообильные; быстро они все моря обтекают,

Мглой и туманом одетые; нет никогда им боязни

Вред на волнах претерпеть иль от бури в пучине погибнуть.

(Гомер. Одиссея, песнь восьмая).

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУСТЬ ДЕМОДОК ПОЕТ

БОГИ СТЕРПЯТ

Гулко глотая неразбавленное вино, Алкиной опорожнил двудонный золотой кубок, со стуком поставил его на гладкий стол, шумно перевел дух и возгласил:

- Пусть Демодок поет!

Гости заерзали в креслах, с сожалением отодвигая от себя полные блюда, усердно отдуваясь и крякая - дабы показать, что вот и они насытились и теперь желают того же, чего желает царь: плясок и анекдотов. Самые верноподданные с шелестом вытирали о плащи жирные пальцы. Понтоной еле слышно возник рядом, готовясь подхватить медное блюдо с колен певца.

Демодок не спешил, обстоятельно высасывал остатки мозга из хребтовой косточки вепря: ему не следовало спешить. Угождать - еще не значит угодничать. Пусть Понтоной угодничает.

Быстрые упругие шаги танцоров приблизились к певцу, окружили, замерли в ожидании.

Подождут.

Лира над его головой отозвалась на чье-то неловкое прикосновение (Понтоной, конечно! Услужливый дурак...), и танцоры одновременно вздрогнули, нервно переступив с ноги на ногу. Певец нахмурился. Не поднимая головы от блюда, чуть повел бровью в сторону дерзкого: ему, аэду, осмелился напомнить о его слепоте!

А спешить не следует. Нрав у царя Алкиноя неровен и крут, а хмель не всегда легок. Правда, сегодня царь привечает высокого гостя - равного себе или почти равного, - а значит, вряд ли станет показывать свое неудовольствие. Но лучше все-таки угодить: сегодняшний пир - не последний. Алкиной любит пиры, не упускает малейшего повода попировать. Правильно делает. Нигде еще Демодок не пел так часто, как здесь, в благословенной Схерии. И нигде еще так часто не бывал сыт.

Понтоной уже стоял рядом, зычно возглашая о царской милости и о том, что гости жаждут веселья. Демодок с сожалением отложил кость, тщательно вытер пальцы о хитон на груди и протянул руки. Понтоной осторожно вложил в них тяжелый кубок, поспешно и ловко убрал с колен певца блюдо. Демодок встал.

Гости одобрительно зашумели: сейчас они от души посмеются над бессмертными!

Ну что ж, певец не обманет их ожиданий. А боги стерпят. Боги все терпят.

Как всегда, Демодок не знал заранее, о чем будет петь и как на сей раз поведут себя боги. Не знал, кто из них останется в дураках и по какой причине. Знал (помнил) только одно: ни в коем случае нельзя смеяться над Посейдоном. Феакийцы, издревле искусные корабельщики, чтут и боятся этого бога и не простят певцу дерзкого слова о земледержце. Точно так же, как на острове Лемнос ему не простили бы насмешек над хромоногим Гефестом. А в пышнолесистой Аркадии его, еще молодого, самонадеянного и почти зрячего, побили камнями за нелестное упоминание о Гермесе - тогда-то он и ослеп окончательно. Люди не могут обходиться без жестоких богов, видя в них оправдание своей жестокости.

Ну, а Схерия чтит Посейдона. Учтем.

Демодок запел.

Слушая звон наковальни Гефеста, следя за его искусной работой (почему-то с нее начинается новый, еще неизвестный ему самому анекдот), Демодок глаз не спускал с Посейдона, которого не было, к счастью, ни в кузне Гефеста, ни рядом. Владыка морей, колебатель земли, отложив свой трезубец, пировал на Олимпе. Льстиво хихикая, лез на глаза Вседержителю Зевсу. Пусть. Пусть он будет подальше от кузницы, где вызревают смешные события, где в черном дыму и в багровых отсветах горна тоненько, самой высокой струной Демодоковой лиры, звенит наковальня, где некрасивый, хромой и угрюмый Гефест, ловко орудуя молотом, злобно бормочет под нос, отругиваясь от бестолковых вопросов Гермеса - своего не в меру любопытного сводного братца.

Что он кует, что он кует... Какая Гермесу разница, что он кует? Спроси у папы, папа все знает. Нет, это не механический слуга - зачем мне еще один? Я не люблю повторяться... Надо же, какой догадливый! Конечно, это не золото. И не медь. Железо - слыхал о таком металле? Необыкновенно прочная штука... Меч? А что, железный меч - дело хорошее, надо будет подумать. Но это не меч. Для меча этот прут слишком тонок. А для стрелы - длинен. И тоже тонок.

Заготовка все более истончалась под быстрыми ударами Гефестова молота, становилась длинной упругой проволокой - вот она уже не толще конского волоса, вот и вовсе пропала из глаз, а Гефест все недоволен своей работой, все рассыпает по кузнице нежный высокий звон (ноги танцоров едва поспевают за переборами Демодоковой лиры), и все это время глупые вопросы Гермеса перемежаются уклончивым бормотаньем хромого бога.

- Да отстанешь ты от меня или нет? - раздраженно воскликнул Гефест. Ловко и быстро смотал невидимую железную нить, швырнул еще горячий, красно светящийся моток в угол, и в углу звякнуло. - Что я кую, что я кую... А Демодок его знает!

- Демодок? - испуганно переспросил Гермес и настороженно огляделся. Слушай, дорогой братец, я тут с тобой заболтался, а ведь у меня дела! Только сейчас вспомнил, что папа Зевс послал меня за... Ну, тебе это неинтересно. Трудись, не буду мешать. Пока! - и Гермеса не стало.

Демодок усмехнулся, не разжимая губ: гостям эти реплики богов слышать необязательно. Не так поймут.

Ну-с, работой Гефеста гости в достаточной степени заинтригованы, а что там у нас на Олимпе?

На Олимпе было ничего себе: бессмертные веселились. Как всегда. Пили, плясали, плели между делом интриги. Вершили судьбы... Посейдон развлекал Громовержца, упорно продвигаясь к какой-то своей цели. Вот и славно, пускай себе продвигается. Аполлон скучал: его порядком развезло от нектара, он с механическим упорством терзал золотые струны своей кифары и клевал носом. Незамужние хариты вяло вышагивали по кругу.