В кабинете повисло ощутимое напряжение. Каждая из сторон оценивала другую. Когда Гринхолм вновь заговорил, его голос звучал уже не так властно:

— Вы нужны мне, а я нужен вам. Если мы сработаемся, я уверен, мы сможем помочь друг другу.

Несмотря на собственную предвзятость, старик все больше нравился Скотту. Искренность делала его убедительным. Кинросс решил прояснить медицинский аспект:

— Мистер Гринхолм, расскажите о симптомах, которые вас беспокоят.

— К сожалению, доктор, здесь уже налицо все признаки…

— Но мне кажется, у вас исключительно ясное сознание; у вас связанная речь и вы не страдаете от провалов в памяти…

Гринхолм слегка удивился — впервые с момента их встречи.

— Надеюсь, что нет! Этого только недоставало!

— Вас стала подводить память? Желаете пройти тесты?

Гринхолм рассмеялся скрипучим смехом, наводившем на мысль о ржавом редко используемом механизме.

— Нет, доктор, благодарю! Кроме небольшой проблемы с холестерином и ухудшения зрения, у меня все в порядке!

Он усмехнулся в последний раз, а затем внезапно стал очень серьезным.

— Думаю, нелишним будет уточнить, что все сказанное в этих стенах не должно их покинуть, — предупредил он.

Дженни и Скотт кивнули. Гринхолм продолжил:

— Я предложил вам свое состояние не ради спасения моего здоровья. Дело касается Мэри, моей жены. Это долгая история, но мне придется рассказать ее вам. У меня нет обыкновения посвящать кого-либо в подробности моей личной жизни, но если мы собираемся работать вместе, то должны доверять друг другу, а единственный способ сделать это — быть откровенными. Итак, я прошу вас помочь моей жене. Я — старик, которого все боятся. Все, кроме нее. Мэри — мой ангел, мое убежище. За мной закреплены патенты на кое-какие изобретения, не слишком эффектные, прямо скажем, но которые используются повсеместно. Люди часто смеются, узнав, что мой отец сколотил состояние на чистящих губках. Они смеются, когда узнают, что я — изобретатель микрофибры. Но они перестают смеяться, когда видят цифры. Отец и сын создали самые популярные и широко применяемые во всем мире продукты, обеспечивающие процветание одной из самых мощных промышленных корпораций на планете. Да, это впечатляет. Мои аналитики внимательно изучают отчетность, конкуренты ждут не дождутся, когда я продам свои патенты, но в конечном итоге все это лишь игра. Для меня жизнь сводится к тому, что я пережил и испытал вместе с этой чудесной женщиной. Но вот уже почти год ее разум…

Голос Гринхолма прервался. Было очевидно, что дальнейшие слова дались ему с трудом.

— …ее разум ослабевает. Сначала были провалы в памяти. Мы списывали это на усталость, на изматывающий ритм жизни, который я ей навязал. Но рано или поздно мне пришлось посмотреть правде в глаза: с моей женой что-то происходит. Мы консультировались с врачами, но они не внушили мне доверия. Я отчаянно искал, к кому обратиться, пока Дэвид не дал мне прочесть вашу статью. Мне сразу понравилась ваша идея выйти за рамки своих специальностей и объединить усилия в области нейробиологии. Затем я поинтересовался другими вашими публикациями. Вы недавно выступали на конференции, кажется, в Бостоне, и заявили о связи между ухудшением состояния пациентов и уровнем ФНО[3] в их крови. Я восхищаюсь вашим профессиональным тандемом, и мне нравится ваш подход к этой проклятой болезни.

Теперь Дженни иначе взглянула на мистера Гринхолма. Оказалось, что этот человек, воплощение могущества и воли, даже кабинет которого, богатый, вычурный и темный, представлял собой метафору того, чем являлся его хозяин, так вот, этот человек готов был пожертвовать делом всей своей жизни ради спасения жены.

— Сколько лет вашей жене? — спросил Кинросс.

— Шестьдесят два года.

— Она проходила какие-нибудь тесты?

— Только первичные.

— И каковы были результаты?

— Ничего обнадеживающего.

— Я хотел бы сам обследовать ее.

— Сначала мы должны прийти к соглашению, доктор.

— А если я ничем не смогу помочь вашей жене?

— Я не прошу вас вылечить ее. Я достаточно изучил эту болезнь и не стану требовать невозможного. Все, о чем я вас прошу — это постараться сдержать развитие болезни и сделать жизнь Мэри легче и комфортнее. Она заслуживает этого. Взамен, как я сказал вам, вы получите в свое распоряжение мой капитал и сможете продолжить ваши исследования.

— Как вы это себе представляете? — перебила его Дженни. — Ваш капитал…

— Мои партнеры будут безмерно рады выкупить мои патенты. Я уже подготовил контракты, все готово. Как видите, наш разговор имеет решающее значение не только для вас.

Дженни и Скотт обменялись взглядами.

— Но хочу вас предупредить, — продолжил Гринхолм. — Я не намерен пустить по ветру то, что мы с отцом с таким трудом построили. Я желаю быть в курсе того, что вы делаете. Я хочу быть уверен. Я не разбираюсь в медицине, но по первому образованию я инженер. Я способен понять, когда мне объясняют. Мы будем бороться вместе, за Мэри и за ваши открытия. Скажите мне, насколько далеко вы продвинулись.

Кинросс невольно бросил взгляд на Дженни, ища ее одобрения.

— Я повторяю вам: все останется между нами, — еще раз заверил Гринхолм.

Тогда Дженни решилась:

— Почти год назад мы обнаружили, что в развитии болезни Альцгеймера играют роль не только амилоидные бляшки, ацетилхолин и глутамат. Как и других исследователей по всему миру, нас интересовал вопрос, могут ли внешние факторы, такие, как химические добавки и загрязнение окружающей среды, провоцировать болезнь. Но наше открытие находится в другой области. Мы обнаружили, что соотношение уровней аминокислоты тирозина и гормона кортизола дает нам некий индекс, и что когда этот индекс достигает определенного порога, пациент безвозвратно утрачивает свои когнитивные способности.

— Короче говоря, он теряет разум, — проговорил Гринхолм.

Кинросс кивнул.

— А если компенсировать эти два вещества? — спросил Гринхолм. — Если сделать так, чтобы они оставались в организме, можно ли обратить процесс вспять?

В его голосе звучала такая надежда, что Кинросс не мог ее не почувствовать.

— Нет, мистер Гринхолм. Этот показатель является лишь индикатором, а не причиной. Искусственное его изменение ничего не решит. Мы разработали модель колебания индекса, которая позволяет предсказать, когда будет пересечен роковой порог — мы называем это коллапсом.

— Тяжесть заболевания, — заговорила вновь Дженни, — и его стремительное распространение по всему миру требуют пренебречь коммерческими интересами и начать сотрудничество на международном уровне. Все представления об этой болезни должны быть пересмотрены. Она по-прежнему прячется от нас, принимая формы, не зарегистрированные ранее, поскольку у нас не было инструментов, позволявших связать эти проявления с уже известными случаями. Но как бы ни протекала болезнь, итог один — человек утрачивает свою человеческую природу и способность жить с себе подобными, а порой даже становится опасным. Нашего обычного оружия больше недостаточно, чтобы бороться с этим бедствием.

Дженни рассказала и о бамбуке, о его загадочном цветении, похожем на лебединую песню. Гринхолм слушал ее, не перебивая. По его бесстрастному лицу невозможно было сказать, верит ли он ей или даже понимает ли он ее. Когда она закончила, старик помолчал немного, погруженный в свои мысли, а затем резюмировал:

— Если я правильно понял, вы полагаете, что увеличение количества заболевших — это начало явления, которое вскоре может затронуть весь человеческий род?

— Тенденция налицо. Процесс ускоряется, и цифры вызывают тревогу, — подтвердил Скотт.

— Вы думаете, что несколько десятков миллионов евро что-то изменят?

— Это залог нашей независимости, — сказала Дженни. — Нам нужна поддержка, чтобы быстро и беспрепятственно информировать наших коллег. То, что мы наблюдаем — не пандемия. Никто извне на нас не нападает. Но медицина не дает рецепта, как это вылечить. Враг находится в нас самих. Он разрушает разум, не убивая тело. Это очень необычно. Возможно, в наших генах или еще где-то включился некий механизм, под влиянием которого вся карусель скоро остановится. Мы не можем справиться с этой проблемой через обычные каналы кризисного управления здравоохранением. Угроза слишком велика. Необходимо привлечь другие исследовательские группы, объединить усилия. Возможно, тогда фармацевтические компании придут нам на помощь.

— Кажется, вы не слишком доверяете фармкорпорациям. Вы действительно думаете, что даже перед лицом такой опасности они поставят свою прибыль выше здоровья человека?

Кинросс не колебался:

— История знает примеры, не оставляющие места для сомнений. Помните «Vioxx», противовоспалительный препарат, который провоцировал инфаркты и на который Министерство здравоохранения США возложило ответственность за более чем двадцать семь тысяч смертей и сердечных приступов? То, что использование препарата повышает риск для сердца и сосудов, производителю было известно за три года до того, как «Vioxx» был отозван с рынка. Или история со «свиным гриппом» в 2009 году и компания по присвоению этой вспышке статуса пандемии ради продажи вакцины… Можно отнести сюда и утаивание побочных эффектов лекарств, сомнительные генетические модификации, фальшивые вакцины, продаваемые в страны третьего мира, фабрикование результатов исследования препаратов. Каждый раз цинизм и жажда наживы побеждали.

Гринхолм был потрясен. Слова Скотта одновременно встревожили его и привели в возбуждение. Он подумал о Мэри и о том, каким ужасом может стать эта болезнь для всего мира. Какое-то время он помолчал, затем вдруг посмотрел Дженни прямо в глаза.