1

Впервые она встретила Тоби Лазендера в день, обещавший, как казалось, райское блаженство. Англия дремала в летнем зное. Воздух был насыщен ароматами дикого базилика и майорана, она сидела у кромки ручья, где рос пурпурный вербейник.

Она считала, что поблизости никого нет. Нервно как животное, высматривающее врагов, огляделась по сторонам из-за того, что собиралась согрешить.

Она была уверена, что рядом никого нет. Посмотрела налево, туда, где от дома через живую изгородь по лугу шла тропинка, но никого не увидела. Пристально посмотрела на густые заросли по другую сторону ручья, но никакого движения среди могучих буковых стволов и в низине позади них не заметила. Место было в её распоряжении.

Три года назад, когда ей было семнадцать, и уже год как умерла её мать, этот грех казался ей чудовищным, превосходящим все другие проступки. Тогда она боялась, что этот таинственный грех против Святого Духа такой ужасный, что в Святом Писании он не описывается, а только упоминается как непростительный, и ей продолжали внушать, что она грешит. Теперь, три лета спустя осведомлённость какую-то часть страха испарила из неё, но она продолжала верить, что это грех.

Она сняла капор и аккуратно положила его в широкую деревянную корзину, в которой должна принести тростник из заводи. Отец её, богатый человек, настаивал, чтобы она работала. Святой Павел, — говорил он, — делал палатки, и каждый христианин должен знать какое-нибудь ремесло. С восьми лет она работала в сыроварне, но затем вызвалась носить тростник, который требовался для циновок и светильников. Для этого была причина. Здесь, возле глубокой заводи речки она могла быть одна.

Она распустила волосы, положила шпильки в корзину, где они не могли потеряться. Снова осмотрелась, но вокруг все было неподвижно. Она ощущала безлюдность, как будто был шестой день мироздания. Её волосы, светлые как самое светлое золото, упали на лицо.

Над ней, знала она, ангел переворачивал огромные страницы книги жизни Агнца. Отец рассказал ей про ангела и его книгу, когда ей было шесть лет, и название книги казалось очень странным. Теперь она понимала, что Агнцом был Иисус, а книга жизни на самом деле была книгой конца. Она представляла её громадной, с большими латунными застежками, толстыми кожаными бороздками возле переплета и со страницами, достаточно большими, чтобы записать каждый грех, совершенный каждым человеком на божьей земле. Ангел искал её имя, ведя пальцем вниз по строчкам и держа перо с капающими чернилами.

В Судный день, — говорил отец, — книгу жизни передадут Господу. Каждый человек по очереди будет подходить и вставать перед Его величественным престолом, в то время как гулкий голос будет зачитывать его грехи, записанные в этой книге. Она страшилась этого дня. Она боялась стоять на кристальном полу перед престолом из изумрудов и яшмы, но этот страх не мог спасти её от прегрешения, как и все молитвы, которые она творила.

Крошечное дуновение ветерка колыхнуло её волосы возле лица, тронуло серебром ряби на поверхности речки и опять все стихло. Было жарко. Льняной воротничок черного платья туго стягивал шею, лиф платья прилипал к телу, и тяжело свисали юбки. Казалось, летняя жара сдавливала воздух.

Она засунула руки под юбки и расшнуровала верх чулок над коленями. Она сильно волновалась, когда смотрела по сторонам, но убедилась, что была одна. Отец должен вернуться из Дорчестера от поверенного только к вечеру, брат был в деревне с викарием, а из слуг никто к ручью не ходил. Она стянула толстые чулки и положила их в большие кожаные башмаки.

Хозяйка Баггилай, экономка отца, велела у ручья не бездельничать, потому что могли прийти солдаты. Солдаты никогда не приходили.

Война началась год назад в 1642 году, и отец был полон необычного возбуждения. Он помогал вешать католического священника в старом римском амфитеатре в Дорчестере, что для Мэтью Слайта было знаком Господа о близком господстве пуритан. Мэтью Слайт и все его домашние и вся деревня были пуританами. По ночам он молился за поражение короля и победу Парламента, но война походила на отдаленную грозу, которая громыхала далеко за горизонтом. Вряд ли она коснется поместья Уирлатонн или деревню, от которой поместье взяло своё название.

Она огляделась снова. Через речку, над полем, над маками, над таволгой и рутой пролетела коростель. У озера, где рос самый высокий тростник, речка расширялась. Она сняла накрахмаленный белый передник и аккуратно сложила поверх корзины. Проходя через живую изгородь, отделявшую Верхний Луг, она сорвала несколько розовых цветочков Смолевки и теперь осторожно положила их на край корзины, чтобы одежда не помяла нежные лепестки цветков.

Она подошла поближе к воде и замерла. Прислушалась к ручью; над клевером жужжали пчелы, и больше в жарком душном воздухе никаких звуков не было. Был отличный летний день; отличный день для пшеницы, ячменя и ржи, для кустов орхидей, день сладких запахов земли. У самого края озера она пригнулась, возле неподвижной прозрачной воды, где трава уступала место гальке. Отсюда она могла видеть только тростник и вдалеке верхушки огромных буков.

Над водой подпрыгнула рыбешка, и девушка замерла, прислушиваясь, но все было снова тихо. Чутье подсказывало ей, что поблизости никого нет, но она все равно ещё немного помедлила, громко билось сердце, а затем быстрыми движениями стянула нижнюю юбку и через голову сняла тяжелое черное платье. Теперь под горячим солнцем она стояла обнажённая и белокожая.

Низко согнувшись, быстро скользнула в воду, и вода, холодная и чистая, скрыла её. Задохнувшись от шока и удовольствия, поплыла на глубину к центру озера, отдавая себя воде, давая ей нести себя, чувствуя радость от свежести каждого сантиметра своего тела. Она закрыла глаза, и солнце их грело и бликовало розовым — на несколько секунд она почувствовала себя на небесах. Затем встала на галечное дно, согнув колени, чтобы только голова возвышалась над водой, и открыла глаза проверить врагов. Удовольствие поплавать летом в реке она могла только украсть, поскольку знала, что это был грех.

Она обнаружила, что может плавать, когда неловким ударом весло перебросило её через озеро, туда, где быстрое течение речки протащило её, прокрутило и вынесло назад в спокойное озеро. Это был её грех, её удовольствие и её позор. Перо нацарапало в большой книге на небесах.

Три года назад это было что-то неописуемо злое, ребяческий бунт против Бога. И до сих пор было так, но добавилось нечто большее. Она ни о чем не думала, по крайней мере, о чем невыносимо было думать, что приводило в ярость отца ещё больше, чем её обнажённость. Это был её дерзкий вызов Мэтью Слайту, но она понимала, что все это напрасно, что он все равно победит её.

Ей было двадцать, три месяца оставалось до её двадцать первого дня рождения, и она знала, что мысли отца повернулись, наконец, в сторону её будущего. Она видела, что он наблюдает за ней с тягостным смешанным чувством злости и отвращения. Этим дням, скользящим как прилизанная тусклая выдра в озере, должен наступить конец. Она слишком долго оставалась в девах, три или четыре года, слишком долго, в конечном итоге Мэтью Слайт начал думать о её будущем. Она боялась отца. Она старалась его любить, но это было трудно.

Она стояла на мелководье, и вода струилась возле неё, холодя волосами спину. Она провела руками по груди, стряхивая воду, по тонкой талии и почувствовала прикосновение солнца к коже. Она вытянула руки вверх и выгнулась всем телом, чувствуя радость свободы, тепло на коже, скольжение воды возле ног. Прыгнула рыба.

Рыба прыгнула ещё раз и ещё раз, но теперь она поняла, что это не рыба. Слишком часто. Её охватила паника. Она бросилась к краю озера, отчаянно вскарабкалась на берег, неловко схватила нижнюю юбку и платье. Стала натягивать их через мокрую голову, вниз, пересиливая липнущую к бедрам и голеням тяжелую негнущуюся материю. Все внутри сжалось от страха.

Снова раздался всплеск, ближе, но теперь она уже была в пристойном виде, хотя и растрепана. Вытащила влажные волосы из — под воротника, села и подобрала чулки.

— Дриада, лесная нимфа или наяда? — раздался из воды приятный голос, сдерживающий смех.

Она промолчала. Её всю трясло, влажные волосы загораживали глаза.

Он улыбнулся.

— Должно быть наяда, дух этой реки.

Она резко отбросила волосы назад, и увидела улыбающегося юношу, лицо его обрамляли непослушные темно — рыжие кудри. Он стоял в ручье, но странно наклонившись вперёд, руки по локоть в воде. Белая рубашка была расстегнута и заткнута в намокшие чёрные бриджи. Черное и белое, цвета строгой пуританской одежды, но она не поверила, что юноша был пуританином. Возможно, из-за тончайшей льняной рубашки или черного сатина, выглядывающего в разрезе бридж, или вероятно из-за его лица. Она решила, что из-за его лица. У него было четко очерченное, доброе лицо, полное смеха и счастья. Ей надо было бы испугаться, но вместо этого чувствовала, как ей хорошо при виде этого согнувшегося мокрого юноши. Она постаралась скрыть свой интерес, добавив в голос небрежности, к тому же была озадачена присутствием чужака.

— Ты что здесь делаешь?

— Ворую рыбу Слайта, а ты?

Он так радостно признался в браконьерстве, что она улыбнулась. Ей нравилось его лицо. Солнечные лучи, отражаясь от воды, расчёртили его необычным узором. Она заметила, что ни удочки, ни сети у него не было.

— Ты не ловишь рыбу.

— Ты называешь меня лжецом! — ухмыльнулся он. — Мы, Лазендеры, не лжем. По крайней мере, не часто.

Лазендер! Подходящее объяснение для этого уединенного места, где она бросала отцу вызов. Сэр Джордж Лазендер — член Парламента от северной части страны, крупный землевладелец, рыцарь, человек, о котором её отец отзывался с пренебрежением. Сэр Джордж Лазендер поддерживал Парламент в войне против короля, но Мэтью Слайт полагал, что его поддержка была вялой. Сэр Джордж, считал Мэтью Слайт, слишком осмотрительный для крупной битвы. А что ещё хуже, говорили, что сэр Джордж поддерживал епископов в протестантской церкви, хранил книгу общих молитв для их служб, и Мэтью Слайт полагал, что все это происки папистского дьявола.