Глава 35

Сесилия

Мои попытки остановить тупую боль в груди потерпели полный провал.

Тем не менее, я все еще стараюсь спокойно наслаждаться своим визитом домой. Так спокойно, насколько могу, учитывая обстоятельства.

Мы с мамой вместе готовим ужин, чем занимались с тех пор, как я была ребенком. Дядя Кириан — младший брат моей матери — обычно присоединялся к нам, но он в разъездах. Надеюсь, я смогу увидеть его до того, как вернусь обратно.

Я сижу за кухонным столом, а мама позади меня помешивает ингредиенты на плите.

— Передай мне соль и сладкий горошек, — рассеянно говорит она.

Ее волосы собраны в небрежный пучок с зелеными бликами, выглядывающими отовсюду. Сколько я ее знаю, в ее волосах всегда были зеленые пряди. Иногда они полностью зеленые. В другое время, как сейчас, они коричневые с зелеными проблесками.

На ней цветочное платье до колен и, как вы уже догадались, зеленый фартук.

Папа переделал кухню в мечту шеф-повара, когда я была маленькой. Она полна оборудования из нержавеющей стали, большая зона для приготовления пищи и оформлена в зеленых тонах, как любит Мама.

Именно здесь я часто баловалась рецептами из Интернета с мамой, в то время как папа присоединялся к нам, просто чтобы досадить, устраивал беспорядок на кухне, а затем оставался смотреть с широкой улыбкой на лице.

Единственная причина, по которой он сейчас этого не делает, это то, что мама послала его за кое-какими вещами, которых нам не хватает.

Я кладу ей в руку солонку, и она начинает насыпать ее, потом останавливается.

— Сеси, дорогая, это перец.

— Ой. Извиняюсь. — Я поворачиваюсь и даю ей соль.

Она с улыбкой качает головой и добавляет соль, а я снова сажусь и начинаю нарезать овощи. Я благодарна за то, что она занята и не может видеть выражение моего лица, которое, я уверена, выдало бы меня.

Мама всегда следит за тем, чтобы мы вместе занимались делами матери и дочери. Мы готовим, занимаемся йогой, смотрим фильмы и делаем покупки. Хотя я не большой поклонник последнего. Она также играет прекрасную роль моего адвоката всякий раз, когда папа поднимает чрезмерную опеку на ступеньку выше и запрещает мне делать что-то, потому что это «опасно».

Для меня очень много значит наша близость, но не тогда, когда она читает меня. Я действительно ненавижу эту часть.

— Всё в порядке? — спрашивает она, оглядываясь на меня через плечо.

— Грандиозно, да.

— Ты хочешь мне что-нибудь сказать, дорогая?

— Нет, конечно нет. — Я определенно не хочу рассказывать ей о каком-то парне, который переворачивает мой мир с ног на голову.

В последний раз я видела Джереми вчера после того, как напилась до беспамятства, поцеловала его и сказала, что буду скучать по нему, а потом рухнула в его постель. Я выскользнул из его комнаты, как вор, затем по ошибке наткнулся на Киллиана и Глин, целующихся в игровой комнате, и на Николая, плавающего в бассейне в одних боксерах. Я думала, что он умер, поэтому отчаянно звонила Илье, но, оказывается, для парня это было нормально.

В общем, моя миссия побега закончилась тем, что я увидела почти всех на территории Язычников, прежде чем уйти. Но, по крайней мере, Джереми меня не поймал.

Я не уверена, что это была хорошая идея. Потому что сказала правду. Я скучаю по нему. А я только вчера приехала.

— Сеси!

— Ч-что? — Я вскакиваю и вздрагиваю, когда понимаю, что порезалась, и кровь капает на разделочную доску и некоторые овощи.

Мама выхватывает салфетку и прижимает ее к моему кровоточащему пальцу, ее рука дрожит. У нее всегда была эта реакция всякий раз, даже если это был небольшой порез. Папа тоже. Я думаю, это связано со шрамами на ее запястьях, поэтому я никогда не винила их в чрезмерной защите.

— Я в порядке, мама. — Я снимаю ткань, показывая ей, что крови больше нет. — Видишь? Всё хорошо.

Она переворачивает мою руку вперед и назад и выдыхает только тогда, когда убеждается, что порез незначителен.

— Ты должна быть осторожна с ножом, дорогая.

Она бы упала в обморок, если бы узнала, что Джереми делает со мной ножом, и что мне это действительно нравится.

Мама достает из шкафа пластырь и накладывает его на палец. После того, как она закончила, я выбрасываю грязные овощи и беру новые, затем забираюсь на стул, чтобы начать все заново. Мама включает плиту на самую низкую температуру, берет нож и садится напротив меня.

— Я могу сделать это сама, — говорю я ей.

— Будет быстрее, если я помогу. По крайней мере, ты не будешь отвлекаться.

— Кто сказал, что я отвлекаюсь?

— Ты несколько раз отключалась и продолжаешь нездоровым образом проверять свой телефон. Ты ждешь сообщения или звонка?

— Нет, — отвечаю я с неловкой улыбкой.

— Ага. — Она затыкает меня своим взглядом «Я твоя мать, и я знаю о тебе все». — Твоя тетя Сильвер была здесь на днях и рассказала мне кое-что интересное.

— И что это?

— Ава сказала ей, что ты встречаешься с каким-то американским мальчиком, и попросила Сильвер начать выбирать ей платье подружки невесты.

Маленькая стукачка.

Я знаю, что Ава близка со своей мамой и в основном рассказывает ей все, но это другое. Она знает, что я не смирилась с этим. По ее словам, я просто оттягиваю неизбежное, но это не так.

— Это правда? — мама смотрит на меня.

Я кладу нож на стол, чтобы снова случайно не порезаться.

— Это сложно.

— Насколько сложно? — Ее голос смягчается. — Ты же знаешь, что можешь рассказать мне что угодно, верно? Я всегда на твоей стороне.

— Даже если он… он странный?

— Ты очень ответственная девушка, Сеси. Ты всегда была такой, даже в детстве. Настолько, что я забеспокоилась, что ты хочешь преждевременно состариться, не прожив свою жизнь. Но именно поэтому я верю, что ты сделаешь правильный выбор.

Моя грудь сжимается, и я смотрю на разделочную доску, на наполовину перерезанные овощи и куда угодно, только не на лицо мамы.

— Если ты не хочешь об этом говорить, то все в порядке. — Она гладит меня по руке. — Просто знай, что я буду здесь, когда ты будешь готова.

Она отпускает меня и встает, чтобы проверить еду. Она часто делает это всякий раз, когда чувствует, что слишком сильно на меня надавила или вытолкнула меня из моей зоны комфорта.

Мама знает, что начинает тыкать в меня демонами, и всегда, без сомнения, отступает и дает мне время, чтобы прийти в себя.

Она надеется, что я приду к ней, когда буду готова, но я всегда использовала это время, чтобы сбежать от нее, еще больше погрузиться в себя и попытаться исправить свои ошибки самостоятельно.

Это первый раз, когда я набралась смелости, чтобы использовать шанс, который она мне дала.

— Я не всегда делала правильный выбор, мама. — Мой голос такой низкий, ниже кипящей воды на плите и звука ее помешивания.

Она начинает оборачиваться, и я выпаливаю:

— Пожалуйста, не смотри на меня. Я не могу этого сказать, когда ты смотришь на меня. — Я слишком стыжусь, чтобы встретиться с ней взглядом.

— Хорошо, — говорит она ласковым тоном и остается на месте.

— Помнишь, когда ты сказала мне, что у тебя плохое предчувствие по поводу Джона? Ты была права, мама.

— Это о том, как его недавно арестовали за нападение и наркотики?

— Это был конец. Настоящая история началась очень давно.

Не знаю, как я нахожу в себе смелость рассказать ей обо всем, что произошло. Но все равно рассказываю ей о той ночи, о сонном параличе (поэтому я закрыла свою комнату, чтобы никто не видел меня в таком состоянии), о страхе перед противоположным полом, отношениях и недоверии ко всему.

Слова текут естественно, без всяких усилий, как будто они все это время ждали, чтобы я рассказала маме правду, которая так долго гноилась во мне.

— Прости, что не сказала тебе, мама. — Мой голос грубый и ломкий. — Я просто так боялась, что эти фотографии станут достоянием общественности и испортят твою репутацию. Я также боялась, что ты напомнишь мне, что он тебе никогда не нравился, и что ты говорила меня уйти от него. Это убило бы меня.

Она снова начинает поворачиваться.

— Нет, мама, пожалуйста. Не смотри на меня, когда я в таком состоянии.

Ее пальцы дрожат, когда она выключает плиту и поворачивается ко мне, глаза блестят от слез, а черты ее лица такие же бледные, как я себе представляю.

Затем она подходит ко мне, медленно, размеренными шагами, и останавливается в нескольких шагах от меня. Ее грудь вздымается и опускается так же тяжело, как и моя, словно она может уловить мои чувства и превратить их в свои собственные.

Она вытирает слезы, катящиеся по моим щекам.

— Почему я не могу смотреть на тебя так? Если мир откажется видеть эту версию тебя и ту боль, через которую ты прошла, то это сделаю я. Я буду делать это каждый день.

— Ты же не скажешь, что ничего бы этого не случилось, если бы я послушалась тебя?

— Нет, потому что никто не может быть уверен в том, что произошло бы. Он мог бы найти и другие пути. — Она гладит мою щеку, мои слезы и мою боль. — Я хочу, чтобы ты знала и верила, что это не твоя вина, дорогая. Ничего из этого не твоя вина.

— Но…

— Никаких но, Сесилия. — Она плачет так же сильно, как и я, пока слезы не заливают ее щеки. — Я тоже когда-то была жертвой, и преступник был единственным человеком, который должен был защищать меня.

— Твоя мама? — Я видела ее только один раз, когда она появилась у нашей двери, когда мне было семь, и возненавидела эту женщину с первого взгляда. Она всемирно известная художница, и у нее было надменное выражение лица, которое меня раздражало.

Она говорила с мамой так, как будто она принадлежала ей. Там были папа и дядя Кириан, но они ее выгнали. Мама так много плакала в ту ночь, и она сказала мне, что моя отчужденная бабушка напомнила ей о ее болезненном прошлом.

Мама кивает.

— Да, так что я точно знаю, что значит быть жертвой, и если ты направишь эту энергию внутрь, это приведет только к саморазрушению, Сеси. Ты наше маленькое чудо, то, что было у нас с Ксаном после долгого пути исцеления, и я знаю, что мы можем слишком сильно опекать тебя, но это только потому, что мы так тебя любим и не хотим, чтобы ты прошла через то, что прошли мы. Так что, пожалуйста, не вини в этом себя. Прими это, умоляю тебя. Вини в этом то, что мы были ужасными родителями, которые не заметили признаков.