Глава 27
Глиндон
Никогда не думала, что жизнь может быть такой суматошной, абсолютно чужой и прямо-таки... сюрреалистичной.
Прошла неделя с тех пор, как Киллиан трахнул меня о стойку в ванной — или, скорее, наказал меня.
Он наказывает меня с тех пор.
Да, он позволяет мне кончать, даже доходит до того, что заставляет меня умолять об оргазме, и хотя он получает удовольствие от того, что удовлетворяет меня, ему также нравится доказывать свое господство и то, что все карты в его руках.
Он поднимает меня и бросает вниз, его пальцы на моем горле, а его член сеет хаос внутри меня. Он кусает, шлепает и оставляет всевозможные засосы и синяки, особенно там, где все видят.
Он делает своей миссией прикосаться ко мне на людях, будь то его рука на моей талии или плече, или моя рука, зажатая в его руке. Все, что даст миру понять, что я принадлежу ему.
Что никто не смеет — Смотреть на то, что принадлежит ему, – как он так красноречиво сказал мне.
Однако, в отличие от того, что я предсказывала, он не пытался заставить моих друзей принять его. Вместо этого он использовал манипулятивный подход, подобный тому, как он склонил Брэна на свою сторону.
Он ворвался в наш круг, не спрашивая разрешения, и сидит с нами за обедом — который он готовит для меня каждый день. Он потакает интересам каждого и заставил их постепенно вылезти из своей скорлупы и принять его.
Он ни разу не применял насилие и не угрожал им — очевидно, это только для меня.
Что касается их реакции, то она разная. Ава за то, чтобы я переспала с ним, Сесили все еще не доверяет ему, Анника, похоже, жалеет меня больше всего на свете, Реми узнала об этом последний и стала очаровательно драматизировать, а Крейтону просто все равно.
Когда я сказала Киллиану, что Реми самый смешный на свете, он не выглядел забавным.
Если раньше Киллиан казался мне властным, то теперь я поняла, что он просто диктатор. Он не только хочет, чтобы все его приказы выполнялись, но и не терпит возражений.
Чем больше я говорю «нет», тем более безжалостным он становится. Чем сильнее я сопротивляюсь, тем суровее мое «наказание». И это может произойти в любое время и в любом месте. Будь то в его машине, которую он починил в рекордные сроки, в его комнате, в моей комнате — после того, как он пробирается туда с балкона, или на озере светлячков, которое стало местом наших встреч.
В итоге, я все глубже увязаю в паутине, которую он создал для меня, и не знаю, как выбраться.
Да и нужен ли мне вообще выход?
Киллиан не совсем дьявол и на самом деле может быть милым. Он готовит мне еду и следит за тем, чтобы я ела и пила воду — он говорил как доктор, когда приказывал это.
На днях я застал его за просмотром фильма «Начало», и он сказал, что хочет посмотреть его снова, и представил, как я смотрю его в первый раз. Ему совершенно не понравилось, когда я сказала, что Леонардо Ди Каприо — мой кумир.
В любом случае, он проявляет интерес к моим интересам, подписался на тонну художественных журналов и купил мне палитру премиум-класса, просто потому что ему так захотелось.
Потом он сказал мне нарисовать, как он трахает меня ею, ублюдок.
Как будто этого недостаточно, он всегда заставляет меня говорить о моем искусстве, моих друзьях и моей семье. Он даже предпочитает делать это, когда я ослабляю бдительность, после секса, потому что знает, что тогда я становлюсь более открытой.
Медленно, но верно он проникает мне под кожу до такой степени, что я не знаю, хорошо это или плохо.
Эта неделя была наполнена чувством... свободы. Да, это пугающий тип — тип, когда меня нужно стать беспомощной, чтобы я смогла прийти, но это все равно свобода.
Впервые я почувствовала, что могу отпустить себя и не думать об этом, не испытывать приступы паники по этому поводу, не смотреть на себя в зеркало и не испытывать отвращения.
Последняя часть в значительной степени связана с тем, что Киллиан часто трахает меня перед зеркалом и заставляет меня видеть свое полное удовольствия лицо. Он также заставляет меня называть его имя. Снова и снова, пока это не превращается в хриплое пение.
Но он все еще не может заставить меня признать, что я его, что каждый раз приводит его в ярость, и тогда он показывает мне, как сильно это его злит.
Но к черту его.
Я сохраню эту последнюю частичку себя, даже если умру. Возможно, это бесполезная гордость, но я знаю, я просто знаю, что если я откажусь от этой части, я должна быть полностью готова принять то, что он полностью контролирует меня.
Что однажды я проснусь и не узнаю себя, потому что меня превратят в его маленькую игрушку.
А это просто не я.
Так что моя борьба — это не бесполезное проявление моего эго. Это мой единственный способ выживания.
Идя в класс, я проверяю сообщения, которые получила сегодня утром.
Гарет: Фото, которые я отправил в прошлый раз, были единственными, что у нас есть о Девлине. Последним, кто видел его живым, кроме тебя, был человек в красной маске, и я уверен, что ты знаешь, кто это.
Мои пальцы дрожат, пока я читаю и перечитываю текст.
За последние несколько дней Гарет выполнил свою часть сделки и прислал мне записи камер наблюдения, на которых видно, как Девлин заходит в их особняк ровно за одну ночь до своей смерти. А кадры, о которых Гарет говорил только что, — это видео, на котором Девлин был введен в подвал одним из жутких кроликов. Тот, кто ждал его там, был в красной маске.
Киллиан.
Затем видео закончилось.
Во время инициации я слышала, как участники упоминали, что последний ролик был посвящен играм разума. И нет никого лучше в них, чем Киллиан.
Но почему Девлин решил сразу после этого съехать на своей машине с обрыва? Единственный, кто может ответить на этот вопрос, вероятно, Киллиан, но в последнее время, когда я чего-то от него хочу, он говорит:
— Сначала скажи, что ты моя.
Когда я отказываюсь, он пожимает плечами и оставляет меня в подвешенном состоянии.
В этом случае все будет по-другому. На самом деле, он, вероятно, будет мудаком, просто потому что может.
Я убираю свой телефон и мысли подальше, когда вхожу в класс профессора Скайса. Я готова к тому, что он отчитает меня за опоздание на пятнадцать секунд, но он просто смотрит на меня и ничего не говорит.
Подождите. Он не обращает на это внимания?
Мои движения медленны и неуклюжи, когда я занимаю место в задней части класса, благодарная за то, что меня скрывает мой холст.
В этот момент я понимаю, что картина, которую я нарисовала в прошлый раз, пропала, а на ее месте лежит пустая.
И тут происходит нечто совершенно неожиданное. Профессор Скайс достает картину, и не просто картину — мою картину — и демонстрирует ее всему классу.
Я навостряю уши, готовая к натиску его слов, которые на этот раз должны опозорить меня перед всем классом.
Но я не могу отвести взгляд от черных и красных теней, переплетающихся, сталкивающихся и врезающихся друг в друга, как силы природы. Я горжусь этой картиной, своим душевным состоянием, когда я ее создавала, но теперь профессор снова меня унизит.
Может быть, мне стоит убежать, пока не началась жара?
Нет. Я большая девочка. Я выдержу.
— Смесь холодного, мрачного, темного, плоского и абсолютно преувеличенного импрессионистского стиля может проявляться по-разному. — Он показывает на картину. — Это одна из них. Определенно не лучшая и не первая, но у нее уникальный стиль, который стоит изучить на предмет эмоциональной ценности. Отличная работа, мисс Кинг.
Внимание всего класса переключается на меня, но лучшее, что я могу сделать, это недоверчиво уставиться, как будто у меня инсульт.
Может быть, у меня инсульт.
Если это сон, то он слишком жесток. Разбудите меня, пожалуйста.
Я щипаю себя за бедро, и это чертовски больно.
— Продолжаем, — объявляет профессор и рассказывает о сегодняшнем уроке не отрываясь от картины. Моей картины.
Я все еще в оцепенении после окончания урока. Я честно ожидаю, что он позвонит мне и скажет, что все это была отвратительная шутка, но он просто уходит.
И все остальные тоже.
Только Стюарт остается и улыбается мне, немного неловко. Он воспринимает угрозы Киллиана всерьез и держит между нами достаточную дистанцию, чтобы поместились еще три человека.
— Поздравляю, Глин. Давно пора было.
— Спасибо... наверное... я все еще не могу в это поверить. Ты знаешь, как сильно он меня ненавидит и считает, что мое искусство — дрянь и плохое подражание маминому. Он даже сказал, что я недостойна быть ее дочерью и сестрой Лэндона.
Стюарт теребит светлые пряди на затылке.
— Он может быть снобом.
— Может быть?
— Ну, он такой, но эй, посмотри на светлую сторону. Он наконец-то видит твою ценность. — Он ухмыляется. — Если это что-то значит, я думаю, что твое искусство более провокационное, чем у твоей мамы и даже у Лэндона. Мне нравится.
— Спасибо. — Я не могу сдержать улыбку, которая разбивается на моих губах.
Это первый раз, когда кто-то сказал мне это, не считая моей мамы. Она пыталась заглушить мою неуверенность в себе в самом начале, но она моя мать. Она склонна относиться к своим детям одинаково, но я думаю, что в глубине души она больше всего любит Брэна, и она определенно считает Лэндона гением искусства, который даже превосходит ее.
Это то, чем она гордится.
Мы со Стюартом направляемся в кафетерий, чтобы влить кофеин в наши системы, но в холле нас останавливает очень знакомая, очень светловолосая, очень колоритная, в стиле Харли Квинн, девушка.
Черри сует мне в лицо жевательную резинку и смотрит на меня так, будто я не более чем грязь на ее ботинке.
В последнее время она бродит по ресторанам и паркам, куда я хожу, наверное, присматривает за мной или что-то в этом роде.
Это первый раз, когда она подошла близко, и сказать, что я не чувствую себя комфортно в ее присутствии, было бы преуменьшением.
— Тебе что-то нужно? — спрашиваю я нейтральным тоном.