ГЛАВА 27

Наоми

Так напряженно, а потом происходит то, что, черт возьми, только что произошло.

Несколько недель назад я бы и мечтать не могла, что нечто подобное станет моей реальностью. Что я достигну того уровня разврата, который я видела только в настоящих криминальных сериалах.Но это совсем другое дело. То, что есть у нас с Себастьяном, более опасно, чем некоторые серийные убийцы с отклоняющимся сексуальным поведением. Мы не фантазируем о том, как причиняем боль людям; он фантазирует о том, как причиняет боль мне, а я фантазирую о том, как он причиняет мне боль и я становлюсь предметом его грубых желаний.

Хотя, наверное, все не так просто, не так ли?

Потому что, какими бы извращенными мы ни стали, мы все равно жаждем большего. Я знаю, что это так. К черту Акиру и всех, кто осуждает меня за мои фантазии, которые я не использую, чтобы кому-то навредить.

После того, как наше дыхание выровняется, я хорошо подготовлена к тому, что Себастьян оставит меня на полу и никогда не повернет назад. Это его образ действий, и использование имен этого не изменит. По крайней мере, я так думала. Когда я пытаюсь встать и умолять Люси отвезти меня домой, сильные руки обхватывают меня, удерживая на месте. Я вздрагиваю, тихий вздох срывается с моих губ, когда я хватаюсь за сильные плечи Себастьяна, чтобы сохранить равновесие. Он опускает меня так, что мы оба лежим на маленьком коврике, который едва помещается для нас обоих. Он притягивает меня ближе, так что я лежу у него на груди, и его ровное сердцебиение прямо у меня под ухом. Даже его пульс такой же сильный, как и он сам. Устойчивый, мощный и манящий. Подушечки его пальцев гладят мою лопатку в устойчивом ритме. Я мельком вижу нас в зеркале на другом конце комнаты. Этот образ отличается от того, когда он грубо и не сдерживаясь брал меня за задницу.

Мы голые после того, как он раздел нас обоих ранее. Наша разбросанная одежда беспорядочно валяется на полу. Но это последнее, на чем я сосредотачиваюсь, когда его сильное тело обвивается вокруг меня. Его нога перекинута через мою, как будто он запрещает мне бежать.

Или, может быть, он ищет моей близости. Но это не имеет смысла. Зачем ему это, если наша договоренность была ясной и прямой с самого начала?

Мы используем друг друга, и это все, верно?

Он действительно преследует меня потом, но это только после того, как он провел некоторое время вдали от меня. Будь то полчаса или даже несколько минут. Между нами всегда должно быть какое-то расстояние, чтобы зверь мог превратиться в человека, которого я знаю. Звездный квотербек с фан-страничкой, которая поклоняется ему и даже знает его утренний распорядок.Не то чтобы я преследовала его в социальных сетях или что-то в этом роде.

Я не настолько отчаялась.

О, заткнись, Наоми.

В любом случае, суть в том, что это первый раз, когда Себастьян остался со мной после того, как закончил. Может быть, он все еще зверь.

Может быть, он еще не закончил мучить меня. Хотя обещание еще одного раунда заставляет мое сердце трепетать, я действительно не думаю, что смогу это выдержать. Я уже чувствую боль в своей заднице и даже в своей киске. Мне нужно пойти домой и натереть их маслом.

И да, у меня вроде как целая коллекция таких с тех пор, как этот сумасшедший мудак начал преследовать меня.

- Что ты делаешь? - бормочу я, глядя на его отражение в зеркале.

Себастьян зачарованно водит пальцем взад—вперед по моему плечу, как будто заново изучает что-то о своей анатомии - или моей.

- Что это за вопрос?

- Очень простой. Ты... не должен быть здесь прямо сейчас.

- Тогда где я должен быть?

- Я не знаю... Снаружи?

- Так ты хочешь что-то вроде «бам-бам-спасибо-мэм» ?

- Это не то, что я имела в виду.

Его пальцы ползут вверх по моему плечу к ключице, пока он не обхватывает ими мое горло. Захват не жесткий, но угроза есть. Даже едва заметное понижение его голоса свидетельствует о его настроении.

- Уйду я или останусь, решать только мне, так как насчет того, чтобы ты привыкла к этому, малышка?

Он называет меня малышкой, так что сейчас он не может быть в своем зверином режиме.

- И как я должна это воспринять? - Я насмехаюсь.

- Как хорошая девочка.

- Не называй меня так.

- Ты предпочитаешь, чтобы тебя называли хорошей шлюхой?

- Прекрати. - Мои щеки горят. - Мне не нравится, когда меня называют шлюхой за пределами…ты знаешь.

- Это я действительно знаю.

Он ослабляет хватку, но не отпускает меня, пока нащупывает пульс.

- Как ты узнал?

- Мы были вместе достаточно долго, чтобы я мог читать язык твоего тела. Это первое, что я замечаю в людях.

- Почему?

- Хм. - Его голос рассеянный, кажется, он глубоко задумался. - Я думаю, это потому, что меня учили помнить о том, какой образ я проецирую на мир.

- И это дало тебе возможность узнать о языке тела людей?

- Да

- Просто так?

- Просто так. Ты была бы удивлена, узнав, как много люди рассказывают о себе простым жестом. Потирание носа, потные руки, ерзание или даже слишком долгий взгляд на человека дают мне представление об их душевном состоянии.

- Только намек? Почему не всю картину целиком?

- Потому что этого никогда не бывает достаточно. Их одежда, осанка и манера говорить - вот что дополняет его. Обычно одной встречи достаточно, чтобы определить, является ли этот человек другом или врагом.

- К какой категории я принадлежу? - Я дразню.

Однако выражение лица Себастьяна ничего не выражает. Только его нахмуренный лоб указывает на то, что я предполагаю как замешательство. Или, может быть, это недовольство.

- Ни то, ни другое, - тихо говорит он.

- Я думала, что это единственные категории, которые у тебя есть. Есть ли другие, о которых я должна знать?

- Пока нет.

- Да ладно, это нечестно.

- Никогда не утверждал, принадлежность к этой нейротипичной категории.

- Потому что ты читаешь людей?

- Потому что я тактично избегаю плохих людей.

- Разве ты сам не плохой?

- Зависит от обстоятельств.

- Например?

- Например, когда нахожусь под угрозой.

- Учитывая твои избирательные навыки, ты сможешь предотвратить опасность. Тебе следует стать детективом.

- Долгие часы работы за минимальную зарплату? Нет, спасибо.

- Я вижу, ты тоже жадный.

- Я не жадный. Я просто осознаю свою ценность. Было бы оскорблением для моего IQ следовать карьере, которая никуда меня не приведет.

- Значит, помощь людям в достижении справедливости ни к чему не приведет?

- Зависит от твоего определения справедливости.

- Их больше одного?

- Конечно. О чем ты думаешь, когда на ум приходит слово ”справедливость"?

- Что люди должны заплатить за то, что они сделали.

- Это просто упрощение.

Я ударила его по плечу.

- И каков твой не упрощенный взгляд?

- Правосудие - это система, созданная для того, чтобы власть имущие могли безнаказанно совершать свои проступки под покровом праведности. Они узаконили свои варварские обычаи и приняли законы, чтобы защитить себя от наивных дураков, которые все еще думают, что добро всегда победит. Как и во всех системах, правосудие ежедневно искажается, так что истина искажается, а невиновных ошибочно обвиняют только по той причине, что они являются удобным козлом отпущения для людей, которые отдают приказы.

- Вау. Это такой циничный взгляд на мир.

Он приподнимает бровь, на его губах появляется легкая улыбка.

- Ты, как никто другой, должна это понимать, поскольку ты ко всему относишься с сарказмом.

- Сарказм не делает меня циником.

- С твоим мрачным чувством юмора, это так и есть.

- У меня нет мрачного чувства юмора.

Он поднимает руку и показывает ее мне.

- Видишь это?

Я хмурюсь.

- Что?

- Чернота, покрывающая мои руки, когда я случайно касаюсь твоего юмора.

- Не смешно. - Я борюсь с улыбкой, пробегая пальцами по его татуировке. - Что это значит?

- Мой разум - моя единственная клетка.

- Это прекрасно, особенно в сочетании с японским. Кто-нибудь перевел их для тебя ?

- Нет.

- Так ты сам перевел это? Это впечатляет. Обычно люди вытатуируют на себе всякие неправильные вещи. Я могу говорить за японский, но я слышала, что это случается и с арабским.

Он приподнимает бровь.

- Я правильно говорю по-японски?

- Совершенно верно. Когда ты их набил?

- Когда мне было восемнадцать.

- Хотела бы я быть достаточно храброй, чтобы тоже что-то набить.

- Мы пойдем вместе и сделаем одинаковые татуировки.

По какой-то причине эта идея не кажется мне такой уж безумной. Я прижимаюсь к нему, и по моей спине пробегает холодок. Он такой теплый, и я имею в виду не только физически.

В нем есть что-то такое, что я постепенно узнаю. У него черно-белый взгляд на мир, но он ведет себя так, как будто он серый. В каком-то смысле он имитирует чувства, которых у него нет, и я нахожу это совершенно очаровательным. Является ли это защитой или механизмом преодоления? Или, может быть, он действительно антисоциальный.

В любом случае, все, чего я хочу, - это узнать о нем побольше, потому что, по-видимому, его образ все это время вводил меня в заблуждение. Когда я снова вздрагиваю, он тянется за своей курткой и набрасывает ее на мою наготу.

- Хотя жаль прятать свои сиськи.

- Ты сексуальный наркоман? - Я шучу.

- Может быть. Кто знает? - Он приподнимает плечо, как будто это обычное явление. - А теперь вернемся к твоему любимому правосудию. Ты все еще веришь в это?

- Ага. Я верю в концепцию, что посеешь, то пожнёшь.

- Разве это не карма?

- Еще одна форма проявления справедливости.

- Почему?

- Почему что?

- Почему ты веришь в справедливость?

Я облизываю губы и чувствую, как мои стены медленно рушатся. Может быть, это из-за того, что наш разговор такой легкий, или из-за того, что я ценю, что он обнимает меня вместо того, чтобы отстраняться от меня слишком далеко.

Во всяком случае, слова покидают меня легче, чем я когда-либо думал.

- Когда я была в детском саду, там была куча белых девочек, которые издевались надо мной. Одна из них сказала, что я желтая, как банан, и часто обзывала меня. Она сказала мне, что ее мама сказала, что ее отец не может найти работу из-за таких желтых людей, как я, которые постоянно приезжают сюда. Из-за постоянных уколов и издевательств я больше не хотела ходить в детский сад, хотя и любила своих воспитателей в детском саду. Я спряталась в своем шкафу и отказалась выходить. Но однажды мама схватила меня за локоть и вытащила оттуда.